— Прости. Но его голос, такой же истончившийся и ослабевший, как и он сам, заглушается маской и жужжащим, точно пылесос, БиПАПом. — Спокойной ночи, — говорит она. Карина выключает телевизор и свет и, оставляя дверь приоткрытой, исчезает из комнаты, так и не услышав его, так ничего и не узнав. Глава 17 Отработав утреннюю смену, Билл заходит в залитую солнцем, но зябкую гостиную, оставляя дверь в кабинет открытой нараспашку. Это смущает, даже беспокоит Карину, которая, свернувшись калачиком на диване и укрывшись одеялом, допивает вторую за утро кружку горячего кофе. Она будто бы увидела чужую кровать незаправленной или тюбик зубной пасты без колпачка. Вид дверного проема раздражает Карину, точно назойливый зуд, который она не может унять. Она не держит дверь в бывший кабинет распахнутой, хотя и не закрывает ее так плотно, как хотела бы, чтобы не запереть внутри Ричарда, но между ними должна присутствовать хоть какая-нибудь физическая, видимая преграда. Карина оставляет эту дверь приотворенной, и этого достаточно, чтобы создать подобие отдельного, личного пространства. Так для нее безопаснее. Не желая признаваться Биллу в своем, возможно диагностируемом, навязчивом состоянии, она после его ухода прикроет дверь в кабинет, оставив крошечный зазор. А потом наконец-то примет душ. Карина уже представляет себе их ежедневный ритуал прощания, пока Билл проверяет сообщения на телефоне. Закончив, он поднимает на нее глаза, но вместо того, чтобы открыть ей свои дежурные приободряющие объятия и чмокнуть в щеку, стоит на месте, скрестив руки и изучая Карину, как если бы она была неподдающейся задачкой по математике или предметом искусства, который вроде как задевает его, но он не совсем понимает почему. — Ладно, подруга, мои час тридцать только что отменились. Кенсия побудет здесь с Ричардом. А мы с тобой идем пить кофе. — Если хочешь кофе, могу заварить. — Не надо. Я вытаскиваю тебя из этого дома. Как раз поболтаем. — О чем? — О тебе, — говорит он с твердостью и заботой в голосе. — Обо мне? — Она вдруг смущается своих взлохмаченных после сна волос, треников, отсутствия лифчика под футболкой и какой-либо косметики на лице, да и благоухает она далеко не розами. — У меня все отлично. — У тебя все ни разу не отлично. Вот у Райана Гослинга в «Дневнике памяти»[29] все отлично. А ты вылитый Микки Рурк в «Рестлере»[30]. Сгорая от стыда, она борется с желанием взять и натянуть на голову одеяло, в которое укуталась. — Говорю, что вижу. — Я еще даже в душе не была, — признается она, хотя это и так ясно. — И выпила уже две чашки кофе. Сегодня лимит на кофеин исчерпан — иначе ночью глаз не сомкну. — Можно взять и без кофеина. — Билл, я в порядке. Честно. — Кофе без кофеина в час тридцать, или в полседьмого, когда закончу работу, идем пить мартини. И никаких больше отговорок. У меня есть нехилая такая бита, они отлетят обратно по адресу. — У меня все хорошо. — У тебя все плохо. — Я не могу в полседьмого. Кевин будет здесь только до шести. Билл щурится на нее сквозь очки в черной оправе, как будто обдумывая следующий ход в шахматной партии. — Ты меня с ума сводишь. — Снова проверяет телефон. — Ладно, мой следующий подопечный живет тут рядом, так что давай не будем откладывать. Пошли. Он уверенным шагом, прямо спецагент на задании, направляется в кухню, и Карине ничего не остается, кроме как последовать за ним. Они располагаются друг против друга за маленьким квадратным столиком. Билл смотрит ей в глаза, молча изучая, а она чувствует себя настолько обнаженной и одновременно защищенной под его взглядом, что изо всех сил старается не расплакаться. — Ну, милая, рассказывай мне, что тут у вас творится. Мне нужны подробности. — Ты о чем? — О вас двоих. Я не просто так спрашиваю, в доме такая напряженная атмосфера, хоть на стенку лезь. Карина откидывается на спинку стула и моргает. Вот это потрясение! Она-то думала, что по отношению к Ричарду являет собой чуть ли не образец корректного, вежливого и ответственного поведения, особенно в присутствии Билла, которого обожает, уважает и хочет впечатлить. Разногласия между бывшими супругами остры как лезвия, и она чувствует их все до единого, но ей казалось, что взаимная неприязнь проявляется на личном, невидимом постороннему глазу уровне. Карина не подозревала, что Билл или кто-то еще, заглянувший к ним в дом или ухаживающий за Ричардом, может их уловить. — Серьезно? — Вы готовы на все, только бы не встречаться взглядом. Без дураков, если оказались в одной комнате, то шныряете глазами так, что у меня голова кругом идет, даже присесть хочется. — Ты же знаешь, мы в разводе, — поясняет она приглушенным голосом. Карина не хочет, чтобы Ричард услышал ее через распахнутую дверь, поскольку не знает, какими подробностями он уже успел поделиться с Биллом. — А ты планируешь хоть когда-нибудь рассказать про себя все как есть? — Тебе? — Ричарду. Карина медлит. Этого она не ожидала. Теребит большим пальцем шелушинку на растрескавшейся нижней губе, ощущая на руке собственное кофейное дыхание. Тянет за тонкую полосу кожицы, и та отделяется до тех пор, пока Карину не останавливает острая вспышка боли. Женщина облизывает губу, чувствуя на языке кровь. Билл ждет, не сводя с нее глаз. — Отчасти мы потому и в разводе, что не умеем друг с другом разговаривать. — Послушай, я, конечно, не могу полностью войти в твое положение, но глаза не обманешь, а на мою долю тоже выпало немало. Приходилось терять близких. В конце концов все сводится к покою на душе и к примирению с прошлым. Надо простить. Она приняла Ричарда в своем доме. Она стягивает с него трусы, чтобы он мог пописать, а после вытирает мочу с сиденья унитаза и с пола, отсасывает слизь у него изо рта, несколько раз за ночь поправляет на нем эту чертову маску, чтоб она прилегала герметично, вводит ему в желудок при помощи шприца жидкую пищу и воду, проверяет, чтобы дверь в кабинет не захлопывалась, а оставалась приоткрытой, чтобы он мог уходить и приходить. И выполняет еще тысячу других дел. А теперь она должна еще и простить его? Ей хочется поступить правильно и вместе с тем угодить Биллу, но у нее совсем не осталось сил. Она полностью вымотана. — Я не в состоянии сделать для Ричарда больше, чем уже делаю. — Карина скрещивает на груди руки. — Солнышко, простить Ричарда ты должна для себя. Не для него. Карина смягчается, неожиданно для себя пробуя поразмышлять в этом новом ключе. «Если я прощу Ричарда, то сделаю это для себя. Может, это действительно так?» Примеряется к данной мысли, но вместо впечатления правдивости, как от фразы «небо имеет голубой цвет», та воспринимается скорее как «небо — бесконечное пространство, протянувшееся через более чем сотню миллиардов галактик». Вероятно, так и есть, но осмыслить подобную правду она не способна. — Не знаю, осознала ты это до конца или нет, но до девяноста лет он, скорее всего, не доживет. — Я знаю. — Тогда не стоит тянуть. Так ты можешь просто упустить свой шанс. Билл смотрит ей прямо в глаза, удостоверяясь, что его слова проникли в ее сознание, и сердце Карины частит, как будто получив предупреждение, вызов или угрозу. Она кивает, но не представляет пока, на что соглашается. — Мне пора бежать. Но еще кое-что, милая. Себя надо поберечь. Я слишком часто вижу, как сиделки перегорают. Тебе надо выбираться из этого дома и посвящать время только себе. — Я каждую неделю хожу с Элис на прогулку. — Этого недостаточно. Как насчет познакомиться с кем-нибудь? — Имеешь в виду мужчину? — Да, мужчину. Или женщину, если ты по этой части. Да кого угодно. Сходи на свидание. — Нет. — Она категорически мотает головой, отметая его предложение. — Посмотри на себя. Ты же красавица. Ну или станешь ею после долгого душа, легкого макияжа и, может, посещения магазина. — Последнее, что мне нужно, так это еще один мужик, о котором придется заботиться. Спасибо, уволь. — Да ради бога, я ж тебя не замуж гоню. Так, ужин там, вино. Да и перепихнуться тебе не повредит, девонька. Это я так, к слову. Ты же знаешь, я тебя люблю. — Спасибо. Просто… У меня все хорошо. — Ладно. — Билл поднимается. Он ей не верит, но пока довольствуется сказанным. Ему пора. — Но найди что-нибудь только для себя. БАС рано или поздно уморит Ричарда. Смотри не дай ему сделать то же самое и с тобой. Он целует ее в макушку и уходит. Она остается сидеть на месте, слушая попискивание, которое издают его резиновые подошвы при соприкосновении с деревянным полом гостиной, а потом и прихожей, вопросительный скрип открывающейся входной двери и доставляющий удовлетворение стук, с которым та захлопывается. Глава 18 Каждую неделю, невзирая на погоду, Карина с Элис отправляются на совместную прогулку. Ни снег, ни дождь, ни жара, ни хмурость рассветного часа не могут помешать им пройти свои три мили. В теории эта установка достойна восхищения, но не может не показаться сомнительной в такое промозглое утро, как сегодняшнее, когда кажется еще холоднее из-за ветра. Подруги оставляют за спиной асфальтированные тротуары своего района и ступают на грунтовую дорожку, огибающую пруд. Шагают они гораздо быстрее обычного. Пронзительный морозный воздух обжигает щеки Карины и как будто проникает в мозг через неприкрытые глаза; она часто мигает, и это служит временной защитой, принося краткое, но ощутимое облегчение. Она жалеет, что забыла солнцезащитные очки. Обыкновенно мягкая, усыпанная сосновыми иголками грунтовая дорожка не пружинит: земля окаменела, промерзнув насквозь. Частые порывы ветра режут как ножом, запечатывая дыхание. Слишком холодно для прогулок. Едва ли не слишком холодно для разговоров. — Ей точно нужна помощь, — говорит Грейс, спеша следом за Элис и почти наступая ей на пятки.