— Если вы хотите увидеть, как она получит диплом или выйдет замуж, если хотите задержаться чуть подольше, то некоторые решаются на ИВЛ ради этого последнего важного события, а потом выбирают отлучение. Грейс должна получить диплом через два с небольшим года. Он хотел бы это увидеть. Хотел бы увидеть, как она выйдет замуж. Хотел бы узнать своих внуков. Хотел бы жить. Кэти садится на край его кровати — так их глаза находятся почти на одном уровне — и накрывает его руку своей. У нее глаза цвета круто заваренного чая, усталые и добрые. А рука благословенно теплая и человеческая. — Вы боитесь умирать? Он моргает. — Простите за прямолинейность. Вы боитесь, что будете мучиться, когда это произойдет? Моргает. — Чего еще вы боитесь? Отпустить всё. Исчезнуть. Не существовать больше. Есть еще один страх, притаившийся в темном уголке его сознания, но он не может его распознать. — Я оставлю вам с Кариной кое-какую информацию и наборную доску. Знаю, вам пока не приходилось такой пользоваться. Дело пойдет медленно, вы будете раздражаться, но она даст вам возможность выразить все, что вы хотите спросить или сказать. — Сколько у нас времени на принятие решения? — Я не хочу, чтобы вы принимали его сегодня. Все взвесьте, подумайте о вопросах. Я вернусь завтра. Его нельзя надолго оставлять интубированным вот так. Решение должно быть принято в течение недели. Слишком долго ждать нельзя. Кэти объясняет, как пользоваться наборной доской. Но Ричард слушает ее вполуха. Его больше занимают размеренные, ритмичные звуки вентилятора, принудительное движение воздуха в и из него, перкуссионная музыка дышащего тела. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Тиканье часов. Кэти заканчивает свой инструктаж. — Хорошо, завтра снова зайду. Итак, повторюсь, чтобы убедиться, что мы все предельно ясно представляем, между чем и чем стоит выбор. Либо вас экстубируют и вы, скорее всего, умрете, либо сделаете трахеостомию и попросите Карину ухаживать за вами в круглосуточном режиме без выходных. Вы понимаете, что придется принять одно решение из двух и каковы последствия каждого? Ричард моргает и не смотрит на Карину. Ему сдается, она тоже понимает, что у них за выбор. Либо его жизнь, либо ее. Глава 31 Карина стоит в конце длинной очереди в больничном кафетерии, чтобы заплатить за вторую чашку кофе. Она не спешит. Мужчина перед ней в синей медицинской униформе держит поднос с йогуртом, мюсли, фруктами и апельсиновым соком. Она проголодалась, но при мысли о еде ее желудок нервно сжимается. От еще одной чашки кофе он только больше съежится, но Карине надо было что-то купить, чтобы задержаться в кафетерии, а кофе показался ей самым простым выбором. Она покинула палату Ричарда в отделении интенсивной терапии прошлым вечером и все еще не набралась смелости туда вернуться. Карина так и не взяла в руки ту наборную доску. Ей неизвестно, о чем он думает, как хочет поступить. Не спросила. Но знает, что спросить придется. Только сначала — еще одна чашка кофе. Если бы все происходило в кино, Карина прикрыла бы глаза руками и, затаив дыхание, молча умоляла женщину, стоящую в очереди за кофе, не подниматься в отделение интенсивной терапии. Если бы все описывалось в книге, она бы захлопнула ее, не перелистывая страницу. Ей не хочется знать, что он решил. Какая же она трусиха! А ведь раньше не была такой. Раньше она ничего не боялась. Оставила свою семью, дом, страну, когда ей было восемнадцать, и ни разу не оглянулась. Куда подевалась та девушка? Как бы ей хотелось вернуть себе отвагу, благодаря которой она с отличием окончила колледж в чужой стране и выступала в Нью-Йорке с лучшими джазовыми музыкантами города! Возможно, стоит начать с того, чтобы допить свой кофе, подняться на лифте в отделение интенсивной терапии, взять в руки наборную доску и выяснить, что будет дальше. А если он захочет сделать операцию? Она не может быть его постоянной круглосуточной сиделкой. Но больше никого нет. Его родители умерли. У братьев работа, жены и дети, которыми нужно заниматься. Частная помощь стоит безумных денег, у Ричарда таких нет, все спущено на уход за ним, кресло-коляску, подъемник, учебу Грейс. Он не может попросить дочь отказаться от суммы, отложенной на ее образование. Карина ему этого не позволит. Он ей больше не муж. Она не обязана этим заниматься. Не ей нести это бремя. Она вспоминает о его романах, обо всех женщинах, с которыми он спал. Ну и где все эти женщины сейчас? Не в больничном кафетерии. Не в отделении интенсивной терапии. Не в ее доме каждый день до конца его жизни. Карина задумывается о тех десяти годах, на протяжении которых она ему врала, притворяясь, будто хочет еще детей, каждый месяц изображала огорчение, водила его за нос правдоподобными медицинскими объяснениями своего мнимого бесплодия, делая вид, что посещает врача. Первая чашка кофе оборачивается в желудке уксусом, и кажется, ее может вырвать. Ричарду хотелось еще детей. Особенно сына. И он каждый месяц думал, что они пытаются зачать ребенка. Она поставила себе внутриматочную спираль, когда Грейс было три годика, и так ему и не призналась. Боялась сказать ему правду, боялась, что он отвернется от нее, подаст на развод. И что бы с ней тогда было? Осталась бы в чужой стране совсем одна, опозоренная, разведенная и безработная мать-одиночка с дошкольницей на руках. Когда Грейс было тринадцать, Карина пошла к своему гинекологу, чтобы заменить спираль. Но та не вынималась. Вросла в стенку матки, и для ее удаления требовалась операция. Это заставило Карину окаменеть от ужаса, и она рассказала Ричарду обо всем. О десятилетии обмана. Когда Карина позволяет себе вернуться воспоминаниями в тот день, ей до сих пор видится, как на лице Ричарда сменяют друг друга выражения потрясения, горя, гнева. Гнев никуда не делся, въелся в его черты и, верно, в сердце. Через год они разошлись, еще через два развелись официально, но их браку пришел конец в тот день, когда она созналась в содеянном. Ричард так ее и не простил. Карина его не винит. Сколько бы грехов за ним ни водилось, этот был исключительно на ее совести. Может, уход за ним на протяжении следующих десяти лет, пока он находится на ИВЛ, есть воздаяние ей по заслугам, искупление того непростительного греха. Может, она наконец получит прощение. Если он решится на операцию, позволительно ли ей отказаться быть его сиделкой? Ведь, по сути, она вынесет ему смертный приговор. Если Ричард хочет жить, кто она такая, чтобы обрекать его на смерть? Стоит ли ей заткнуться и сделать все, как он хочет, все, что необходимо, чтобы сохранить ему жизнь? В Карине вспыхивает старое, но знакомое чувство обиды. Двадцать лет тому назад он согласился на должность преподавателя в Консерватории Новой Англии, принял решение перевезти их из Нью-Йорка в Бостон без оглядки на ее счастье, свободу, карьеру. Он украл у нее жизнь, о которой она мечтала. И вот посмотрите-ка на нее! Спустя столько лет она серьезно думает о том, чтобы снова играть джаз, а Ричард все еще вправе остановить ее. Она не желает быть пожизненно приговоренной к работе сиделки, не хочет становиться узницей, прикованной к его парализованному телу! Как он поступит? Кому из них двоих вынесет смертный приговор? — Это все? — А? — Карина растерянно поднимает взгляд. — Только кофе? — спрашивает кассир. — Ах да. Извините. Карина расплачивается и находит пустое место за столиком на двоих. Обхватывает руками бумажный стаканчик и подносит его к носу, вдыхая аромат, вместо того чтобы пить. Проверяет свой телефон, надеясь на эсэмэску или письмо на электронной почте, которыми можно было бы себя занять. Ничего. Она пытается представить, что творится у Ричарда в голове, предугадать его решение. Хотя его тело ни на что не годно и по большому счету уже мертво, его разум, его интеллект, его личность нисколько не пострадали. Как бы поступила она? Карина делает глоток кофе, которого ей не хочется, и знает ответ, не успев даже сглотнуть. Она бы не согласилась на операцию. Не легла бы на вентиляцию. Не приняла бы жертвы от того, кто поступился бы своей свободой и, в общем-то, жизнью, чтобы не дать ей умереть. Отказалась бы от жалкой участи быть запертой в собственном теле, целиком и полностью зависимой от других. Но у нее есть Грейс. Она бы не захотела оставить дочь так рано. Чем Грейс займется после университета? За кого выйдет замуж? Какой будет ее жизнь? Каким человеком она станет? Карина желала знать это, быть здесь и увидеть все собственными глазами. А что, если решение будет временным? Если он выберет операцию, чтобы увидеть, как Грейс получит диплом через два года, или ему потребуется уход только в течение одного года, пока не освободится место в подходящем учреждении? С этим бы она справилась? Она оставалась в браке с ним, застряв в ловушке их разбитых отношений, упорствуя в течение десяти лет ради Грейс, приличий, своей религии и некоторой защищенности. Так что уход она бы год-два потянула. Но что, если этим все не ограничится? Что, если он захочет продолжать жить любой ценой? Карина закрывает глаза и молится, пытаясь отыскать правильное решение. Открывает глаза, смотрит в свой кофе, на врача, читающего что-то в телефоне за столиком напротив, на кассира, подзывающего следующего клиента. Никто и ничто ей не подскажет ответа. Даже Кэти не смогла сказать им, как поступить. Трахеостомия — ужасный выбор. Я бы ни за что на такое не пошла. Рекомендую экстубацию и смерть от удушья дома с сотрудником хосписа. Это единственно верное решение. Вот бы все решения следовали такому черно-белому мышлению. Их же с Ричардом, наоборот, забросило в самое глубокое место серого океана. Горизонта нет, Полярной звезды на сером небе не видно, а впереди только этот невозможный выбор… Карина сидит там, пока ее нетронутый кофе не становится ледяным. На часах почти одиннадцать. Пора держать ответ. Она выбрасывает стаканчик в мусорное ведро, поднимается на лифте в отделение интенсивной терапии и, сделав глубокой вдох, заходит в палату к Ричарду. Спинка его кровати приподнята, так что он находится в полусидячем положении. Ричард в сознании, смотрит на Карину круглыми внимательными глазами. Он как будто уменьшился в размерах со вчерашнего дня, его истощенное тело, словно по волшебству, исчезло под больничными простынями, эндотрахеальная трубка и аппарат ИВЛ подавляют его съежившуюся массу. Аппарат щелкает и жужжит, и по его воле грудная клетка Ричарда примерно каждые три секунды то поднимается, то опускается. Карина обращает внимание на наборную доску на столике у кровати и тут же переводит взгляд на грудь Ричарда, делая вид, что ничего не заметила. Пытается выдавить из себя улыбку: — Кэти уже заходила? Ричард по-прежнему смотрит на нее широко раскрытыми глазами, и она гадает, что значит это отсутствие реакции: нет, он ее не расслышал или он ее игнорирует? — Ты все еще ждешь Кэти? Он моргает. — Ясно. Она может дождаться Кэти, чтобы узнать его решение. Ей нет необходимости самой его спрашивать. Есть же Кэти. В этом и состоит план Карины. Она садится на стул для посетителей и собирается занять себя телефоном до прихода медсестры. Карина равнодушно пролистывает ленту новостей в «Фейсбуке». Она сидит справа от кровати и странным образом ощущает на себе взгляд Ричарда, хотя тот не может повернуть голову. Карина косится на него, и глаза Ричарда, отчаявшиеся и умоляющие о разговоре, впиваются в ее лицо. — Мы подождем Кэти, ладно? Он смотрит на нее, не мигая. — Хочешь что-то мне казать, пока она не пришла? Он моргает. Черт. — Решил, как хочешь поступить? Снова моргает. В ее животе образуется пустота, а сердце стучит в горле. Карина медленно, неохотно берет наборную доску. Поворачивается к двери, пытаясь вызвать Кэти усилием воли. Никто не появляется. Карина разворачивается обратно к Ричарду и поднимает доску повыше. — Первая буква из первого ряда? Ждет. Ничего. — Из второго? Он моргает. — Это «Г»? «Д»? Моргает. — Значит, «Д». Вторая буква из первого ряда?.. Второго?.. Третьего?.. Четвертого?.. Пятого? Моргает. — Пятого?