– Я не знал, что ты такой натуралист. – Конечно, натуралист. Хотя в научном плане я не очень подкована. Просто я считаю, что у всех этих существ есть мамы и папы, братья и сестры. – Ты их антропоморфизируешь? – По-моему, самое правильное слово, разве нет? Вообще-то я знаю о дикой природе больше, чем ты думаешь. Она оценивающе смотрит на меня, точно прикидывает, сказать или нет. Я надеюсь, что она не станет возвращаться к разговору, который состоялся у нас прошлой ночью. Я рад, что слегка открылся, но это больше не повторится – сегодня я не поддамся эмоциям, тем более пока не забрезжил рассвет. – Могу рассказать о древесных лягушках, – говорит она. Я усмехаюсь – этого я не ожидал. – Это очень интересные существа, хотя у нас они не водятся. Они обитают в очень холодных местах, скажем, на Аляске, где зимой замерзают, превращаясь в камень. Но они эволюционировали и обрели способность производить глюкозу, которая действует как антифриз и поддерживает в них жизнь. Они долгие месяцы пребывают в состоянии анабиоза, а когда становится тепло, их сердце снова начинает биться, они делают вдох, оживают и отправляются на поиски брачного партнера. Круто, да? – В самом деле. – Меня всегда это поражало. – Но в Иствилл-парке они не водятся? – Не-а. Зато водятся выдры, и они классные. Могу рассказать несколько потрясающих фактов про выдр. – Был бы рад услышать, но я чертовски замерз. И ты, наверное, тоже. – Ага, – соглашается она. – Немного. – Ну вот. Я беру ее руки в свои и дую на них сквозь варежки, пытаясь согреть. Она весело смотрит на меня, но руки не отнимает. – Тогда пойдем. Мне нужно возвращаться и хочется успеть сделать кое-что еще. – Еще что-то? – Да! – Тогда иди вперед, Уайльд! Мы движемся в обратном направлении мимо деревьев, напоминающих Нарнию, – Белл сбегает с тропинки в заснеженное пространство, останавливается, плюхается на землю и машет мне с широченной улыбкой на лице. – Я промокну! – Чертовски верно замечено. Но у тебя сиденья с подогревом, так что просохнешь, прежде чем выедешь из города. Давай сюда! Меня поражает, с какой легкостью я в последнее время поддаюсь на все инициативы, но все же стараюсь быть похожим на Белл и сажусь рядом с ней. Снег влажный и мягкий, толщиной сантиметров десять, и на земле совсем не так холодно, как мне представлялось. Тут Белл валится на спину и лежит плашмя. – И ты давай, – командует она. Я следую ее примеру и невольно смеюсь – настолько нелепо все это выглядит. Мы лежим и смотрим вверх. Луна ярко светит, звезды мерцают на сине-черном небе. Я никогда так не делал и мысленно задаюсь вопросом: а почему? Я чувствую необъятность вселенной, собственную малость и радость товарищества – я смотрю на лежащую рядом чокнутую девчонку, которая побуждает меня совершать все эти безумные, жизнеутверждающие поступки, о которых прежде я даже не задумывался. – Ты, конечно, догадываешься, что нужно сделать сейчас? – спрашивает она. Я понятия не имею. Она поднимает руки и ноги и дрыгает ими одновременно из стороны в сторону. – Ты спятила! – хохочу я. – Давай! – кричит она. Она смеется, но в ее голосе слышится требовательность, и я, конечно, подчиняюсь. Мы болтаем руками, дрыгаем ногами и хохочем так, что того гляди перебудим всю округу. Наконец она вскакивает на ноги, тянет меня за собой и, обняв за талию, разворачивает лицом к тому месту, где мы лежали: в земле под снегом видна трава. – Мы с тобой, Уолтерс, снежные ангелы, встречающие рассвет. Снежные ангелы-штурмовики, действующие под покровом ночи. Согласись, это почти так же круто, как древесные лягушки, а? Ну, а теперь Прошу откушать вас сегодня с нами[34]. Девятнадцатое декабря Белл Уф! Не верится, что эта сумасшедшая неделя позади, а на моем банковском счете целая тысяча фунтов. Если совсем точно – тысяча двести пятьдесят. Таких денег у меня отродясь не было. Никогда в жизни! Это безумие, учитывая, что мне тридцать один, и в наши дни это меньше минимальной месячной зарплаты. Доходы от уборки и смен в магазине пойдут на арендную плату за следующий месяц, а половина суммы, заработанной на этой неделе в школах, останется мне на жизнь в январе (сезон в магазине закончится, а другая работа может не подвернуться), но и тогда денег на Рождество будет больше обычного, даже после того, как я верну долг Луизе. Меня так и подмывает позвонить Рори и рассказать о том, как я ловко все обстряпала и спланировала. Он определенно одобрит. Могу поручиться, у него есть сбережения. Наверняка у него еще в универе был индивидуальный накопительный счет. Однако необходимо отучить себя зацикливаться на Рори. Влюбленность уже нешуточная, а очень даже большая. Со знаменем и эполетами. Из плюсов то, что я сломала шаблон западать на отребье и могу гордиться своим хорошим вкусом. Автоматически отпадает необходимость ходить к психотерапевту и мыться в душе с хлоркой. Из минусов – ничего, ничего с этим не поделаешь. Предмет моих мечтаний по-прежнему глубоко травмирован и любит Джессику, а, как известно, конкурировать со святыми – бесполезная затея. Во-вторых, он здесь временно, в связи с болезнью мамы. Тащить в кровать того, кто приехал сюда из-за больной матери – это нехорошо. Это просто некрасиво. По части всяких некрасивостей я, конечно, ас, но это было раньше, а теперь я активно пытаюсь исправиться и даже знаю, где та черта, которую не следует переступать. Рори – за той чертой. Ему и так досталось, а тут еще я со своими поползновениями. Похоже, со мной он отвлекается от мыслей о маме, и я не собираюсь усложнять это, пыхтя ему под ухо или запуская руку ему в штаны. Нет, моя влюбленность в Рори должна пойти на спад, а когда первого января его самолет возьмет курс на Австралию, я позволю себе всплакнуть о том, что могло бы быть. Он поделился со мной своим горем и страхами за маму и признался в неувядающей любви к Джессике – все это означает, что я должна отойти в сторону и задушить эту свою влюбленность. Но, честно говоря, это будет непросто. Это его смеющиеся зеленые глаза я вижу, когда проваливаюсь в сон. Это его лицо представляю себе, когда просыпаюсь утром и, открыв глаза, счастливо улыбаюсь. Не могу припомнить, чтобы подобное со мной случалось прежде. Я думаю обо всем хорошем, что он сделал для меня, и знаю, что никто и никогда не относился ко мне с такой нежностью, как он. Для меня он стал идеальным мужчиной, и мысль о нашем совместном будущем – это как сказка о Золушке, нашедшей своего принца. С той же степенью вероятности. У меня нет шансов с Рори – вообще никаких. Говоря о наших отношениях, он использует слово «дружба» – оно выделяется из контекста, произносится очень твердым тоном, и мне кажется, что он специально говорит так, чтобы у меня не возникало никаких завиральных идей. Он говорит, что не питает ко мне особого интереса. Я ничуть не виню его за это. Я бы тоже не питала. В жизни не должно быть разрядов или лиг, но правда в том, что они есть. И я не в его лиге. Мой взгляд падает на фигурки из соленого теста. Это мы с Маршой славно потрудились и постарались придать им сходство с теми, кому они предназначаются. У папиного снеговика поварской колпак – еще мне хотелось дать ему в руку бутылку вина и листок с судебным запретом, но я решила быть хорошей дочерью. У мамы и Розы – замысловатые елочные украшения в форме снежинок. Марша слепила снеговиков для родителей: у одного в руке маффин, у другого – телефон. Все правильно. Я знаю Реми семь лет и не припомню случая, чтобы он был без телефона. Теперь я могу купить достойный подарок для Шардоне – она бы не оценила подарок из соленого теста, – хотя установить звукоизоляцию в ее спальню мне, конечно, не по карману. Сейчас я собираюсь составить список покупок. Нужны подарки Луизе, Реми и, само собой, Марше. Еще на днях я видела на Etsy чудесные мини-картинки с изображением Иисуса, на которых он в ореоле света – понятия не имею, как я на них наткнулась, это было поздно ночью, но Темперанс они, безусловно, понравятся. Еще нужен подарок Рори. Это должно быть что-то особенное – не признание влюбленности, а знак признательности за веру в мой шекспировский проект, желание помочь и бессловесные проявления внимания с тех пор, как он снова вошел в мою жизнь. Список готов наполовину, когда телефон подает сигнал. Он лежит экраном вниз рядом на диване, и, когда я переворачиваю его, в животе у меня начинают порхать бабочки. Это мог быть кто угодно, но я знаю это томительное, волнующее, трепетное чувство – оно мне памятно с двенадцати лет, когда взрослый мальчик, живший по соседству, улыбнулся мне по пути в школу. Это нелепо. В этом даже есть что-то нездоровое. Возможно, это вовсе не он. Мама желает знать, зачем мне понадобилась та рождественская свеча. Это он, и бабочки трепещут крылышками от радости! Неудивительно. Наверное, она опасается, что у тебя появились криминальные намерения. Если так, то это она толкнула бы меня на преступный путь. Но, учитывая ее недавнюю эскападу и тот факт, что в «Кабот Серкус» я теперь ни ногой, это вряд ли.