Я прикусил язык, было досадно, что он знает обо мне гораздо больше, чем ему было известно утром. Чертов Марсело! Дверь сушильни снаружи закрывалась на задвижку без замка. Кроуфорд отодвинул ее кончиком пальца, высшая степень защиты, но сам дверь не открыл, а отступил в сторону, предоставляя эту честь мне. – Я вырос без братьев, тут не мне судить. Наверное, это семья, – добавил Кроуфорд. – Если я выясню точно, где он был прошлой ночью, и докажу, что не здесь, вам придется его отпустить или, по крайней мере, перевести в нормальную комнату. Договорились? – Я не шутил, но, конечно, мои слова звучали полупрофессионально, и мне хотелось, чтобы последнее слово осталось за мной. Кроуфорд нерешительно, едва заметно кивнул подбородком. А я вспомнил напоследок кое-что еще: – О… и… гм… не общайтесь с ним больше без меня. Или что там обычно говорят адвокаты. – С этими словами я толкнул дверь. Если в холле ощущался застоявшийся запах сырости, вполне ожидаемый в месте, где собираются люди, катавшиеся на лыжах, то в сушильне пахло кораблекрушением. В этой каморке люди снимали свое пропотевшее мокрое лыжное обмундирование и сушили его ночью, чтобы утром забрать недосохшее. Помещение было герметично закупорено, чтобы тепло и запахи не вытекали наружу: подбитая резиной дверь фукнула при открывании, когда воздушная печать была взломана. Чтобы дышать в такой сырости, нужны жабры. Я почти ощущал, как в нос забиваются споры плесени. Сказать, что здесь воняло немытыми ногами, было бы оскорблением ногам. Комната узкая и длинная, вдоль стен прямоугольные ящики для обуви с открытыми крышками, полные расшнурованных лыжных ботинок. Из многих торчали, как высунутые языки, наполовину вытащенные стельки, некоторые были вынуты совсем и стояли, прислоненные к стенке, эти издавали ароматы особенно интенсивно. Над ящиками возвышались стойки с лыжными куртками, плащами и внутренностями ботинок, повешенными на крючки для одежды. Перед небольшим водонагревателем размещалась грязная сушилка для одежды, заваленная носками. Самое удивительное, что на полу в этой комнате лежал ковер, который впитывал в себя сырость. Пока я шел, он даже слегка чавкал под ногами, как пропитанная водой губка. Освещением служил горящий нагревательный элемент в дальнем конце помещения над единственным, наглухо закрытым окном. Снег, налипший на него снаружи, не пропускал естественный свет. Под окном сидел Майкл, примостившись на ящике для обуви, закрытом и украшенном для мнимого комфорта набросанными сверху подушками. Там же стоял поднос обслуживания в номерах с банкой колы и корками от сэндвича. Наручники с узника были сняты, так же как и куртка, рукава закатаны. Репутация Каннингемов как участников акций гражданского неповиновения несколько затмила наши тонкие как тростник фигуры. Проще говоря, никто никогда не путал нас с футболистами. Без пуховой куртки Майкл совсем выпадал из стиля. – У тебя были плечи, – сказал я. – Это из-за тюрьмы? Майкл указал мне на стул напротив себя. Оранжевая нагревательная лампа издавала дроновское жужжание. – Я бы закрыл ее. – (Дверь осталась на три четверти открытой.) – Но боюсь, мы тут задохнемся. – Что было правдой, но не являлось единственной причиной. Я молол языком, стараясь заполнить комнату звуками, и держался у выхода. Если вы еще не заметили, что я использую юмор в качестве защитного механизма, то не знаю, что вам и сказать. – Марсело зарабатывает этим на жизнь, если ты не в курсе. – Сядь, Эрн. Для храбрости я сделал большой глоток похожего на суп воздуха и подошел к стулу. Сел. Наши колени соприкоснулись. Я отодвинул свой стул назад. Майкл смерил меня взглядом, который сперва показался мне задумчивым и любопытным, глаза брата пробежались по чертам моего лица, выискивая произошедшие за три года перемены. Потом мне в голову пришла другая мысль: он примеривается, как хищник к добыче. – Я думал о Джереми, – сказал Майкл. – Знаю, ты, наверное, был слишком мал и ничего не помнишь. Да? Мрачная тема для начала разговора, но я решил, что лучше не перечить, и сказал: – Типа того. То есть… ну… иногда я задумываюсь, действительно помню это или просто впитал в себя достаточное количество описаний, и мой мозг сшил их воедино. В какой-то момент я перестаю понимать, что было на самом деле, а что я додумал. – Мне было всего шесть, и я знал, что бо́льшую часть того дня проспал, то есть многое сконструировано позже. – Иногда я вижу сны, и это странно, потому что мне как будто снятся чужие воспоминания. Бывает, что он… ну… иногда он… – Я замолчал. – Я понимаю, о чем ты. – Майкл потер лоб, как той ночью, когда приехал ко мне домой с Аланом Холтоном в машине и на лбу у него отпечаталась вмятина от руля. – Я знаю, мама была строга с тобой. Думаю, ты тогда не понимал, как это тяжело. Нас было пятеро и вдруг осталось трое, в один миг. Вот так. – Майкл щелкнул пальцами. Я кивнул, вспоминая приемных родителей, с которыми мы жили, когда нас забрали у Одри. – Она в конце концов вернула нас, но не потому, что не хотела потерять. Она не хотела, чтобы мы потеряли друг друга. Ты когда-нибудь думал об этом? «Постоянно», – не сказал я. «Это ты во всем виноват», – не сказал я. «Семья не кредитная карта», – не сказал я. А вместо этого уклончиво проговорил: – Я часто думаю о Джереми. – Мы втроем – ты, я и мама – за год потеряли отца и брата. Не случайно она так долго откладывала церемонию похорон Джереми. Ты ведь помнишь это, да? Я думал, ей просто не переварить двое похорон, одни за другими. – Хотя семь лет – это долгий срок, – заметил я. Я уже был подростком, когда мы устроили небольшую прощальную церемонию для Джереми. В его день рождения. – Тогда я радовался, чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы все понять, оценить. Разве это не сблизило нас? Я вот о чем… – Майкл говорил, глядя в пол, и при каждом слове качал головой. – Ничто: ни топор, ни война, ни нашествие треклятых пришельцев – не разделит нас, Каннингемов. А потом, – Майкл поднял взгляд, указал пальцем на мою грудь, – ты это сделал. Я вздрогнул, опустил глаза, обрывая зрительный контакт, и заметил лежащую на подносе одинокую вилку, без ножа. У меня была доля секунды, чтобы решить для себя: Майклу не дали нож из соображений безопасности или он успел припрятать оружие и в любой момент может вынуть его из рукава. – Если я здесь для того, чтобы ты мог сказать, что твоей вины в этом нет, давай покончим с этим. – Я убил Алана Холтона. – Майкл говорил медленно. С расстановкой. Мне хотелось заткнуть пальцами уши, высунуть язык и заблеять – бэ-э-э, – как в детстве. В голове галопом скакали возможные объяснения. Я не желал слушать, что он выбрал случайного человека и убил его на снегу, что он рад сидеть под замком в этой вонючей кладовке, лишь бы остаться со мной наедине. Что он договорился с Люси, и она предложила сушильню. И в завершение всего мне не хотелось услышать злорадное откровение, что он отплатил мне. Что он спал с моей женой. (Ладно, меня это беспокоило. Немного.) У меня возник порыв опрокинуть стул и броситься к двери, но для этого сперва необходимо было встать и развернуться, а это проблема. Майкл успеет остановить меня, прежде чем я сделаю хотя бы шаг. Если у него нож… Придется торговаться, понял я. – У меня есть де… – Я сделал это специально. – Майкл не дал мне договорить, подняв вверх руку. – Давил ему на шею, пока он не перестал шевелиться. И потом ты – ты, мой брат, засадил меня в тюрьму. И тут он кинулся на меня с быстротой гремучей змеи. Вдруг у меня в голове все побелело, словно в мозгу закружила снежная метель или я уже умер и сам об этом не знаю. Руки Майкла обхватили мою… …спину. Спину. Не шею. И ножа не было. Он обнимал меня. Я с опаской ответил, положив руки на плечи Майкла. Там было за что подержаться. – Спасибо тебе, – пробурчал он мне в плечо. Я сидел ошарашенный, не до конца понимая, умер я или жив, и пытаясь решить, ответ: «Всегда пожалуйста» – был бы вежливым или нелепым в такой ситуации. Майкл шмыгнул носом: – Я уверен, никто из родни не сказал тебе, что ты поступил правильно, и я последний, от кого ты рассчитывал услышать такое. – Вроде того. – Люси считала это место наказанием, но оно идеально, – сказал он, оглядывая комнату. – Потому что здесь безопасно. – От чего? – Я не доверяю ни одному из них. Только с тобой я могу говорить, потому что ты один встал и выступил против меня в зале суда. А значит, ты поможешь мне сделать все по совести. Здесь действительно жарко и нечем дышать, но я думаю, тебе и правда лучше закрыть дверь. Потому что, как я уже сказал, Алана я убил намеренно, и пора объяснить причину. Глава 19 – У меня было три года, чтобы найти подходящие слова, – продолжил Майкл после того, как я закрыл дверь. Несмотря на столь долгий срок, первую фразу он не отрепетировал. – Тюрьма хороша для перспективы, в ней чувствуешь себя так, будто все замерло, хотя мир продолжает вращаться вокруг тебя. Ты можешь сидеть и размышлять. Я бы солгал, если бы сказал, что мне не открылось некое духовное видение. – Наверное, я невольно поднял брови, потому что Майкл заговорил, будто защищаясь: – Не хочу слишком углубляться в болтовню о смысле жизни, но, когда убьешь кого-нибудь – прости, когда ты принял решение убить кого-нибудь, – нужно это решение взвесить. Понимаешь? – Нет, – ответил я, потому что и правда не понимал. Хотя, излагая все это сейчас, кажется, кое о чем догадываюсь. – Не знаю, как объяснить, что я чувствовал, когда убивал Алана. Я был в каком-то тумане, делал все механически. Как будто не осознавал, что происходит… – Он протянул ко мне руку ладонью вверх, словно извинялся. – Понимаю, как это звучит, но я не придумываю оправданий, а пытаюсь объяснить тебе: я не знаю, что сделал бы дальше. Что еще мог натворить. Кому причинить боль. Три года я сидел в тюрьме с убийцами, Эрн. Я думал, что убил ради… ну… не просто так. Ради чего-то большего, чем я. И вот я оказался рядом с людьми, которые хвалятся друг перед другом своими подвигами и получают одобрение. Черт возьми, некоторые из них убивали из-за сущей мелочи! – Майкл покачал головой; он терял мысль, расстраивал сам себя. Несколько раз моргнув, он вдохнул, чтобы вернуться к реальности, снова встать на рельсы. – Прости. Я пытаюсь говорить о ценности жизни. Понимаешь? Возьмем иск против Софии. Та семья предъявила больнице претензию на миллионы… Не могу вспомнить сколько. Эрин говорила. Ты только подумай, они сели за стол с адвокатами и, шурша бумагами, вывели сумму. Они решили: «Наш сын стоит столько-то». – София тут ни при чем. – Я удивил себя тем, как твердо вступился за нее, учитывая, что она таила от меня секрет на пятьдесят тысяч долларов. – Конечно. Но я просто пытаюсь объяснить. Я держал в своих руках жизнь Алана и взвешивал, сколько она стоит. И во что это обойдется мне, если я покончу с ней. – Ты решил, что твоя жизнь важнее жизни Алана. – Майкл не великую тайну мне раскрывал, а лишь повторял то, что говорил себе много раз, чтобы как-то примириться с этим и жить дальше. Он пытался сказать, что Алан заслуживал смерти. Ничего нового. Я мысленно решился, покачал головой и выдал: – Можешь забрать деньги. Я привез сумку. – Нет. Я не про деньги, а про стоимость. Это странно – ощущать, что знаешь цену жизни. Вот и все, что я хотел сказать. Секунду Майкл задумчиво глядел на меня, понимая, что не убедил. В его глазах злым огоньком блестел отраженный свет нагревательной лампы. А в словах как будто таилась угроза. Словно он сообщал мне, что уже сравнивал цену человеческой жизни с мешком денег, и не колеблясь проделает то же самое с моей. Не знаю, разыгралось у меня воображение или что, но серая стена снега за окном вдруг показалась мне очень гнетущей. Я представил себе снежную бурю на улице, как она налегает на стекла, будто может в любой момент потоком рвоты ворваться в комнату и засыпать нас. Потом Майкл сказал: – Как странно, что ты понял меня превратно. Я не был уверен, пытался ли Майкл сказать, что не удовлетворен ценой, которую получил, или той, которую заплатил, и сообщил ему об этом, но менее красноречиво, чем излагаю это здесь. – Я пытаюсь объяснить тебе, что получил урок и никогда больше не прибегну к насилию. А ты продолжаешь считать, что тут дело в деньгах? – ответил мне Майкл. – А это не так? – Деньги не… Слушай, во-первых, предполагалось, что это будут наши деньги, о’кей? Мы умерли ради них. Это правильно, что они платят. «Наши деньги». Вот опять. Но кто вторая часть этого «мы»? Любой Каннингем? Я открыл было рот, чтобы задать еще вопрос, но колесо рулетки в моей голове остановилось на одной мысли. Майкл говорил мне, что это наши деньги той ночью, когда умер Алан. Я подумал, он имел в виду, что заслужил эти деньги, заработал их, украв или убив, и меня приглашает в долю. Несколько часов назад Эрин шепнула мне на ухо: «Это деньги семьи». Вероятно, с тем же намерением – заявить о своих правах, втянуть меня в дело. Майкл и Эрин всю дорогу твердили мне чистую правду, а я упустил ее. Они говорили о владении в буквальном смысле слова. Теперь я мог представить себе затянутую паутиной поляну, Майкла, согнувшегося над тяжело дышащим человеком. Он мысленно взвешивал решение. Оценивал жизнь. Все обрело смысл, включая тот факт, что Майклу было точно известно, какая сумма находится в сумке: 267 000 долларов. Вот черт! Ну какой же я дурак! – Деньги не краденые, – сорвалось у меня с языка. – Они твои. Ты попал в эту историю не по ошибке. Ты знал Алана. Он продавал тебе что-то?