Полковник Баев промолчал. Выпили не чокаясь. Димка Голиков умер два года назад, но проводить его в последний путь смог только Петр Ворожец. И Игорю Валерьевичу Баеву это до сих пор не давало покоя. – Все-таки плохо, что ты нас на похороны не вызвал, – сказал он укоризненно. – Неправильно это. Мы же все вместе были. Петр Сергеевич скупо улыбнулся. – Ну ты сам подумай, Игореха, ты уехал в Москву, тебя в какую-то рабочую группу в министерстве включили, какую-то очередную концепцию вы там разрабатывали, Костик с Верочкой в отпуске за границей, а я здесь. Понятно же, что я сам все сделал, все организовал. Димку похоронил как положено. Вы вернулись – я вас собрал и все рассказал. На сорок дней мы уже вместе на кладбище ездили. – Ты всегда все делаешь сам. – То ли Ворожцу почудилось, то ли в голосе полковника и в самом деле прозвучало неодобрение. Ничего, все нормально. Игорь стремится держать все под контролем, никому не доверяет. Даже своим старым друзьям. Петр Сергеевич хорошо помнил, каким недоверчивым всегда был Игореха. «Меня батя учит, что никому верить нельзя, потому что все врут, – говорил Игорь. – А он точно знает, он в милиции работает». Был недоверчивым – таким и остался, хочет сам все знать и своими глазами видеть, своими руками пощупать. А что тут знать-то? Когда Димку в начале восьмидесятых посадили за изнасилование и убийство и дали пятнадцать лет, Костик учился в своем индустриальном институте в Перове, Игорь закончил Омскую школу милиции и работал в какой-то глухомани в Новосибирской области, а сам Петр усиленно заколачивал бабло в теневом бизнесе в Воронеже. Никого из них не было в Вербицке, когда Димку посадили. И за пятнадцать лет, которые Голиков отсидел от звонка до звонка, оставшиеся в свободной жизни друзья привыкли, что Димки с ними нет. Конечно, встретились, когда он освободился, но сразу заметили: Голиков уже не тот, что прежде. И проведенные в следственном изоляторе годы (а Димку оставили отбывать наказание именно там – должен же кто-то мыть полы и развозить по камерам баланду) были ни при чем. У парня нелады с головой. Нелады действительно были серьезные, и Диму Голикова через месяц-другой после освобождения определили в областную психбольницу, в которой он провел довольно много времени, после чего был переведен в психоневрологический интернат, где и жил до самой смерти. Костик, как обычно, радовался, что похоронили без него, не любит он скорбные мероприятия, а вот Игореха до сих пор расстраивается. Надо же, как жизнь интересно устроена! Улыбчивый, веселый, доброжелательный Костик Смелков на деле оказался железным и бесчувственным, а суровый немногословный, порой жестокий Игорь Баев на шестом десятке лет вдруг начал проявлять сентиментальность. Меняются люди, меняются… – Что в области? – спросил Ворожец мэра. – Есть подвижки? В принципе Баев ему уже все рассказал в тот день, когда приезжал просить помочь с командированными из Москвы, но нужно задать вопрос, чтобы Костик не думал, что за его спиной друзья обмениваются информацией. Константин Кириллович подробно рассказал о результатах последней поездки, о разговоре с Зоей Григорьевной Деревянко, порадовался, что перенос фермы окажется, скорее всего, нереальным, поделился задумкой в отношении руководства департамента транспорта и дорожного строительства. – У первого зама зять ручонки протянул к звероферме, – говорил Смелков, – там же железнодорожные пути почти вплотную к ферме подходят, это шикарное место для строительства складов, откуда потом будут развозить товары по всем прилегающим областям, особенно когда трассу построят. Первый зам как раз курирует разработку проекта, от его слова многое зависит. А мы его к ногтю! Петра Сергеевича всегда поражала эта особенность Кости: говорить о давно известных вещах так, словно это новость сегодняшнего дня. Или он забывает, что имеет дело с людьми, давно находящимися «внутри» ситуации? Можно подумать, что он, Петр Ворожец, не знает, за кем замужем дочь первого заместителя областного министра транспорта и какие интересы могут быть у этого бизнесмена. Впрочем, кажется, это называется «вытеснением». Костику проще не помнить или не знать. Чтобы не думать. Костик любит руководить, а вот помнить и думать – не особенно. – Замутил замутку, значит, – усмехнулся Ворожец. – И когда ожидается результат? Улыбка Смелкова была полна оптимизма. – На днях, я думаю. А знаете, что мне Гена Лаевич предложил? – оживленно продолжил мэр. – Телерепортаж о моем посещении зверофермы. Так что в ближайшие дни придется начать подготовку, чтобы перед камерами не лохануться. Генка считает, что я должен расхаживать по этой ферме, как хозяин, и все знать: где что находится и как называется. А там названия – язык сломаешь, Генка, гаденыш, все вызубрил и от меня того же ждет. Будто у меня других забот нет. Но он говорит, что результат будет мощный. А Генка никогда не ошибается. Разговор принял веселый оборот, Баев, обычно хмурый, даже рассмеялся, они вдвоем с Ворожцом начали подкалывать и поддевать мэра, который вначале вроде бы бодро отшучивался, потом внезапно посерьезнел и даже побледнел. То ли вспомнил, по какому поводу они собрались в доме у Ворожца, то ли… – Наливай, Петька, – скомандовал Баев. – Хлопнем по второй за помин души. Что в ваших кругах про убийство Милановской говорят? Ворожец пожал плечами, разлил водку по стопкам. – Ничего не говорят. Кому она нужна, эта Милановская? Ее и знают-то только те, кто был у них в программе, да и то не все. Ее же не видно и не слышно, у нее фенечка была – собрать компру на гостя, так она и собирала всякую грязь по друзьям и членам семьи. Не у самого же гостя программы спрашивать. Так что если ее кто и знал, то не сами персоны, а их близкие. – Ну да, ну да, – задумчиво покивал Баев. – Ладно, вздрогнули. Пусть Димке земля будет пухом. Ему сегодня пятьдесят три исполнилось бы. Выпили, закусили. И снова полковник Баев вернулся к интересовавшей его теме. – Мужики, не слыхали, может, кто-то из заметных людей заковырял на Милановскую за неудобные вопросы на программе? – Да брось, – махнул рукой мэр, – кто ее знал-то? Это мы с тобой знаем, что неудобные вопросы исходили от нее, а для всех людей на первом месте ведущие. Если б и заковыряли, то именно на них. А они оба живы-здоровы. Ворожец искоса посмотрел на Константина Кирилловича. Ах, Костя, Костя… – Ты не понимаешь, Костик. Убийство должно быть раскрыто. Потому что от экологов слишком много шума, и Игорехе надо показать, что УВД не лаптем щи хлебает. Им нужно хоть что-то раскрыть. Потому что завтра – вот увидишь! – найдется ушлый журналюга, который напишет, что Милановская собирала материал к программе с участием какого-нибудь эколога, который должен был рассказывать… Ну, и далее по тексту. Сам все понимаешь, не маленький. Это еще огромная удача, что про труп ветеринара со зверофермы никто не вспоминает. Пока. Но ведь завтра могут вспомнить, привязать к убитым экологам, и тогда Игорехе вообще жизни не дадут. В глазах Баева, когда он посмотрел на Петра Сергеевича, ясно читалась благодарность. У Костика всегда все просто. Всю жизнь так было. Не хочет он проблем, не любит. Вот и помогают ему верные друзья, как могут. Когда делом, когда советом, когда деньгами. Но чаще всего, вот как сейчас, приходится объяснять мэру весьма простые вещи, которые им обоим очевидны, но с которыми он не хочет считаться. Думать о них не хочет. Константин Кириллович побледнел еще больше, кисти рук судорожно вцепились в подлокотники полукресла, на котором он сидел за столом. «А ты думал! – промелькнула в голове у Ворожца недобрая мысль. – Вот каково оно – городом руководить и нести ответственность за свои назначения. Поставил Игореху на должность – теперь хлебай за все его промахи. Само собой, удобно, когда начальник УВД – твой человек. Но если что не так, пальцем в первую очередь на тебя укажут, потому что привел его ты». – Расслабься, Костя, – глухо проговорил полковник. – Раскроем мы это убийство, буквально пара дней еще – и раскроем. Письма у нее нашли, ее кто-то шантажировал, требовал, чтобы она программу с Новаком повернула так, будто ты лично заинтересован в «южном» варианте. Ну, и вся твоя команда, соответственно. Так что готовься, хочешь – не хочешь, а придется пожертвовать кем-то из твоих. Или сам назови, или я найду, но тогда уж не обижайся. «Тогда уж не обижайся…» Почти четыре года прошло с того момента, когда Петр Ворожец услышал эти слова от своего старого друга. Обидно было, что и говорить. А теперь вот и Костику пришлось их услышать. Ну что ж, уже не так обидно. Чего уж теперь. Игореху не переделаешь. Константин Кириллович, обычно уверенный в себе и улыбчивый, смотрел на друга потерянно. Что-то загнанное почудилось Ворожцу в его взгляде, обращенном на начальника УВД. Такие же глаза были у Костика и тогда, когда много лет назад Петя Ворожец сказал: «Каждый из нас может сдать. Никому из нас веры нет». – Зачем ты так, Игорь? – А как ты хотел? – усмехнулся полковник. – По-другому не получается. Это игры больших мальчиков, в них правила жесткие. Давайте по третьей. Наливай, Петюня. Снова выпили, в полном молчании съели горячее, поданное худой жилистой женщиной, работавшей у Ворожца поваром. – Устроился ты, Петька, – вздохнул Баев. – Когда уже женишься, наконец? Полноценному мужику еду должна жена подавать, а не наемная повариха. – Я? – расхохотался Ворожец. – Женюсь? Да ты что, Игорек! Ты ж не первый день меня знаешь. Для меня главное в жизни – свобода маневра, именно поэтому я заработал столько денег. Зачем мне жена? С личной жизнью у меня и без того полный порядок. Надоело – встал и ушел. – Ну а эта твоя нынешняя? – спросил Смелков, явно обрадовавшийся тому, что разговор принял бытовой оборот. – Ты же с ней уже давно. И не надоело до сих пор. Чего не жениться-то? – Галка нормальная баба, – кивнул Петр Сергеевич, – я ей бизнес поставил, она вся в нем, пустой болтовней не занимается. Только молодая она, детей хочет. А я не хочу. Мы с ней так и договорились: если встретит мужика, который захочет жениться и завести детей, отпущу легко и препятствовать не стану. А пока со мной будет. Уйдет – другую заведу, на мои деньги желающие всегда найдутся. Рылом я не вышел, это да, но нынешние красотки в основном о своем рыльце думают, а в мужике им важны деньги и возможности. И того и другого у меня более чем достаточно. – А помнишь Василевскую из параллельного класса? – спросил Смелков. – Как ты по ней сох! Все голову ломал, чем бы таким поразить ее воображение. У нее папаша был заведующим овощным магазином, так что денег в семье немерено, подарком, даже очень дорогим, не удивишь. Девчонок попроще ты, конечно, широтой натуры брал, кино-мороженое-пирожные-цветочки, они за тобой табунами бегали, а с Василевской не получилось. Ворожец задорно рассмеялся. Видел он эту Василевскую, причем совсем недавно. Старая расплывшаяся баба, неухоженная, с лицом несчастным и недовольным. Вот она, судьба красивой девочки из состоятельной семьи. Девочки, привыкшей с детства к вниманию мальчиков и уверенной, что красота будет при ней вечно и на этой красоте можно построить свое благополучие на долгие годы, не прилагая особых усилий. Дальше беседа потекла неспешно, друзья вспоминали детство, школу, драки с пацанами с соседних улиц… Проводив гостей, Петр Сергеевич минут двадцать повозился с играющими на травке лабрадорами, мамой и сыночком, и вернулся в дом. В столовой, где проходило застолье, все было уже убрано и наведен идеальный порядок. Смешной этот Игореха! Ну какая жена сможет содержать дом в таком идеальном порядке, которого добивался и добился-таки Петр Сергеевич? У нее то голова будет болеть, то она устанет, то расстроена… Вечно найдется сто двадцать семь причин не сделать то, что должно быть сделано. И ведь не прикрикнешь, не заставишь, не укоришь – жена все-таки, не кто-нибудь. А персонал – совсем другое дело. Он хозяин, он платит и имеет право требовать неукоснительного исполнения, и никакие разговоры про усталость, головную боль, критические дни или плохое настроение здесь не пройдут. Ворожец поднялся по лестнице в свой кабинет, запер дверь изнутри, отметил, что ключ в замке повернулся не так легко, как обычно, недовольно нахмурился, вынул из кармана телефон, позвонил помощнице, не глядя на часы. Его нисколько не беспокоила мысль о том, что она, возможно, уже спит, время-то позднее, за полночь. Он платит – она выполняет, для этого он ее и нанял. – Вызови слесаря, у меня в кабинете дверной замок барахлит, – велел он без всяких предисловий. – Конечно, Петр Сергеевич, – послышалось в ответ. Все правильно. Никакого другого ответа и быть не могло за те деньги, которые он платит этой Инне. Ее предшественник мог себе позволить и огрызнуться в подобной ситуации, но ему прощалось, потому что он умел многое другое. Умел и знал. И надо же было ему разбиться в машине… Так не вовремя! Открыв сейф, вделанный в стену, Ворожец достал небольшую картонную коробочку, снял крышку и любовно оглядел содержимое. Дешевая пластмассовая заколка, черная, с дурацкой вызывающе красной розочкой. Простой медный крестик на веревочке. Маленькая, три сантиметра на четыре, черно-белая фотография серьезного юноши, очень коротко стриженного и лопоухого. Массивная перьевая авторучка с почти совсем стершейся, но все еще разборчивой надписью. Вот оно, его богатство. Его охранная грамота. С этой коробочкой ему ничего не страшно. Пусть другие боятся. Суббота К природе Настя Каменская была равнодушна. Как-то так получилось. В ее семье никогда не было дачи, даже самой маленькой, она выросла в московских каменных джунглях и не привыкла к пребыванию «на природе». И не тянуло ее. Посему запланированная Коротковым поездка в южные пригороды Вербицка ее абсолютно не вдохновляла. Но дело есть дело, тем более когда это высокооплачиваемая работа. Чувствовала она себя уже почти совсем хорошо, горло не болело, вполне можно было разговаривать, чем она немедленно и воспользовалась, забросав вопросами водителя Володю. Это намного интереснее, чем глазеть по сторонам, оценивая перспективы строительства. Да и что она понимает в этих перспективах? Для нее участки похожи один на другой – все те же ели, пихты, сосны, кедры, изредка попадались березки и осинки. Зато отвратительное качество дороги, по которой они ехали, Настя понимала очень хорошо. Не только понимала, но и чувствовала каждой клеточкой тела. Володя отвечал охотно, подробно, и Настя из беседы почерпнула много полезной информации. Например, о том, что население мэра Смелкова всегда любило, потому что он навел в городе порядок: заставил муниципальные службы следить за чистотой и установить освещение на улицах и дорогах, привел хорошего начальника УВД, который повывел всякую нечисть, мешавшую нормальным людям безбоязненно ходить по городу, особенно вечером. И вообще, мэр – свой парень, местный, родился здесь, звероферму строил своими руками, теперь вот бьется за нее, как лев. И лично он, Володя, обязательно пойдет на выборы и будет голосовать за Константина Кирилловича Смелкова. Когда же разговор зашел об убитых экологах, Володя продемонстрировал изрядный скептицизм. Он не сомневался в том, что экологов убивали вовсе не из-за зверофермы, а из-за химкомбината. – Ну, вы сами подумайте, какой вред может быть от зверюшек? – рассуждал он. – Они же в дикой природе экологию не нарушают, значит, и в клетках они ничего не нарушат. Нет, про ферму – это неправильно. Вот химкомбинат – это да, это я могу поверить, что экологи там что-то накопали. Но наш мэр комбинат в обиду не даст, владелец – его друг, Ворожец. – Вы же говорите, что мэр у вас хороший и население его любит, – удивилась Настя. – А теперь выходит, что он своих покрывает? То есть коррупционер? – А мне, знаете ли, наплевать с высокой колокольни, кто там кого покрывает и кто сколько наворовал или взятками набрал, – спокойно пояснил Володя. – Я человек простой, мне в этом городе жить и семью тянуть, и в чужих карманах я денег не считаю. Зато считаю в своих. И то, что для меня и моей семьи хорошо и полезно, я отлично понимаю. На улицах светло и чисто? Это мне полезно. В подъезде и в сквере возле дома наркоши и алкаши не трутся? Мне полезно. Кстати, и сам сквер есть теперь, а раньше не было, с ребенком погулять негде. Смелков муниципалов на уши поставил, чтобы озеленение и детские площадки в порядок привели и соблюдали. Жена у меня медсестра в поликлинике, медработникам из городского бюджета прибавку доплачивают, и учителям тоже. Мне это хорошо? Хорошо! А откуда деньги в бюджете? Из налогов. А налоги откуда? Из производства, из прибыли. В девяностые годы оба наши комбината, и металлургический, и химический, вообще захирели, ничего не производили, у городской казны поступлений ноль, одни дотации из области, а их кот наплакал, город буквально умирал! Зарплаты и пенсии не платили, жить не на что было. Потом пришли деловые активные люди, выкупили или там в аренду взяли, это я не вникал, а только заработали оба производства, и хорошо заработали, и деньги в бюджет пошли, а из бюджета – к нам, простым гражданам. И если меня спросить, что для меня важнее: экология, которую я не понимаю и своими глазами не вижу, или красивое платье для дочки на выпускной вечер, в котором она будет принцессой и проведет, может быть, самые незабываемые часы в своей жизни, то знаете, что я отвечу? – Знаю, – засмеялась Настя. – Вот. – Володя удовлетворенно кивнул. – Поэтому хоть я и уверен, что вся эта заваруха с экологами не из-за фермы, а из-за комбинатов – хоть одного, хоть другого, хоть обоих вместе, мне это без разницы. И пусть мэр спасает, кого хочет, мне это тоже без разницы. И пусть даже наш мэр с этого имеет немалую денежку, мне и это по фигу. Главное, что моя жизнь устроена нормально. А знаете, кто самый активный борец с коррупцией? – Кто? – с любопытством спросила Настя, ожидая услышать имя какого-нибудь местного деятеля. Но ответ ее разочаровал. – Тот, кто плохо живет, – авторитетно заявил водитель. – Потому что когда человек живет плохо, он пытается найти внешнюю причину, которая объяснит, почему он живет плохо. Ищет и находит. А когда человек живет хорошо, ему даже в голову не придет поинтересоваться, а почему это он так хорошо живет? Он считает, что так и должно быть. И вот я, к примеру, совсем не хочу интересоваться, кто, за что и сколько кладет себе в карман за то, чтобы оба наши комбината бесперебойно работали и платили налоги. Моя семья сыта и одета, у жены и детей есть все необходимое – я доволен. И если из-за того, что у меня спокойная жизнь, кто-то обогатится, так и ради бога, мне не жалко. Подобные слова Настя Каменская слышала не впервые. У нее в голове давно сложилась целая стройная система аргументов по поводу такой позиции, но сейчас взгляды водителя Володи на проблему коррупции интересовали ее меньше всего, так что в дискуссию она решила не вступать, а снова свернула к теме норковой фермы на северной окраине Вербицка. – Да я завтра вам ее покажу, – пообещал Володя, – все равно в ту сторону поедем, сделаем маленький крючочек. У меня, между прочим, там дядька работает, материн брат. Хотите, познакомлю? Он вам как знающий человек расскажет, что вреда от фермы никакого не может быть. – Хочу, – тут же загорелась Настя, старательно не замечая укоризненных взглядов, которые бросал на нее Коротков. – Скажите, Володя, а жители города в целом как думают? Так же, как вы, то есть что дело в комбинатах? Или все-таки в звероферме? Настя так и не смогла ответить сама себе ни сейчас, ни потом: зачем она задала этот вопрос? Но она его задала. И откуда он взялся в ее голове? Водитель пожал плечами. – Откуда ж мне знать? Судя по телику, радио и газетам, все на ферму кивают. Может, они лучше знают. Я только свое мнение высказываю. Мне дядька сказал, что от фермы вреда нет, я ему верю, он на этой ферме больше тридцати лет вкалывает, с того момента, как ее построили, он знает точно. А если от фермы вреда нет, а экологов убивают, стало быть, дело в комбинатах. Вот так я рассуждаю.