– Ну что ж, – Ворожец выглядел вполне довольным, – тогда прошу к столу! Учитывая позднее время, ужин я попросил приготовить максимально облегченным, но зато с неповторимым местным колоритом. Таких грибов вы никогда и нигде больше не попробуете! Наши, таежные, – с гордостью добавил он. – Выросшие в хвойном лесу, а не на плантациях с удобрениями. Обед давно улегся, оставив по себе только добрую память, так что приготовленные поваром Надей грибы были съедены с огромным удовольствием. Среда Утром Настя Каменская собрала вещи, тщательно проверила все полки и ящички, чтобы ничего не забыть в доме Ворожца, и спустилась завтракать, отчаянно зевая: мало того, что разошлись по комнатам они глубокой ночью, так еще нужно было посмотреть в интернете информацию о музее таежного зодчества, почитать статьи и запомнить картинки. Вечером она вернется уже в гостиницу, но как знать… Петр Сергеевич человек не только открытый и честный, но еще и непредсказуемый, один вчерашний обед с начальником УВД чего стоил. Так что будет лучше, если Настя окажется во всеоружии и не проколется на сущей ерунде. Ни в музей, ни тем более на Верхнее Озеро она ехать не собиралась. Водитель Володя отвез их с Коротковым в центр Вербицка, где в оговоренном накануне месте ждал Виктор с машиной. Володе была выдана та же легенда про озеро и музей, после чего Насте пришлось прослушать краткий курс молодого бойца с описанием наиболее оптимальных маршрутов и возможных трудностей. Она делала вид, что слушает, кивала с умным видом и мечтала только о том, чтобы инструктаж поскорее закончился. Дорога к бывшему совхозу «Пламя Октября» пролегала по удивительно красивым местам, но Насте никак не удавалось насладиться видом, потому что машину немилосердно трясло: дороги здесь действительно были из рук вон плохими. Вопрос о строительстве Федеральной трассы в этом регионе более чем актуален. Психоневрологический интернат, в котором провел последние годы жизни Дмитрий Голиков, существовал давно, находился рядом с совхозом и за счет сельхозработ, не требующих высокой квалификации, успешно решал проблему трудотерапии своих обитателей. Конечно, за руль комбайна или какой другой сложной техники больного никто не посадил бы, но ведь в сельском хозяйстве много и ручного труда. Теперь совхоза уже не было, зато была частная ферма, сохранившая, как ни странно, старое название, и этой ферме труд людей с психическими заболеваниями не требовался. Ехать пришлось, как и предупредил Егоров, около полутора часов: интернат находился на примерно равноудаленном расстоянии от Вербицка и еще двух райцентров, которые и направляли туда больных. Вот указатель поворота к ферме, значит, где-то совсем недалеко должно стоять здание интерната. Настя притормозила, не доезжая метров пятидесяти до места, и какое-то время сидела, откинувшись на спинку сиденья. Ей нужно было настроиться и внутренне подготовить себя к тому месту, куда она сейчас пойдет. Обычный мир, в котором живут люди, наполнен самыми разными индивидуальными микрокосмосами – умами и душами. Все они не похожи друг на друга, не найти двух совершенно одинаковых, но их роднит одно: они поддаются пониманию, их можно хоть как-то постичь, было бы желание. Место, где находятся психически больные, тоже наполнено различными микрокосмосами – умами и душами этих людей, но постичь их невозможно. И как все неизвестное и непостижимое, это пугает. Пусть страх иррационален, но он все равно есть. И от этого никуда не деться. Да, в интернате нет буйных, нет людей в состоянии острого психоза. Умом Настя Каменская это понимала. Но не поддающийся контролю страх поднимался в ней каждый раз, когда ей приходилось переступать порог психиатрических стационаров или интернатов. Состоящий из двух корпусов интернат выглядел ветхим и запущенным. Раньше, похоже, вокруг территории стояла ограда, теперь же в высокой траве валялись лишь жалкие обломки. Зато имелась волейбольная площадка с обвисшей грязной сеткой. Никто в волейбол, конечно же, не играл, больные – человек двадцать, некоторые в инвалидных колясках – мирно прогуливались между корпусами, на одном из которых висела покосившаяся табличка «Общежитие». Вероятно, так здесь именовалось отделение свободного режима. А в другом корпусе, по идее, должно находиться отделение наблюдательного режима. Именно в общежитие и направилась Настя: насколько она помнила, больные, проживающие в таких отделениях, свободно выходят из интерната, могут гулять, уходить куда угодно и возвращаться когда заблагорассудится, навещать родственников и знакомых. Конечно, в каждом интернате свои порядки, есть такие, где выход за территорию разрешен только коллективно и в сопровождении медперсонала, а есть и другие, где царит полная свобода, сотрудников для осуществления должного присмотра не хватает, и на больных, в сущности, всем наплевать. Если Дмитрий Голиков жил именно здесь, то есть хоть какой-то шанс узнать о нем что-нибудь интересное. Если же его содержали в отделении наблюдательного режима, откуда свободно не выпускают, значит, в его жизни ничего не могло происходить, кроме собственно пребывания в интернате. Прямо в дверях она столкнулась с симпатичной медсестрой в накинутой поверх униформы ветровке: после вчерашнего ливня заметно похолодало. – Вы к кому? – спросила молодая женщина, глядя на Настю с нескрываемым подозрением. – Мне нужен начмед. Не подскажете, где его кабинет? – Это в главном корпусе, пойдемте, я покажу. Вы из собеса? – Нет, я журналистка, – соврала Настя уже бог знает в который раз за последние дни. – А вы давно здесь работаете? – Четвертый год, а что? – Может быть, помните такого больного по фамилии Голиков? – Так он же умер, – удивленно ответила медсестра. – Давно уже, года два назад примерно. Конечно, я его помню, я же к общежитию прикреплена, а он как раз здесь и жил. Зачем он вам? Теперь в ее голосе подозрительность уступила место любопытству. – У нас в общежитии всего тридцать пять человек находится, так что я всех знаю. – Тогда, возможно, вы ответите на мои вопросы, – обрадовалась Настя. – Расскажите, каким он был. Медсестра замялась и отвела глаза. – Нет-нет, меня диагноз не интересует, – поспешила успокоить ее Настя. – Никаких медицинских подробностей. Просто каким он был, характер его, привычки. Уходил ли из интерната, если уходил, то куда, интересовался ли чем-нибудь. Может быть, его кто-то навещал? Родственники, друзья? Она открыла молнию на сумке и вытащила один из нескольких приготовленных заранее конвертов. При виде конверта глаза медсестры оживленно блеснули. – Ну, каким он был, – начала она задумчиво, – да никаким. Весь в себе, считал себя внуком фельдмаршала Кутузова и всем говорил, что пишет докторскую диссертацию о войне восемьсот двенадцатого года. – Внуком или потомком? – уточнила Настя. – Именно что внуком! И считал, что Кутузов еще жив и что он, Голиков то есть, ездит к деду на консультации по всяким там подробностям. Так-то он спокойный был, мирный. В светлые периоды гулять ходил, даже в лавке на ферме продукты покупал, то печеньице, то конфетки какие-нибудь недорогие. На пенсию по инвалидности не разгуляешься. – А светлые периоды часто были? – При мне – нет, редко очень, пожалуй, раза два в год, недельки по две, а то и меньше. Может, раньше почаще и подольше бывали. Болезнь же прогрессирует. Он вообще слабенький был, по сердцу часто в обычную больницу госпитализировали, ну и вообще… Кушал плохо, от еды отказывался. Худой, в чем только душа держалась! – К нему кто-нибудь приезжал? Девушка задумалась, пожала плечами. – Не припомню. – Может, забыли? – Это вряд ли, – улыбнулась медсестра. – У нас такой контингент… Особенный. Никто к ним не приезжает, ведь чаще всего люди здесь оказываются именно потому, что за ними ухаживать некому. Или родственники не хотят с ними жить и вообще дело иметь. Половина больных – олигофрены-сиротки из детских домов, кто к ним приедет? Еще почти половина – переведены из стационара. Если их из психбольницы домой не забрали, то и навещать не станут. Конечно, бывают случаи, когда приезжают, бывают. Но редко-редко. И мы обычно такие случаи помним. – А когда ваши больные умирают, где их хоронят? – Если есть родственники, мы сообщаем им, а они уж сами решают. Если нет никого, то в обычном порядке, за счет государства. То есть не мы хороним, конечно. Мы сообщаем куда следует, решаем, в какой морг отправлять, в Вербицк, в Оружейное или в Макеевск, оттуда и забирают тело. А как там дальше – не наше дело. – Голикова родственники забрали? Или за счет государства? – Не знаю, – покачала головой медсестра. – Это вам действительно лучше у начмеда спросить, она здесь давно работает, все должна знать. А вы почему про Голикова спрашиваете? – Да я, понимаете ли, пишу статью об одном преступнике, который вместе с Голиковым сидел. Вы же в курсе, что Голиков отсидел пятнадцать лет за убийство с изнасилованием? – Конечно, мы все знали об этом. – И говорят, что Голиков очень дружил с тем человеком. Вот я и подумала: а вдруг он сюда приезжал, навещал старого знакомого? – А-а… – разочарованно протянула медсестра, очевидно, ожидавшая от Насти каких-то сенсационных открытий. – Ну, пойдемте, я вас к начмеду провожу. Кабинет заместителя директора интерната по медицинской части располагался на первом этаже другого корпуса. Здесь режим был явно строже, все окна забраны решетками, двери запираются, внутри у входа сидел на обшарпанном стуле пожилой охранник, источающий сильный запах перегара. Начмед – немолодая, с усталым лицом и потухшими глазами женщина, встретила Настю неприветливо. В ход пошел еще один конверт, после чего разговор потек более плавно. Начмед позвонила и попросила принести из архива личное дело Голикова. – Вам в руки не дам, – сурово предупредила она, – но на вопросы отвечу, если смогу. – Просто расскажите, что вы помните о Дмитрии Голикове, – попросила Настя. – Тихий, мирный больной, мы про таких говорим: «поведение упорядоченное». В состоянии ремиссии мог сам себя обслуживать, выходил за территорию, подолгу гулял, даже читал что-то. Телевизор любил смотреть. Вне ремиссии из комнаты почти не выходил. Что еще вам рассказать? Обычный больной. – А другие заболевания, соматические, у него были? – У нас без этого не бывает, – усмехнулась начмед. – Сами понимаете, какой контингент. Но точно я вам скажу, когда принесут личное дело. – Его кто-нибудь навещал? – Да, – кивнула врач, – вот его-то как раз и навещал один старик, хотя, в общем, это явление у нас нечастое. Но давно это было. Я старика того лет десять, наверное, не видела. Думаю, что умер, уж больно стар был. – Что за старик? Родственник? – Насколько я поняла – нет. Ума не приложу, откуда они знакомы и что у них могло быть общего. Старик интеллигентный, говорили, что чуть ли не профессор. – Профессор чего? Истории? Это его Голиков считал своим дедушкой Кутузовым? – Да нет. – Тонкие, иссеченные ранними морщинами губы врача тронула улыбка. – Кутузов у него был отдельно, Голиков его с этим профессором не путал. По крайней мере, на словах. А уж что он там на самом деле думал – нам знать не дано. Но в те годы он был более сохранным, чем перед смертью. Я, конечно, у Дмитрия спрашивала про его гостя, он говорил, что профессор по звероводству. Ну, бред же, согласитесь? Какие могут быть профессора в звероводстве? Да еще в нашем интернате… Звероводство… Профессор… Совсем недавно Настя слышала эти два слова вместе. – Голиков фамилию старика не называл? – Называл вроде бы. Но я уже не вспомню. Столько лет прошло… У меня голова другим занята. – Тарасевич? Подведенные черным карандашом брови начмеда взлетели вверх, в потухших глазах мелькнуло подобие огонька. – А ведь правда ваша, – удивленно протянула она. – Действительно, Тарасевич. Теперь я вспомнила. Вы его знаете? – Увы, – вздохнула Настя. – Он тоже умер. Как вы и сказали, примерно лет десять тому назад. И больше никто к Голикову не приезжал? – Приезжал один мужчина, незадолго до смерти Дмитрия. Раза два или три. Представился родственником. Не то муж двоюродной сестры, не то еще кто-то, не близкий. Но в периоды ремиссии не попадал, так что Дмитрий его и не узнавал даже. Этот мужчина ко мне заходил, про здоровье Голикова спрашивал, я ему сразу сказала, что поговорить с Дмитрием не удастся, он в своем мире пребывает. Он хотел все-таки попробовать, мы вместе зашли в палату, но Голиков на него никак не отреагировал. Потом еще приезжал, и опять неудачно. – А его фамилию не вспомните? – Фамилию… – Начмед задумалась. – Так она же должна быть в журнале выдачи справок о смерти. Он справку получал и тело забирал, родственник этот. Сказал, сам похоронит, потому что более близкой родни у Голикова нет. Думаете, это тот преступник, про которого вы статью пишете? – Надеюсь, – улыбнулась Настя. – А журнал в архиве? – Нет, у меня. Эти журналы живут подолгу, у нас же смертность невысокая, да и обитателей немного, одного журнала на несколько лет хватает. Сейчас посмотрим. Пока начмед извлекала из сейфа толстый журнал, в кабинет принесли личное дело Дмитрия Голикова.