69 70 * * * 1 Двое с деревянных мостков ловили рыбу. Не на спиннинг какой-нибудь там иностранный — удочками. Да и те не покупные: прутья орешника с поплавками из бутылочных пробок и полой основы гусиного пера. Поплавки лежали на гладкой воде, двое с туповатым вниманием, не отрываясь, смотрели на них. Вечерний клев: затихший ветер, низкое солнце, багряные отсветы на воде, оглушающая тишина огромного водохранилища. От берега подтянулись к мосткам округлые тени близких деревьев и незаметно прикрыли рыболовов. Один из них — старенький, — в тренировочных портках, закатанных до колен, в линялой тельняшке, от такого удовольствия резво поболтал свесившимися с мостков ногами с хилыми голубоватыми ступнями и освобожденно снял с себя мятую соломенную шляпенку-хрущевку. И тут у него клюнуло: поплавок резко вздрогнул и сразу же пошел под воду. Старенький стремительно и жестко подсек, и окунек размером в ладонь, мощно извиваясь, засверкал в лучах уходившего солнышка металлическим — неживым — блеском. Старенький отцепил от столбика кукан и сквозь жабры, через пасть насадил на него вновь прибывшего. К сонным уже сотоварищам. Кукан был опять опущен в воду, свежий окунек пару раз дернулся в родной воде, но сил не было. И он задремал тоже. Второй рыболов, покосившись на добычу старца и в безнадеге уставившись на свой поплавок, тихо заныл на мотив колыбельной: — Как у Левы-Левочки ни одной поклевочки… Старенький, сияя, глянул на напарника и укорил: — Такой молодой и здоровый, а ничего не можешь! Молодой и здоровый был молодым только по представлениям старенького. Где-то около сорока пяти. А что здоровый, так это точно: под метр девяносто, на широких костях мышц килограммов восемьдесят, но и жирку сверху для гладкости хватало. В кожаных шортах, в фирменной футболке «Хьюстон рокитс», в каскетке того же клуба, он на могучих ногах стоял на подмостках, как грустный памятник на пьедестале. Памятник обиженно откликнулся: — Кое-что могу! — Можешь, можешь, — успокоил его старенький. — Именно кое-что. А рыбку ловить не можешь! — На хрена мне ваша рыбка! — искренне признался условно молодой, бросил удилище на помост, сам уселся рядом. Теперь он напоминал изображение древнеегипетского писца. — Говорить хочешь, — догадался старенький. — Договариваться, — поправил молодой. — Окончательно. — Опасаюсь пока. — Пока опасаться будете, нас сожрут и косточки выплюнут. — Страшнее кошки зверя нет? — подначивая, спросил старенький. — Нет. Чего вы опасаетесь? — Не люблю я хитроумных ходов и сложных комбинаций. Проще надо, по-нашему, по-деревенски. — Проще — это из пулеметов и базук по дверям и окнам? — Хотя бы, — признался старенький и добавил мечтательно: — И всех до одного. Под корень. — По-простому баш на баш получается. Мы с базукой, и они с базукой. А как они нас? Всех до одного и под корень? — То-то и оно, — страдальчески согласился старенький. На верху лестницы, ведущей к мосткам, раздались звуки шагов. Они подняли головы. По лестнице спускался элегантный молодец в белом смокинге. Холуй. Остановился на последней ступеньке и виновато сообщил ласковым голосом: — Зовут. — Вот втроем и решим окончательно, — страшно обрадовался старенький, надел шляпу-хрушевку и полез вверх по лестнице, приказав холую: — Удочки и рыбу забери. Условно молодой последовал за ним и все бурчал, бурчал на ходу: — Совковый начальничек он и есть совковый начальничек: только бы на себя ответственность не брать. — Лева, не груби, — посоветовал старенький. Двадцать ступенек были для него нелегки: он порывисто, с вьюжными завываниями дышал, что не мешало ему с неизбывной нежностью рассматривать открывшееся перед ними изящное и добротное здание, стоявшее на самом верху покатого обширного луга, засеянного английской многолетней пронзительно-зеленой травой. Неплохой такой домик, чуть поболе дома Пашкова. — Хорош! — отдышавшись, в который раз восхитился старенький. — Хорош, — согласился Лева, но с оговоркой: — Но чересчур заметен. Это не нужно. — Таким и должен быть пансионат для работников нашей системы. — Система! — передразнил Лева. — Никак не отвыкнете от терминологии далеких-далеких лет. Не системы — консорциума. — Консорциума так консорциума. — Решаться надо, — грубо напомнил Лева. — А то придется расстаться с пансионатом для работников консорциума, единственным хозяином которого являетесь вы. И всего прочего тоже. — Не торопи, не торопи, Лева! — взмолился старенький. 2 Приятный молодой человек (по-настоящему молодой), по одежде судя то ли спортсмен, то ли рэкетир, то ли торговец из палатки, вошел в парк «Сокольники» через главный вход. Замечательный парк! У ближайшего киоска молодой человек выпил две банки пива. Не спеша, чтобы осмотреться. В малолюдье начала дня вроде бы ничего не беспокоило. Выпил банку и у следующей палатки, а потом пошел гулять по аллеям. Замечательный парк! Нет лучше места, где можно тщательно провериться и оторваться с концами. Обойдя слева выставочный комплекс, он вошел в достаточно дикую рощицу между вторым и третьим просеком. Тут-то он и побегал от одних пышных кустиков к другим. Вроде порядок. Мигом преодолев Поперечный просек, он углубился в совсем уж неупорядоченный лесок и малоизвестной кому тропкой выбрался к дырке в ограде. Осмотрелся как следует еще раз и побрел леском, параллельно дороге, ведущей к железнодорожной станции «Маленковская». Пройдя подземный переход, миновав железнодорожные пути, спортсмен-рэкетир-торговец резко свернул налево и вскоре зашагал бесконечным проулком меж сплошных бетонных гаражей, сильно смахивавших на тюремные камеры. У номера 364 остановился и в последний раз проверился. Бесконечная щель в оба конца была пуста. Ни души. Он потянул створку железных ворот и, не раскрывая их до конца, проскользнул в гараж. Машины в гараже не было. А стоял дачный алюминиевый стол и два стула, на одном из которых сидел под желто горевшей голой лампочкой еще один молодой человек в похожем прикиде и вообще похожий на пришедшего. Только масти другой. Светлее. Шатен. — Опаздываешь, — строго заметил шатен и рассмеялся, добавив: — Уже сорок минут душа горит! Было отчего гореть душе: на шатком столике и литруха «Смирновской», и кирпичик «Джима Бима», и водичка такая, и водичка сякая, а также царская закусь из самого лучшего рыбного и мясного. Но, конечно же, конфликт формы и содержания. Варварская мужская рука вместо хрусталя предложила пластмассовые стаканчики, а изысканный фарфор заменяла вощеная бумага. Пришедший брюнет с удовольствием оглядел стол, но ответил с формальным неудовольствием: — Нам сейчас надираться опасно. — Надираться всегда опасно, — уточнил шатен. — А выпить, и хорошо выпить, нам сам Бог велел. Дело-то к концу. — К концу, но не кончено. — Брюнет, вяло возражая, уселся на второй стул и, любовно склоняя каждую бутылку, внимательно читал, что написано на их этикетках. — С чего начнем? — Со «Смирновской», — решил шатен, — и лососинкой посолонимся. Брюнет отвинтил голову литрухе и разлил по ребристо-белым невесомым стаканчикам до краев. С выпуклым мениском. Не чокаясь (пластмассой-то чокаться!) и не уронив ни капли, в ожидательном безмолвии выпили и закусили лососиной — посолонились. — Сразу же по второй, а потом повременим слегка, — внес предложение шатен. Брюнет подтвердил свое согласие действием — тотчас и налил по второй. После второй закусили более сознательно: и ветчинка с хлебушком в ход пошла, и огурчики под зубами захрустели, и рыбка уже ощущалась не как просто солененькое, а как изысканно вкусное. Бумажные салфетки шатен приволок-таки. Утершись нежным, как бы порхающим импортным малым полотнищем, брюнет, глубоко вздохнув, признался: — Приятственно. — Во всех отношениях, — подтвердил шатен. — Теперь и о делах наших с тобой поговорить можно. — Наши дела — разные. — Брюнет любил уточнять. — Зато жизнь одинаковая. — Что верно, то верно. Держишься еще? — Держусь. Только вот за что — не знаю. — Держась за жопу, как за ручку от трамвая, он говорил: пошире ножки, Рая! — вдруг очень точно, хорошим тенором спел из блатной классики брюнет. Шатен не удивился, только предостерег: — Пой, если хочешь. Только негромко.