— Мне эстетика ни к чему. Значит, пиротехник и трюкач. А кто из них собственно устройство изготовляет? — Всегда вдвоем, Жора, всегда вдвоем. Работа-то штучная. Каждый раз надо делать все заново, учитывая игровую сюжетную ситуацию, особенности и комплекцию исполнителя, тот или иной вид оружия. — За хорошие бабки они такое устройство могут налево пустить? — Нынче за хорошие бабки и киностудию налево пускают, Жора. — Через кого мне следует в данном случае выйти на концы? — То есть узнать, кто левый заказ выполнял? — уточнил вопросом сырцовскую цель Казарян. Сырцов согласно кивнул. Казарян думал, думал, а потом заговорил слегка в сторону: — Ни хрена ты сам не узнаешь, Жора. Только осиное гнездо разворошишь. Здесь с подходцем надо. Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает? И опять задумался так глубоко, что даже как бы и вздремнул. Сырцов деликатно тронул его за плечо и повторил его же вопрос: — Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает? — О! Сеня Саморуков! — вспомнил Казарян, сделал круглые глаза, с трудом втащил на диван телефонный аппарат, стоявший на полу неподалеку от спиртных напитков, и по памяти набрал номер. — Маша, здравствуй, Роман говорит. А наш Веронезе где? Телефон знаешь? Давай, я запомню… Спасибо, — отключился от Маши и стал набирать следующий номер. — Группа «Перелетные козлы»? Мне ваш художник нужен. Казарян. Здравствуйте… и спасибо, большое спасибо… — И кинул а парт единственному зрителю, Сырцову. — Со званием поздравили и пошли искать… — и вдруг, подражая Ильинскому, читающему рассказ Чехова «Произведение искусства», заблеял дребезжащим голоском: — Семе-ен! Коридорный!.. Ну, я… Помирал, но поправился. Ты с Прокоповичем из пиротехнического по-прежнему иногда позволяешь?.. А он на месте?.. Замечательно… Подробности письмом. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Буду через час-полтора. Неизвестно как услышав о предстоящей поездке на киностудию, в кабинет ворвалась Зоя Николаевна и с ходу начала обычное в таких случаях: — Только что помирал, и на тебе, на студию! Никуда ты не поедешь! — Зоя, ты думаешь, мне хочется? — трагически вопросил Роман Суренович. — Эта поездка крайне необходима Жоре. — Жора, он не врет? — осведомилась Зоя Николаевна. — Роман Суренович говорит чистую правду. Очень нужно, чтобы он помог мне на студии. — Вся ответственность на тебе! — пугающе предупредила Зоя Николаевна, погрозила Сырцову пальцем и ушла. — Теперь для затравки расскажи, что там у тебя, — приказал Казарян. В железном триумвирате — Казарян, Спиридонов, Кузьминский — верных смирновских друзей скрывать что-либо не было принято. Тайна навсегда останется тайной, а если возникнет надобность, то и помогут в трудную минуту. Сырцов, не таясь, поведал Казаряну обо всем. Дослушав до конца, Роман Суренович стянул с себя тренировочный костюм и в одних трусах направился в ванную. Бриться и думать. В ожидании Сырцов еще раз отведал «Чивас регал». Напиток действительно был восхитителен. Потом в который раз с наслаждением осмотрел картины на стенах. Кончаловский, Сомов, Ларионов, Кузнецов, Фальк, Филонов, Сарьян. Возвратился Казарян уже в брюках и рубашке. Сразу же деловито заговорил, одновременно повязывая галстук: — Санятке пока ничего не рассказывать, крутись сам. Это первое. А во-вторых, ни тебе, ни мне на изготовителя выходить не следует: заказчик сразу просечет, откуда ветер дует. Поручим все Семену. У тебя деньги есть? Лучше зеленые, они при вручении как бы и не взятка. Сырцов полез во внутренний карман куртки («байард» не мешал, он лежал под половичком в «девятке»), достал бумажник и пересчитал наличность. — Триста баксов, — объявил он. — Но на днях большую кучу по чеку получу. — Нам сегодня надо, — Казарян вышел и вернулся уже в светлом легком блейзере от Версаче. Вытащил из бокового кармана горсть разнообразных бумажных дензнаков. — Ну, и у меня двести. Думаю, хватит с избытком. Поехали, сыщик. У дверей Казаряна придирчиво осмотрела Зоя Николаевна, поправила галстук, стряхнула с блейзера несуществующие пылинки. — Ты вполне ничего, любимый мой армянин, — решила она и поцеловала любимого армянина в щеку. — Обманчивая оболочка, — возразил Казарян и вслед за Сырцовым вышел к лифту. В «девятке» перегрузили из карманов в сырцовскую сумку початые джин и виски, непочатый коньяк. — Будет чем с поздравляющими чокнуться, — успокоился Казарян. От центра до «Мосфильма», если без пробок, пятнадцать-двадцать минут. Пробок сегодня не было. Сырцов с членским билетом Союза кинематографистов, а Казарян со студийным пропуском (обе ксивы народного артиста) миновали проходную и углубились в нынешнюю пустыню крупнейшей киностудии Европы. Безлюдье. Только в нижних переходах старого здания изредка попадались одинокие человечки. — Раньше все на студии знали меня и я знал всех. С двумя третями здоровался, с половиной был по корешам. А теперь ну почти никого не знаю! Молодой человек! — Казарян ухватил за рукав длинноволосого меланхолического юношу, который в нерешительности стоял посреди вестибюля. — Ты кто такой? — Я — клипмейкер, — с тихой гордостью признался юноша. — Ну, а вы кто такой? — Я — Казарян. — А, тот самый, — насмешливо вспомнил юноша и насмешливо поздравил: — Со званьицем вас, товарищ Казарян. — Мерси, — уже повернувшись к юноше спиной, поблагодарил новоиспеченный народный артист и, вырвавшись во двор, объявил громогласно городу и миру: — Он — клипмейкер! От производственного корпуса шел неизвестно куда небольшой, легкий и складный гражданин средних лет в богатых усах. Услышав казаряновский рык, он глянул на сладкую парочку и возликовал: — Роман! — Борька! Кинулись друг к другу, обнялись, будто не виделись сто лет. Крупный нос Бориса профессионально уловил легкое амбре, исходящее от виновника торжества. — Как я чую, поздравлять тебя уже поздно. Ты что, вчера напоздравлялся? — И еще как! Но все впереди, дорогой ты мой еврей кавказской национальности. Мы на несколько минут к Сене Саморукову, а потом в довженковский сад. Жди нас здесь. — Язва, — напомнил о своей болячке Борис. — Не принимается во внимание. — Мне в лабораторию надо. — Врешь! — Нинка голову оторвет. — Не до конца. — Что ты делаешь со мной, Роман? — проплакал Борис, сдаваясь. — Жди! — приказал Казарян и вместе с Сырцовым направился в производственный блок. Поднялись на четвертый этаж, отыскали дверь с табличкой «Перелетные отцы». — А вы говорили «Перелетные козлы»! — почему-то обиделся Сырцов. — Какая разница? — удивился Казарян и распахнул дверь. Семидесятилетний художник Семен Саморуков был энергичен, полон энтузиазма и жизнерадостен, как шестимесячное дитя. Уединились в комнате режиссера, уехавшего клянчить деньги у спонсоров. Казарян подробно проинструктировал Семена и поинтересовался: — Трехсот баксов хватит? — Хватит и двухсот, — решил Саморуков. — Ну, а к вам я минут через сорок в сад подойду. Казарян с Сырцовым сходили в буфет за кое-какой закусью с водичкой, разжились пластмассовыми стаканчиками и спустились вниз. А во дворе сюрприз: с Борисом темпераментно, размахивая руками, беседовал известный (особенно Казаряну и Сырцову) литератор и драматург Виктор Кузьминский, которого безуспешно искал вчера народный артист. Увидя Казаряна, Кузьминский, как в свое время на демонстрациях, выкрикнул лозунг: — Да здравствует выдающийся деятель советского киноискусства! — Российского, — поправил его Казарян, подойдя. Осведомился подозрительно: — А ты теперь не клипмейкер ли, Витя? — Я — плеймейкер, — с достоинством поправил Кузьминский. — Тогда живи, — великодушно разрешил Казарян. — Кого ждем? — Операторским вопросом потребовал действий уже распаленный Борис. Никого не ждали, и поэтому сразу подались на уютную поляночку в зеленом, уже отцветшем саду. Милая самодельная скамеечка, рядом толстенное бревно, затертое задами мосфильмовских старожилов до блеска. — Луной был полон сад! — громко и немузыкально спел Казарян, но понял, что про луну рановато, и исполнил отрывок из другой, более подходящей к моменту песни: — Как у нас в садочке, как у нас в садочке розочки в цвету! — Розочки, надо полагать, это мы, — понял Кузьминский. — И в цвету. До некоторой степени даже в расцвете. Сдавать собираешься, народный артист? Казарян из певца превратился в иллюзиониста. — Алле оп! — возгласил он и вырвал из сырцовской сумки две бутылки. … Когда через сорок минут на полянке появился Семен Саморуков, розочки не то чтобы цвели, а распустились. Их уже не устраивали скамейка и бревно, они валялись на траве и произносили тосты из этого неудобного положения. Сейчас держал речь сидевший в позе лотоса Борис: — Мы остатки побежденной армии. Но побеждена армия, а не мы. Мы еще повоюем, потому что у нас есть такой полководец, как Роман Казарян. Генерал Казарян! Маршал Казарян! Генералиссимус Казарян! Прошу всех встать и выпить за генералиссимуса! Никто не встал, но все выпили. Саморуков присел рядом с Сырцовым и, оценивающе оглядев компашку, поинтересовался: — По которой? — По четвертой, — ответил Сырцов и поинтересовался: — Как наши дела?