— Так скажи эту правду. Одну, — еще раз потребовал Рашид и выложил шестьсот долларов на стол. — Одну правду я тебе скажу. На меня — гон. — Гонят законники? — Если бы. — И не менты, — понял Рашид. — То ничего не говоришь, а то вдруг в полную сознанку со мной. Не понимаю я тебя, Жора. — Завтра поймешь, когда они про меня расспрашивать будут. — Откуда знаешь, что будут? — Мелким бреднем шуруют. И народу у них много. — Не боишься, что я тебя сдам? — Ты ничего не знаешь. Не мне тебе напоминать мудрую блатную пословицу: не знаешь — свидетель, знаешь — соучастник. Будешь молчать, Рашид? — Придется. — Рашид вернул деньги в карман, допил остатки из длинного стакана и спросил: — Когда уплыть хочешь? Сырцов снова полез за пачкой и отсчитал еще пятьсот. — Возьмешь билеты на три ближайших рейса. А уже я решу когда. — Что ж, правильно, — согласился Рашид, забирая и эти пятьсот. — Если ты меня сдашь, они тебя прикончат, Рашид, на всякий случай, чтобы концы не высовывались. Или я достану. Я — паренек живучий. — Ты не живучий, дорогой. Ты — умный и злой. — На добрых воду возят, Рашид. Бреясь в закутке, именуемом кабинетом директора, Сырцов решил отращивать усы и верхнюю губу не тронул «Жиллетом», следовало приблизиться к общепринятым молодежным стандартам. И каскетку бы купить. Время было и с «вальтером» разобраться. Пистолет был в образцовом порядке, за что Сырцов мысленно поблагодарил поверженного быка. Надо полагать, выжил несчастный качок. В запасе — две обоймы. Что же, достаточно. Сырцов переоделся. С легкой тревогой запрятал сбрую с пистолетом в объемистую сумку. Приходилось рисковать: не идти же на прием к доктору с пистолетом на простреленном боку. * * * Врач — молодой, элегантный, холодно-вежливый — принял его в хирургическом кабинете пустынной по позднему времени поликлиники. Ни медсестер в помощь, ни санитарок — молодой специалист сноровисто управлялся один. Сырцов слегка поскрипывал зубами во время довольно-таки болезненной операции, но вытерпел и даже улыбнулся эскулапу после ее завершения. — На перевязку через пять дней, — сказал врач. — К кому? — поинтересовался Сырцов, протягивая ему двести долларов. Врач деньги вроде и не заметил. Сырцов положил их на стеклянный столик. — Ко мне. Если у вас будет такая возможность. — Скорее всего, такой возможности не будет. — Тогда к любому хирургу. — Так уже и к любому? — пробормотал Сырцов и направился за ширму — одеваться. Когда вернулся, двух сотенных на стеклянном столике не было. Сырцов озорно глянул в глаза высокомерному врачевателю и бойко попрощался. — Всего-всего вам хорошего, милый доктор. — И вам также, — отчеканил сдержанно рассердившийся врач. В едальне Рашид ждал его уже с билетами. Двенадцать сорок пять, тринадцать десять, четырнадцать двадцать. Придется подумать, который выбирать. — Ночевать где собираешься? — осторожно поинтересовался Рашид. — У Аллы, — неосторожно пошутил Сырцов, за что и получил: — У Аллы я ночую. — Извини. Я думал, что сегодня ты другим занят. — Не надо много шутить, Жора. — Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, — признался Сырцов. — Привычка такая дурацкая — шутить. — Дурацкая, дурацкая! — радостно согласился Рашид. — Спокойнее, кавказский барс! — предупредил Сырцов разгулявшегося азербайджанца. — И не нервируй меня, пожалуйста. Я, может быть, завтра с утра к тебе перекусить загляну. Ночку он решил провести в заповеднике. Устроился было поближе к воде, но с Волги тянуло прохладой, и он передислоцировался к какому-то подсобному сарайчику. Используя сумку как подушку, он лег на спину. Хорошо, что дождя не было. Он смотрел на темно-голубое небо, на неяркие, размытые неуходящим до конца летним светом звезды. Поблизости жила Волга — со шлепаньем воды о берег, с неясным шумом ветра, с постукиванием лодочных моторов, с дизельным гулом больших судов, с невнятными вскриками то ли чаек, то ли людей, маявшихся в ночи. Когда он расковырял маячок, его первой мыслью было: в Москву! Туда, где все началось, туда, где все варится, туда, где замышляют его убить, туда, где он может достать их, туда, где все кончится. Он сам не знал, как подавил в себе это желание. Нет, знал: радость от продления собственного бытия, продления, обеспеченного его своевременной догадкой, требовала паузы в поступках. Они наверняка уверены в том, что Сырцов при первой возможности попытается как можно быстрее вернуться в Москву. Как можно быстрее — это автомобиль или, в крайнем случае, железная дорога. Следовательно, его ждут и на железнодорожном вокзале, и на автомобильных выездах из Углича. Пусть себе ждут. А он — беспечным туристом продолжит свое приятное и тягучее путешествие вниз по Волге. Заставив себя не думать о том, что будет делать в дальнейшем, Сырцов уверенно и безбоязненно заснул. 22 Этот городок увиделся как все: деревянные домишки на не очень высоком берегу. Но берег стал возноситься все выше и выше, домишки уступили место нескольким роскошным (по местным меркам) зданиям, скорее всего принадлежавшим домам отдыха и пансионатам, и вдруг возник город из старорусской жизни, с веселым двухэтажным каменным первым рядом, с замысловатыми человеческими жилищами второго и третьего рядов, вцепившимися в немыслимо крутой и громадный обрыв над Волгой. А над обрывом, над рекой, над миром — колокольни соборов, своею устремленностью ввысь указывающих путь к покою и смирению. Сырцов второй день из иллюминатора одноместной каюты первого класса рассматривал берега, но такое увидел впервые. Он подождал, пока теплоход не причалил, и с толпой других пассажиров сошел на берег. Естественно, пти-базар у пристани. Торговали свежими огурцами (по хорошей погоде уже массово вызрели), зеленью, семечками. Это, так сказать, местный набор. И набор интернациональный: жвачка, «Марсы» и «Сникерсы», водяная феерия из разноцветных «Фант», «Пепси», «Оранж», «Севен апов», одеколоны, зубные пасты, мыло. Чуть в стороне — вернисаж: поделки из дерева, бересты, лоскутов, неумелые тщательные пейзажи с церквами и Волгой, умелые пейзажи с перелесками, тихими волжскими пристанями, натюрморты, иконы-новоделы. В отдалении, на поднимавшейся вверх булыжной мостовой вокруг учительского вида дамы-экскурсовода уже лихорадочно суетились наиболее любознательные путешественники (в основном путешественницы), жаждавшие осмотреть достопримечательности. Теплоход стоял здесь три часа. Так что для суеты причин не было. Но таков уж советско-российский гражданин: всегда в опасении, что ему не достанется или ушлые, власть предержащие товарищи в чем-нибудь его да обделят. А Сырцов прогуливался. Он шел вдоль Волги по набережной, лениво изучая быт и нравы аборигенов. Судя по всему, для аборигенов мужского пола адмиральский час наступил давно: из двенадцати встреченных трезвых было двое. И эти двое тоже были выпивши, но все же не колебались на ветру. Городок нравился Сырцову все больше и больше. Он дошел до ограды дома отдыха и понял, что центральная часть города здесь кончалась. Повернул обратно и двинулся к причалу, изучая уже не народонаселение, а дома, в которых народонаселение спит, пьет и развлекается. Замызганный с замызганными афишами третьесортных американских фильмов кинотеатр, книжный магазин в старинном купеческом лабазе, утлые магазинчики, пустая столовая, громыхающая попсовая, с ближневосточным акцентом музыка из кавказской едальни (поинтересоваться: не родственники ли Рашида здесь хозяйствуют) и — как он в первый-то раз пропустил — отделение милиции. Наверняка на него объявили всероссийский розыск: МУРу деваться некуда — все улики налицо. Интересно, какие веселые беседы велись в главной московской ментовке о нем? Вряд ли кто-нибудь из профессионалов всерьез верил, что он пытался взять кассу, но, но, но! Висит здесь его карточка или не висит? Сырцов заставил себя подойти к милицейскому стенду, где под стеклом красовались герои пустынных горизонтов. Среди весьма убедительных рыл его рыла не было. Не дошли еще до Волги данные об особо опасном преступнике. Через недельку, не раньше, появится на стенде его портрет, а у него уже и усы отрастут. Он устроился на бульварной скамейке рядом с двумя уроженцами здешних мест. Оба — неопределенно старый и неопределенно молодой — пребывали в задумчивости. Сырцов знал природу этой задумчивости: милая пара не обладала средствами для продолжения привычных и любимых игр. — Хорошо у вас! — задушевно поделился радостью бытия Сырцов, оглядывая волжские просторы. — С теплохода… — не спросил, сказал, утверждая, тот, что старше. — Угу, — подтвердил Сырцов и повторил: — Хорошо у вас! — Так оставайся! — предложил неопределенно молодой. — Остался бы, да где жить? — погоревал Сырцов. Глаз у старшего бойцовски засверкал. И не старый он вовсе, где-нибудь под сорок. Правда, сильно потрепанный алкоголем, это есть. — Мы тебя вмиг пристроим! Пол-литра поставишь? Сырцов без слов обнажил десятитысячную купюру.