— Переодеться бы мне в подходящие для лета одежды. Я списочек составил. Что и какого размера. Ну, и мелочевка всякая, — Сырцов вытащил из кармана куртки мятый, как для сортира, клочок бумаги и протянул Казаряну, который, брезгливо оглядев эту бумаженцию, заметил: — Ты тут, как Ленин в Разливе, на пеньке пишешь исторические сочинения. — На табуретке, — поправил Сырцов. — Пусть этим Зоя Николаевна займется. — Считаешь, что меня ведут? — Во всяком случае, опасаюсь. — Считаешь, что я от них не уйду? — Не считаю. Но зачем вам лишние хлопоты? — Тоже верно. Еще задания будут? Сырцов поднялся, пометался по бункеру и горько признался: — Мне ужасно стыдно, Роман Суренович, что я затрудняю жизнь занятого и, извините, уже не очень молодого человека… Вот тут нетрезвый Казарян дал волю армянскому темпераменту: — Ты — идиот! Тебя гонят, тебя достают, тебя вот-вот, в любую минуту, могут застрелить как собаку! — Казарян перевел дыхание и передразнил горестного Сырцова: — «Затрудняю жизнь занятого и немолодого человека». Конечно, затрудняешь! И будешь затруднять до тех пор, пока мы все общими усилиями не ликвидируем опасность, угрожающую твоей жизни. Ты мне очень дорог, Жорик, а Санька любит тебя как сына. Так что затрудняй. Чем еще можешь затруднить? — Простите меня, — прошептал сентиментальный в солидной алкоголической расслабке Сырцов. — Слезу смахни, — посоветовал довольный Казарян. — Ну, что еще? — С Дедом бы посоветоваться… — тоскливо помечтал Сырцов. 27 Он мучительно стеснялся своей полупотенции до процесса, во время процесса и после него. Когда все закончилось, он, поспешно натянув штаны, с облегчением прикрыл срам, не доставивший, как он справедливо полагал, особого удовольствия партнерше. Она же уже стояла у любимого своего окна во всю стену, снисходительно любуясь среднерусской природой. Такому бы окну — красоты Лазурного берега. Ан нет. Наконец она обернулась и удивилась: — Ты уже в портках? — Спешу, Светлана, — кое-как объяснил он свою мобильность. — Всегда и во всем спешишь, — заметила она двусмысленно и, прихватив тряпицы легких своих одежд, удалилась в ванную комнату. Он минут десять слушал еле слышимое шипенье душа, неопределенно и криво улыбаясь своим мыслям. Спохватился, оделся по всей форме. Как раз к выходу Венеры из бодусановой пены. Увидел ее в дверях, издали совсем молоденькую, спросил с подвыванием: — Зачем тебе любовник на шестом десятке, Светлана? — Для коллекции, Витольд, — ответила она, усаживаясь на пуфик и закуривая. Теперь он стоял у окна и смотрел на зелень травы. — А если серьезно? — потребовал настоящего ответа Витольд. — Ты мне нужен ручным, — лаконично закрыла тему Светлана и предложила: — Выпить хочешь? — Не знаю, — механически ответил Витольд. — А я выпью, — решила она, сломала в пепельнице сигарету и, поднявшись, распорядилась: — Пойдем. Смежно со спальней существовал кабинет-будуар, переход в который был для Витольда неимоверным счастьем: общение у письменного стола привлекало его больше, чем общение в койке. Уж здесь-то он не потерпит поражения. Он сел в кресло у журнального столика, а она подкатила к дивану стеклянное сооружение с колесиками, на котором расположились бутылки «Метаксы», два бокала и коллекционное фарфоровое блюдо с фисташками. Разглядывая конструктивистскую роспись блюда, Витольд раздумчиво высказался: — Двадцатые годы, время надежд и химер. — Помнишь, как сейчас? — издевательски поинтересовалась Светлана. — «То, что было не со мной, помню», — находчиво пропел он. За что и был одобрен сомнительным комплиментом. — Мастер словесного фехтования. На допросах насобачился? Подняв правую бровь и с напряжением следя за тем, как она разливала коньяк по рюмкам, он небрежно ответил: — Насобачиться словесно фехтовать на допросах можно лишь тогда, когда допрашиваешь ты. — Ты говоришь так, будто тебе приходилось находиться и по другую сторону стола. — Приходилось, Светлана. — И кто же тогда фехтовал? — она двинула наполненную рюмку. К нему. Чарка за службу. Поняв это, он усмехнулся и, приняв царскую милость, поднял рюмку, чтобы разглядеть ее на свет. «Метакса» золотисто теплилась. — Очень неплохой фехтовальщик. Я бы даже сказал: замечательный. — Кто, если не секрет? — Секрет. Мой секрет. — В будущем диалоге с ним фехтовальщиком хочешь быть ты? — сообразила догадливая Светлана. — Мечтаю об этом, — признался он. — Что ж, не будем лапать голубую мечту грязными руками. Давай-ка выпьем и поговорим о сугубо земных делах. Выпить-то он выпил, но о делах не заговорил. Молчал насмешливо. — Ты молчишь? — после паузы удивилась она. — Я на совете все сказал, — равнодушно ответствовал он. Был хозяином положения. — Твои уверения в том, что все идет, несмотря на отдельные незначительные шероховатости, по плану, может быть, и удовлетворили отца и Егорыча, но во мне, наоборот, вызвали беспокойство. — Беспокойся на здоровье. Тебе идет нервная вздернутость. — Не зарывайся, Витольд. — Хочешь сказать, что ты хозяйка. Этих апартаментов — пожалуй. А хозяин положения — я. Он отыгрывался за фиаско в постели. Она понимала это. — На определенное время. — Нам всем определено время. На определенное мне свыше время. — В Бога веруешь, Витольд? — В своего Бога, — уточнил он и с треском раскрыл очередной фисташковый орешек. Треск был призывом к повтору. Она разлила по второй (к его рюмке напряженно тянулась длинным горлышком узкой бутылки) и решила окончательно. — Фехтование мне надоело. Берусь за дубину, Витольд. Почему до сих пор не ликвидирована сходка? — Я всем объяснил это. И тебе в том числе. — Идет тщательная подготовка, — вспомнила она его объяснение. — А может, и не идет. Может быть, ты трусливо толчешься на месте. — Ты — самонадеянная и невежественная дура, Светлана, — произнес он с удовольствием. — Со мной не надо так, Витольд, — грозно предупредила она. — А со мной — надо? Перебор. Так ничего не узнаешь. Светлана мило улыбнулась, дотянулась до его воинственно сжатого кулака, погладила и весело предложила: — За нас с тобой, Витольд, да? — и подняла рюмку. — Ох-хо-хо! — устало издал удовлетворенное междометие Витольд и, выпив, не то что подобрел, а расслабился до откровенности, даже тютчевские строчки припомнил: — «Пускай скудеет в жилах кровь, но в сердце не скудеет нежность…» Почему ты для меня только Светлана, а я для тебя — Витольд? — Толя? Витя? — подумала она вслух. — Нет, ты — Витольд. И я не Света, не Светик и не Светлячок. Я — Светлана.