— Он наверняка уже нашел его. — Он нашел просто убийцу. А истинного убийцу еще не нашел. Истинный убийца — доказанный убийца. Сырцов ищет улики. — Сдал бы нам все, что у него есть, а мы уж всем миром бы… Он же один, совсем один! Что он может! — Во-первых, он может многое. А во-вторых, он не один. — Считаете, Смирнов в курсе? — Не считаю, уверен. И не в курсе, а в работе. — Тогда вообще непонятно, почему они не пришли к нам. — Почему же. Понятно. Они ждут Леонида. Смирнов в нашей конторе доверяет только ему. Кстати, Махов прилетает через два дня. — Знаю. — Я-то думал: приедет твой начальничек, а ты к нему с роскошным раскрытием. Обрадовались бы мы все втроем, и я на радостях делаю Леонида своим первым, а тебя — на отдел. Красивый пейзаж я нарисовал, а Демидов? — Красивей не бывает. — Значит, хочешь начальником быть? — А кто не хочет? — Леонид Махов прилетает через два дня. — Я все понял, товарищ генерал. — Понимать-то и я понимаю… — Я все сделаю. — Все не делай. Ты только найди Сырцова. Для меня. 45 Александра Ивановича Смирнова привез в Москву на своей «волге» Роман Суренович Казарян. Не торопились они, не суетились. Пенсионер вез пенсионера. Немного повертелись в московских улицах от Ярославского шоссе до Чистых прудов и прибыли к громадному доходному дому в одном из переулков между Мясницкой и Маросейкой. Любил этот дом старый мент Смирнов, любил за то, что в нем можно было уйти от кого угодно и куда угодно. Угодно ему, Смирнову, и только ему. Любил и поэтому пользовался им крайне редко. В последний раз, дай Бог памяти, в девяносто первом вместе с Витенькой Кузьминским. Вероятность того, что среди нынешних их преследователей есть кто-то из тогдашних хвостов, безусловно нулевая. И очень надо сиротку Жору повидать, очень. Стуча по тротуару своей роскошной камышовой палкой, заметно хромающий старикан вошел в первый подъезд, а другой старикан, помоложе малость, остался за рулем. Остался, чтобы с удовольствием понаблюдать, как будут действовать те, кому поручено не спускать глаз с отставного полковника. Вторая смена на юрком «ситроене» (первая на «ниве» передала им казаряновскую «волгу» на путепроводе у «Северянина») прокатила мимо Казаряна и скрылась за углом. Черный ход, скорее всего, решили перекрыть. А взамен в переулке объявился «москвич» и скромненько встал неподалеку от «волги». В этом доме, пожалуй, единственном в Москве, существовал длинный-длинный коридор, соединявший черные лестницы от первого подъезда до последнего. Архитектор изобрел или заказчику он понадобился — неизвестно было Казаряну. А известно ему было, что сейчас Александр Иванович Смирнов уже в последнем подъезде ждал назначенного срока. Пора. Роман Суренович Казарян вышел из «волги» и, сильно — будто выстрел прозвучал в тихом переулке — хлопнув дверцей, вальяжно направился к стоявшему у него в хвосте «москвичу». Рядом, совсем рядом, метрах в десяти трое в «москвиче» поспешно прятали лица: водитель что-то искал на полу, его сосед, отвернувшись, изучал фасад особнячка по другую сторону переулка, а третий на заднем сиденье будто бы спал, уткнув морду в мягкий угол. В переулок въезжал «вольво» Кузьминского. Казарян склонился над открытым оконцем «москвича» и поинтересовался с интонацией артиста Вицина в фильме «Операция „Ы“», который спрашивал у бабули-одуванчика тоже самое: — Вы не скажете, который час? Водила, не прерывая поисков и не поднимая головы, быстренько (поскорее бы отвязался непонятливый фраер) ответил: — Без десяти час. — Спасибо, — тоненько поблагодарил Казарян и поднял голову. «Вольво» в переулке не было. Он вернулся в своей кабриолет и, заслуженно расслабляясь, откинулся на подголовник. Отдыхал, наблюдая за маневрами экипажа «москвича» в зеркало заднего обзора. Маневры были просты и до слез понятны: беспрерывно и по очереди члены экипажа обеспокоенно шептали в радиотелефон. Отдохнув, Казарян покинул переулок. Место встречи изменить нельзя. Да и зачем его менять, когда напрочь отрубились от хвоста? Кузьминский, как всегда с похмелья, в подавленно-взвинченном настроении вел «вольво» нервно и жестко. Не любил такие игры Смирнов, за свое здоровье опасался. На проспекте Мира решил: — Я поведу. Кузьминский покорно тормознул, обошел радиатор и уселся на пассажирское место. Не наказание это для него, а облегчение. И, освободясь от забот, живо заговорил: — Иваныч, что мы медлим? Иваныч, цепко держась за рулевое колесо и глядя строго перед собой, содержательно и по-советски ответил: — Так надо, Витек. — Да иди ты! — разозлился Кузьминский. — Где гарантия того, что если не сегодня, то завтра Жорка пулю не схлопочет? Какое право ты имеешь рисковать им? Ты, как всегда, намерен весь преступный мир раком поставить, забывая, что у нас одна задача — отмазать и спасти Жорку. — А для того, чтобы отмазать и спасти Жорку, надо весь преступный мир поставить раком. — Ты — демагог, — решил Кузьминский. — Я — не демагог, я — демократ. Потому что с тобой, дураком, как с равным беседую. За гордым рабочим и энергичной крестьянкой, с трудом пробившись на поворот, вильнули налево и, миновав студию Горького и ВГИК, прибыли на стоянку гостиницы «Турист». * * * Потом немного пешочком. Перейдя Яузу, свернули налево еще раз и бережком, бережком пошли вдоль опушки довольно-таки засранного лесочка. И дошли. На травке, обнаженный по пояс, беспечно лежал и нагло загорал в полудреме легендарный сыщик и опасный преступник Георгий Сырцов. — И не опасаешься? — спросил сверху Кузьминский. Сырцов открыл один глаз и задал встречный вопрос: — Пивка хочешь, алкоголик? — Хочу! А где? — взбудораженно оживился литератор. — Под пиджаком, — открыл секрет и второй глаз Сырцов. Уселся и резко встал. — Здравствуйте, Александр Иванович. Смирнов ответить не успел, потому что уже плаксиво жаловался всем и на всех до глубины души разочарованный писатель: — Нету тут никакого пива! Один пистолет только! — Тогда застрелись, — посоветовал Смирнов и хлопнул Сырцова по голому животу. — Ты от страха растолстел, Жора. — Не от страха, а от пива, — поправил Деда Сырцов и посмотрел, что там делал Кузьминский. Кузьминский в конце концов отыскал пивко, спрятавшееся в плотном пластиковом пакете. Отыскал, с пуком откупорил первую банку и припал к шершавой дырке жаждущим ртом. — Вчера, еще вчера утром ему приказано было быть сегодня в полном порядке, а он вечером нажрался как сапожник, — откомментировал происходящее Смирнов. Кузьминский отбросил пустую пол-литровую банку «Баварии», что тоже было оценено соответствующе: — Совок и есть совок. Всю округу засрали такие, как ты! На финальное обвинение Кузьминский не отреагировал, согласившись, наверное, с ним, но насчет приказа изволил темпераментно выразиться: — Кто вы такие, чтобы мне приказы отдавать? Вы можете просить меня об одолжении — это да. А я сам буду решать, что мне делать. — Одинокая и гордая творческая личность, — уважительно понял Смирнов и вдруг заорал: — Сопьешься, алкоголик несчастный! — Не сопьюсь, — убежденно возразил Кузьминский и открыл вторую банку. Без слов, с тщанием пристраивая хромую ногу, Смирнов уселся рядом с ним и как бы с сомнением вопросил: — Мне, что ли, пивка выпить? Жарковато сегодня. — А завтра холодновато будет, — слегка поправившийся кинодраматург обрел былую реакцию и присущую ему язвительность. — Придется тебе водку жрать. Не ответил ему Смирнов. Счел ниже своего достоинства отвечать распоясавшемуся алкоголику. Открывая банку, смотрел, как одевается Сырцов, и еще раз удивился тому, что сохранил прибранность и щегольство прячущийся по грязным углам паренек. Заметил, хваля: — Ты, Жора, будто из Сандунов не вылезаешь, такой чистенький. — Мои Сандуны — ржавая раковина да кран с холодной водой. А в баньку бы сейчас — мечта! Но как представлю себя голым и беззащитным под заряженными пистолетами — нет, лучше не надо Сандунов. — Сырцов тоже уселся на траву и тоже откупорил банку. Не выпив, добавил: — С Сандунами покончили, Александр Иванович, а с заряженными пистолетами — нет. Что-то новенькое? — Вчера, в то время, когда наш друг и товарищ Виктор Кузьминский хлестал водяру, некие граждане в самом прямом смысле оторвали голову Льву Семеновичу Корзину. — Я знаю. В газете прочел. — Во газетчики работают! — восхищенно удивился Смирнов. — Их же только в половине четвертого утра обнаружили. Считай, что мы его проморгали, Жора.