“Неслыханное превращение! И ты не назовешь его причину, хоть пустейшую, не снизойдешь до оправдания измены? – прозвенели в тихом воздухе слова Артура Стенли, – я знаю, сила и богатство неудержимо манят женщин, но не думал, что такова и ты! Так быстро справиться с любовью, одолеть препятствия, по твоим словам неодолимые, и выйти замуж за другого! Как много можно успеть за короткие полгода!” – с горьким смехом произнес Стенли. “Срок огромный для терзающейся души…” – пролепетала Мари. “Для терзающейся души! Какая ложь! Явился фаворит монархов, народный идол, крез – и, шутя, покорил тебя! А я кто? Изгнанник, иностранец. Чем я богат? Мечом, честью, любовью. Такой верной, такой высокой любовью! – при этих словах голос Артура смягчился, но тут же вновь окреп, – но что для тебя любовь против тщеславия! Я, глупец, поверил в небылицу! Ты не любила никогда, но вызвала мою любовь, чтоб насладиться своею силой. Ты стала женой Моралеса, оставив мне обломки счастья… И все же я люблю тебя… О, видит Бог, как глубоко!” “Артур, – бескровные губы Мари дрожали, она едва произносила слова, – я принесла тебе горе… Но не кори меня напрасной виной. Без сердца, лишь умом холодным рассуди и вспомни все. Разве радовалось я силе своей, о которой и не подозревала до того, как поняла, что ты полюбил меня? Разве не говорила я тебе, что любовь нашу мы должны забыть, что судьба повелевает нам расстаться, что никогда не буду я твоей? Злополучной красотой и неуместной любовью я принесла страдания обоим. Ни в чем, слышишь, ни в чем я не обманула тебя… Клянусь… Прошу, не добавляй мне грехов несовершенных!” “Пусть так! Но если история твоя правдива, то почему ты стала женой Моралеса, запрещенного тебе так же, как и я? Чему могу я верить? Ты клянешься ложно! Ты не любила, коль ухитрилась столь быстро перевернуть свой мир!” “Довольно, сеньор Стенли! – на сей раз твердо произнесла Мари, – я готова остаться клятвопреступницей в твоих глазах, но взамен уничтожь в душе память обо мне, о недостойной! Покрывало тайны, окутывающей меня сейчас, еще плотнее, чем прежде, и я не скажу ни слова более, чтоб обелить себя в твоих глазах. Обрати любовь ко мне в презрение и покинь меня!” “Нет, не отсылай меня с опустошенным сердцем, – горячо воскликнул Артур и бросился к ее ногам, – скажи, что не по свое воле, но по принуждению чуждой внешней силы ты стала женой гордого испанца. Скажи, что не полюбила его, а меня, как прежде любишь, и я смирю свой дух и тебя благословлю!” “Чего ты требуешь, сеньор? Долг жены, благодарность супругу и почитание его – святыни для меня! Услышишь то, что просишь, и стану презираема тобою. Встань с колен, Артур! Твое уничиженье предо мной равно чуждо и тебе и мне. Оставь меня. Эта встреча наедине – последняя!” Артур Стенли почувствовал в решительных словах Мари звучание благородства правды, хоть и не открытой до конца. Упреки пролетели мимо цели. У Стенли кончились слова. Он поднялся, чтоб уйти. Вдруг страшное проклятие сорвалось с его уст. Мари подняла голову и увидела мужа. Твердой речью своей Мари укрепила собственное сердце, но сокрушила дух Артура. К отчаянию его прибавился гнев. Он увидел Моралеса, и безумие ярости овладело им. “Тиран и трус! – вскричал одержимый дикой страстью Стенли и выхватил из ножен меч, – как смеешь ты шпионить? Ты ограбил меня! Ее любовь принадлежала только мне! Гнусным обманом и грубой силой ты взял сокровище, цену которого тебе не дано понять! Ты уклоняешься от поединка? Обнажай меч, или я ославлю тебя трусом на весь мир!” Испуганная Мари бросилась между ними. Она бы упала, не поддержи ее Моралес левой рукой. Его единственной защитой от клинка Артура была безоружная правая рука, которой он заслонил грудь и голову. “Убери меч! – решительно воскликнул Моралес, глядя на противника скорее с жалостью, чем с ненавистью, – я не буду драться с тобой. Говори обо мне, что хочешь. Я не боюсь ни языка твоего, ни меча твоего, ни тебя самого! Очнешься от безумия – и раскаешься в безрассудстве! Себя простить тебе труднее будет, чем мне простить тебя! Иди!” “Я не могу драться с незащищенным противником, – процедил Стенли, – а теперь слушай меня, дон Фердинанд Моралес! Мы были товарищами по оружию, но это в прошлом. Теперь я твой враг! Я клянусь взять твою жизнь или потерять свою! На краю света я разыщу тебя, скрытый под личиной благородства трус!” Презрительный смех, с которым Стенли вложил меч в ножны, должно быть, подсластил ему миг страдания. Он повернулся и зашагал прочь, и звон шпор был слышен в тишине сада. Мари в ужасе взглянула на мужа. Она не прочитала в лице его ни гнева, ни осуждения. Несчастная разрыдалась, лишилась чувств. Глава 13 “Остался мне надежды дым. Грядущее не сопрягай с былым, Спроси: ты разве не любила?” (Эдвард Бульвер-Литтон) “О, уходя, не покидай! Прости: я причинила зло, Но то, что было – то прошло!” (Эдвард Бульвер-Литтон) Сознание постепенно возвращалось к Мари. Непомерные тяжесть и боль давили на сердце и мозг, словно их перетирали поместившиеся в ее теле огромные мельничные жернова. Мужа не было рядом. Она горько подумала, что, пожалуй, впервые он оставил ее в трудный час. Перед мысленным взором Мари сменялись одна за другой картины утреннего потрясения. Она спросила себя, зачем ей жить? Умереть – вот идеальная развязка. Отчаянная эта догадка вспыхнула ярко, но угасла быстро. Не слишком ли легкий путь к спасению? Разве она наказана сполна, чтоб самочинно завладеть милосердием судьбы? Любовью к одному она разбила сердца двоих! Но разве она хотела зла? Нет! Она желала творить только добро – другим и себе. Она не лгала. Утаить часть правды, чтоб не учинить беды – разве это ложь? Или грех? Нет! Источник всех несчастий, отмеченных ее прикосновением – жестокая судьба! Так вера в провидение избавляет от вины. Мари терзалась мыслью о причиненной Фердинанду муке – какая несправедливость в ответ на его высокую любовь! Она сознавала явственно, что сейчас она любит его так сильно, как никогда прежде. Что до чувства к Стенли, то в минуту мысленного покаяния пред мужем, помехой жалости звучали в ее ушах гневные слова и страшные угрозы Артура. Старший слуга осторожно вошел в комнату Мари. Ее встревоженный взгляд и опасливое молчание сказали чуткому его сердцу больше, чем выразили бы красноречивые слова. Кто ни о чем не спрашивает, тот лучший утешитель. “Дон Фердинанд отбыл к королю по срочному вызову. Он медлил, дожидаясь, пока вы не начнете приходить в себя. Убедившись, что здоровью вашему ничто не угрожает, он уехал”, – мягко произнес слуга. “К королю, – повторила про себя Мари, – мужественный, он продолжит исполнять свой долг, хоть сердце его разбито… Он забудет думать о его драгоценной прежде, а ныне горемычной жене… Поделом. Я погасила светильник его счастья… – Доложи, когда он вернется, – сказала она вслух, – и попроси слуг не беспокоить меня”. Мари осталась в комнате одна. Напрягая слух, ждала знакомые шаги. Кажется, раздались. Помедлив, позвала Алберика. Паж вошел. “Сеньор давно вернулся?” “Полчаса назад, госпожа. Он проследовал в свои покои и просил не тревожить его”, – ответил Алберик. На десять минут, не более, простиралось терпение Мари. Она вошла к Моралесу. Он сидел к ней спиной, погруженный в себя. Не обернулся. Мари подумала, что в первый раз муж не услышал ее бесшумные шаги. Кого-нибудь другого такие горести сломили бы или пробудили бешеную ярость. Но Фердинанд сохранил твердость духа, ничем не выдал бедствия раненой души. Всепоглощающая мысль сверлила мозг – он никогда не был любим! Отец и дочь обманули его. Он вспоминал события в Кедровой долине перед свадьбой. Так вот почему старый Энрикес заклинал его любить Мари, не взирая ни на какие жизненные перипетии! По причине крайности случаются открытия. “Фердинанд, – едва пролепетала Мари, обнаружив себя и упав на колени перед мужем, – не отворачивайся от меня, не ненавидь меня, у меня никого нет, кроме тебя, – и она зарыдала, проникшись страхом реальности собственных слов.