“Куда так рано направляется почтенный сеньор?” – спросил дон Луис, завершая тираду многословных благопожеланий. “В имение дона Фердинанда Моралеса с письмом…” – последовал рассеянный ответ. “Должно быть, депеша от короля?” Стенли ответил кратким непритязательным “да”. Поглощенный своими мыслями, он даже не рассердился на бестактное любопытство. Дон Луис пристроился к Артуру и пошел рядом. “О, дон Фердинанд Моралес высоко ценим Его Королевским Величеством! Заслуги Моралеса столь велики, что он по праву стал фаворитом короля, не так ли, сеньор Стенли?” “Монархи не жалуют благоволение незаслуженно!” – резко ответил Артур, и перемена его тона не ускользнула от дона Луиса и порадовала его. “Дон Моралес – всеобщий любимец, отмечен многими талантами. Он обращает в золото все, к чему прикоснется. Он сказочно богат. А главное его достояние – это прекрасная жена-красавица. Скажите, сеньор Стенли, вам доводилось видеть существо более совершенное, чем донна Мари?” С удовлетворением отметив, как по лицу Стенли пробежала тень, дон Луис продолжал красноречивый панегирик в адрес Мари. Потом он вдохновенно заговорил о взаимной любви меж супругами, о гармонии и прочности их брака, о прекрасном союзе родственных сердец. Дон Луис упивался болью, причиняемой собеседнику. Стенли слушал молча, подавляя бурю чувств. Наконец, попутчик его откланялся. Дон Луис торжествовал. Он смиренно опустил глаза, чтобы случайный прохожий не заметил в них блеск бешеной радости. Зрелище чужого страдания необходимо для счастья. “Эти люди взобрались на вершину башни счастья, а теперь они скатились вниз! Я поусердствую, дабы сделать их падение ужасным, насколько возможно. Я долго ждал, теперь настало время действовать!”– думал дон Луис Гарсиа. Завернувшись поплотнее в плащ, он обогнул огромный сад Моралеса и вошел в боковую калитку. Артуру нелегко досталось сохранение внешнего спокойствия, пока коварный знакомец лил ему в уши яд сладких речей. Приняв посланника, Моралес заметил, что в сердце юноши бушуют страсти, и тревога, а то и горе, разъедают больную душу. Возможно, взволнованный Стенли не был безукоризненно почтителен с Моралесом. Но тот, видя скорбное смятение духа, оставался великодушен и приятной речью старался облегчить груз тайной тоски. Исполнив королевское поручение, Стенли распрощался с Моралесом и покинул приемный зал. Идя вдоль сада, он различил сквозь ограду знакомую фигуру. Мари неспешно шла по садовой тропинке. Желание немедленно встретиться с нею и узнать причину перемены пересилило волю и здравомыслие. Плохо сознавая, что делает, Артур вернулся. Не будучи приглашенным, он вошел в дом и проскользнул незамеченным в сад. Еще минута, и Артур стоял против Мари. Глава 12 “Если так глядит притворство, небеса притворны. Я этому поверить не могу”. (Уильям Шекспир, “Отелло”, перевод Б. Пастернака) Едва дон Фердинанд Моралес вышел из дома, как услышал за спиной звук робких шагов. Обернувшись, он увидел дона Луиса Гарсиа, который приветствовал его с печальным выражением лица и неуверенностью в голосе. Никогда не скупящийся на сочувствие к ближнему, Моралес осведомился, не случилось ли несчастья. “Сохрани Боже от несчастья, дон Моралес! Вот только разлад мыслей терзает мой дух. Хранить молчанье – худо, ведь равнодушие преступно. Однако говорить – мучительно, ибо причинять горе противно миролюбию моей души. Непосилен груз противоречий, мне надобно спасительное наставление…” “Мой друг, вы просите совета, и я готов служить, ибо совет полезен тому, кто бескорыстно ищет знаний. Однако объяснитесь яснее, – с полуулыбкой ответил Моралес, – слова ваши показались мне туманны. Я не сомневаюсь, что такой прямой и честный человек, как вы, не остановится пред выполнением долга, каким бы трудным он ни был!” “Разумеется, дон Моралес! Беда, однако, в том, что дело сложно, путано и нелогично. Я вправе бездейственно созерцать ход дурных деяний, которые и без меня наружу выйдут. Открывшись, принесу горе там, где должен бы доставить радость. Возможно, могу остановить худое, но рискую впасть в немилость за мнимую ложь. Впрочем, моя боль второстепенна…” “Мой добрый друг, в чем же состоит сия головоломка?” “Суть дела такова. Некая жена лжет мужу, которой беззаветно верит ей. К женщине вернулся возлюбленный юности, и мысли ее о нем, и они тайно видятся. Я мог бы предотвратить встречу, призвать обманщицу к лучшим чувствам, вразумить мужа, наконец! Но вправе ли посторонний вторгаться в дела супружеские? Об этом наставлении я и просил вас, дон Фердинанд Моралес!” “О, дон Луис Гарсиа! Угроза чести – великое бездолье. Если известные вам основания серьезны – ваш долг сказать!” “Кому?” “Пастырю заблудшей овцы – ее мужу!” “Положим. Но это значит, что вкушающего радость бытия я ввергну в ад ревности и подозрений!” “Мы проклинаем лекаря, причиняющего боль, но, исцелившись, любим его. Вот совет мой, дон Луис: расскажите мужу известное вам, не утаивая и не прибавляя. Одну только простую правду. Кто знает, может статься, что, объяснившись, муж и жена не сойдут с пути счастья. Ведь вещи выглядят со стороны, порой, обманчиво, не так ли?” Дон Луис медлил, размышляя и сомневаясь. Допустим, он просветит Моралеса, но если тот станет действовать, как только что сказал – благоразумно и не теряя головы – то не повредит ли это заветным планам? Однако промедление повредит им еще больше: Стенли сейчас объясняется с Мари, и обидно будет, если ревность мужа не поспеет к этой сцене. “Да укрепит Бог ваши силы, мой бедный друг! – произнес дон Луис полным сочувствия голосом и положил руку на плечо Моралесу. Тот вспыхнул, боль пронзила сердце, он с трудом устоял на ногах. Чужая беда – трофей рассудка, своя – добыча страсти. “Дон Луис Гарсиа! Я понял вас. Я – тот несчастный муж! Где негодяй, покусившийся на доброе имя и честь? Мари, моя Мари? Могу ли я поверить? Говорите правду, дон Луис, и я не отвергну вас, как лжеца. Я не отступаюсь от своих слов!” Дон Луис не нуждался в повторной просьбе. Он выложил Моралесу наблюдения своего проницательного ока. Рассказал, как заметил неравенство любви, как росли и подтвердились подозрения, как Мари и Артур взволновались, встретившись на приеме у монархов, как объяснялись они ночью при луне, как Артур потребовал свидания, и в заключении добавил, что, должно быть, они сейчас в саду. Дон Фердинанд терпеливо слушал и глядел на благонамеренного осведомителя твердым стальным взглядом, который мог выдержать только законченный лицемер. Лишь один раз дрогнуло смятенное сердце мужа – он вспомнил, как плакала Мари той ночью. Она роняла слезы ему на грудь! “Я выслушал вас, дон Луис Гарсиа. Благодарю, если сказанное – правда. Если ложь – остерегаю: не попадайтесь мне на глаза, дабы не быть раздавленным, как насекомое!” Дон Фердинанд повернулся и исчез в глубине дома. Дон Луис смотрел ему вслед, смеясь дьявольским смехом. Затем направился к знакомой ему калитке. “Сеньора дома?” – спросил Моралес служанку жены, и та ответила, что Мари в саду. “Почему, Мануэла, вы не с ней, как обычно?” “Мой господин, она отослала меня десять минут назад”. Моралес двинулся в направлении, указанном Мануэлой. Он шел по тенистым аллеям, обнесенным апельсиновыми и лимонными деревьями. Сладкий аромат кружил голову. Вот поворот к фонтану, за ним беседка. Моралес вспомнил, как он любовно выкапывал саженцы в Кедровой долине, чтобы соорудить стены и кровлю для этой легкой постройки. Вспомнил, как называл беседку “нашим домом”, когда сиживал в ней с Мари. Моралес подошел ближе. Беседка не пустовала. Он различил голос Мари. Его слуха достиг другой, мужской голос. Кольнула боль ревности. Дон Луис был прав. Мари не одна. Она отослала служанку. Моралес должен был идти вперед, взглянуть беде в глаза. Но не бесконечно мужество, и твердость духа не беспредельна. Он опустился на скамейку поблизости. Глаза не видели, но уши не могли не слушать. Кинжалы слов вонзались в сердце. Никогда он не испытывал подобной муки.