“Как странно все и таинственно, – сказала Изабелла, усомнившись в здравости ума страдалицы, – я исполню твою просьбу, как и обещала. Однако приоткрой завесу тайны, Мари!” “Вы услышите об обмане, и многие выкажут свое презрение и осуждение… Вы не оттолкнете меня, моя королева?” “Я прощу обман, если ты покаешься и скажешь правду. Ты слишком взволнована, бедное дитя мое, и придаешь чрезмерное значение не слишком важным вещам. Сейчас иди и молись, чтобы завтрашний день дал тебе мужество для свидетельства в суде. Я прощу тебя и буду любить как прежде. Святые отцы поддержат твои силы”. Изабелла притянула ее к себе и поцеловала в щеку. Эта нежность и огромное доверие королевы растрогали Мари. Ее намерения не изменились, но исполнение их сделалось мучительнее. Глава 18 Леонт: К великой нашей скорби открываем Мы этот суд… Но тираном никто не назовет нас, ибо мы Передаем решенье правосудью, Чтоб осудить иль оправдать открыто. Введите подсудимую. (Уильям Шекспир, “Зимняя сказка”, перевод Вильгельма Левика) Наступило утро дня суда. Синее небо, высокие белые облака, прозрачный воздух, ароматы земли – одним словом, очарование прекрасной Испании. Как чужды этому благолепию убийство, смерть, горе! Городки и деревни вокруг Сеговии отряжали своих посланцев на суд – и горожанам и селянам не терпелось узнать, как решится дело об убийстве Моралеса. Печаль и негодование гнездились в сердцах людей. Скорбели о благородном земляке и жаждали расправы над подлым иноземцем. Помещение суда наполнилось до отказа. На почетном месте восседала Изабелла. Ее присутствие предопределяло справедливость предстоящего действа. Она с удовлетворением отмечала, что яблоку негде упасть в зале, ибо желала широкого распространения молвы о беспристрастности правосудия в ее владениях. Сплоченной группой сидели святые отцы из ближайшего католического монастыря. Монахи Святого Франциска славились своей неподдельной преданностью Богу, а некоторые из них отличались ученостью. Их любовь к вере не знала ни границ, ни преград, ибо без исступленности нет монаха. Покушение на правила служило причиной неприязни, а непослушание влекло за собой гонения. Взгляд извне католического общества отметил бы, пожалуй, что бесконечные достоинства монашеской праведности имели продолжением недостаток терпимости. С внутрикатолической точки зрения недостатки немыслимы. Возглавлял группу монахов заместитель настоятеля монастыря отец Францис – человек непреклонного аскетизма и твердых принципов. Бесстрастное лицо его внушало почтение и благоговейный страх. Оно не выражало ни доброты, ни злонамерения. Он посвящал свою деятельность борьбе за смягчение нравов, за искоренение распутства, за изгнание излишеств из жизни испанцев, а также неустанно пекся о религиозном просвещении народа. Католику нет нужды искать истину – он ею владеет. Отец Францис слыл человеком глубоких знаний, тонко понимал человеческую натуру, обладал энергичным практическим умом. Проницательность Изабеллы и Фердинанда различила сквозь завесу аскетизма огромные достоинства отца Франциса. Его талантам суждено было сыграть немалую роль в истории Испании. Прошли годы, и, к несчастью, влияние этого человека на жизнь страны повредило судьбе свершенных монархами реформ. Сам настоятель монастыря, будущий основатель испанской инквизиции и первый великий инквизитор Испании – Торквемада, отсутствовал на суде ввиду обилия иных важнейших дел веры и церкви. Торквемада был весьма доволен возможностью препоручать мирские и монастырские занятия своему надежному и способному заместителю. В свою очередь, облаченный доверием отец Францис ревностно и со рвением отдавался исполнению долга. Святые отцы расположились в порядке старшинства. За ними сидели рыцари, избранные для участия в суде. Среди них преобладали кастильцы – земляки убитого. Присутствовали люди из Святой Эрмандады, ибо без них не вершилось правосудие. Высокие участники предстоящего разбирательства образовали полукруг, в центре которого было приготовлено кресло для короля. Особые места предназначались для обвиняемого, для обвинителей, для свидетелей. Цепь солдат окаймляла зал. Усиленная охрана окружила пятачок, где предстояло появится Стенли. Ужас и потрясение от убийства дона Фердинанда Моралеса несколько поубавились за истекшие две недели. Теперь командиры и солдаты все больше вспоминали молодого англичанина Артура Стенли. Истинный боец – храбрый, сильный, благородный. Пожалуй, между Моралесом и Стенли нельзя было исключить возможность ссоры, которая вполне могла закончиться поединком, что было в обыкновении благородных дворян в тот героический век. Доблестному Стенли подобал честный бой на равных, но не полночное убийство! Да и возможно разве перерождение природы человека? Но как быть с признанием и уликой? Мучимые сомнениями, люди с мрачными лицами ожидали начала суда. Ровно в полдень отворились парадные двери зала, и король Фердинанд вошел в сопровождении пажей. Присутствующие почтительно встали. Монарх занял свое место, огляделся и знаком руки предложил всем сесть. Минуту-другую король собирался с мыслями, обдумывая вступительное слово, потом в благоговейной тишине зазвучала торжественная речь. “Святые отцы, Святая Эрмандада, рыцари, солдаты, горожане, крестьяне! Нам нет нужды объявлять причину, собравшую всех вас здесь и сейчас. Убитый и предполагаемый убийца люди благородного звания и посему необходимо наше королевское участие в суде. Изабеллой, королевой Кастилии поручено нам представлять ее как сюзерена убитого дона Фердинанда Моралеса”. “Мы, король Арагона, считаемся сюзереном английского дворянина Артура Стенли, предполагаемого убийцы, и имеем право единолично решать судьбу нашего вассала и карать его. Однако мы оставляем дело на усмотрение суда. Артур Стенли, обвиняемый иностранный рыцарь, спасся от тиранов собственной страны, и мы не дадим Европе повода утверждать, что он погиб от тиранов страны, его приютившей. К тому же, мы не забываем его большую и полезную службу на благо Испании и Сицилии. Характер и заслуги Артура Стенли столь не совместны с гнусным деянием полночного убийства, что нам надлежит с исключительным тщанием и беспристрастно проверить доводы и улики. Только истина ляжет в основу решения суда, который не станет прикрытием предубеждения и ненависти. Мы будем счастливы обнаружить непричастность юноши, но если он виновен, то, как требует наша святая вера, он заплатит кровью за кровь!” Слова короля прозвучали упреком кое-кому, особенно простолюдинам, не ведавшим о доблестях обвиняемого, но предубежденным против иностранцев. Наконец, был провозглашен приказ “Ввести заключенного!” Все головы дружно повернулись к дверям, и взгляды сошлись в одной точке. Охрана ввела Артура Стенли. Он шел в кандалах, в рваной испачканной одежде, с непокрытой головой. Товарищи по оружию не сразу смогли признать в этом исхудавшем человеке с бледным губами и впалыми серыми щеками, со спадавшими на грязный лоб спутанными волосами недавнего товарища по оружию. Две недели в заключении истощили тело, но не сломили его дух. Он почтительно поклонился королю. Фердинанд глянул на него таким взглядом, который смутил бы даже самого закоренелого преступника. Но на лице Стенли ни один мускул не дрогнул, и гордым своим видом он словно заявлял, что сломить его невозможно. “Артур Стенли! – воскликнул король, – мы слышали от дона Феликса Эстабана, что вы отказались от привилегии защиты, которую должны вам предоставить люди, знающие законы и процедуру суда. Чем объясните вы свое неблагоразумное решение? Вы ставите столь низко вашу честь? Безразличие к собственной судьбе похоже на признание вины. Жизнь слишком мало значит для вас? Или за кратчайший срок вы познали законы чужой страны, и сами постоите за себя? Отстаивая невиновность и при этом отказываясь от защиты, вы полагаетесь на Божественную справедливость и только на нее? Ваша опрометчивость может помешать правосудию в поиске истины. Мы не имеем права казнить невиновного. Как монарх и как судья приказываю отвечать!” “Чем защита будет полезна мне? – начал Стенли голосом слабым, но быстро крепнувшим, – разве отрицая доказательства вины, она сохранит мне жизнь и возвратит честь? Я отказался от защиты, чтоб, сокращая время муки, ускорить неизбежный конец. Мне нечем опровергнуть обвинения, и вы правы, мой король, моя надежда уповает лишь на Божественную справедливость. Добавлю к сказанному, что честь не позволяет мне отрицать правду обвинений, кроме одного – я не убивал! Я признаю, что ненавидел, что грозил, что хотел пролить кровь, что не отомстил, наконец! Я желал честного поединка, но подлого убийства я не совершал! Пусть меня казнят, но за недобрые мысли, а не за преступные дела. Я не тот, кто злом за добро платит стране и монарху, приютившим меня. Если через годы найдется истинный убийца, все вспомнят мои слова. Я не убивал!” “Сеньор Стенли, если вы действительно невиновны, – начал свое слово заместитель настоятеля отец Францис, – то неизбежно найдутся доказательства этого, ибо справедливость есть Божественное провидение, в которое все мы свято верим. Защита ускорит, а не замедлит, как вы ошибочно полагаете, развязку. Отвергая защиту, вы пренебрегаете жизнью, мудростью Творца вам дарованной, а это грех, подобный греху самоубийства!” “Увы, святой отец, арсенал моих доказательств пуст – одни слова! – возразил Стенли, – и никто не поверит небылицам. Ведь я признался, что ненавижу Моралеса, что желаю его смерти, обломок моего меча был извлечен из мертвого тела, меня застали рядом с убитым, его кровь обагряла мои руки и одежду. Это все верно и это всем известно. А мой рассказ каков? В ночь убийства таинственно пропал мой меч. Я бросился его искать в разгар свирепой бури и неведомо зачем забрел на Одинокую улицу, где пусто – ни души. В темноте споткнулся, и вспышка молнии выхватила из мрака тело Моралеса, преградившее мне путь. Упав, я невольно испачкался кровью убитого. Я был столь сильно потрясен, что не нашел ни сил, ни духу, чтобы искать или преследовать убийцу и даже на помощь звать не мог. Кто здравомыслящий, зная то, что знают все, не рассмеется мне в лицо, услышав сей рассказ? Святой отец, ожидающую меня кару я приму, как справедливое воздаяние за грешные помыслы мои. Я не должен обольщаться надеждой на милосердие Господа. О, мой король, я слишком долго злоупотреблял временем почтенного собрания. Пусть суд продолжается, не отвлекаясь на мои неправдоподобные россказни”. Безупречная честность и благородство речи Стенли растопили лед сомнения большинства сердец, и многие готовы были немедленно освободить его от оков и вернуть свободу. Но лицо отца Франциса осталось непроницаемым, и он велел дону Феликсу пригласить свидетелей. Глава 19 “Дух его спокоен, Естествен цвет лица, И взгляд не прячется – Невинности бесспорные черты!” (Миссис Хеманс) Суд продолжался. Артур Стенли сидел невозмутимо, с гордо поднятой головой, и твердым взглядом смотрел на своих судей. Он не сомневался в исходе дела, он знал наперед приговор и готов был встретить смерть, как неизбежную кару. Груз становится легче, когда несешь его с покорностью. Приняв безысходность, Стенли умиротворил душу. Свидетельство дона Алонзо звучало просто и непритязательно. Он до мелочей подробно описал место, где обнаружил тело убитого, рассказал о крайнем возбуждении Стенли, испачканного в крови Моралеса, упомянул извлеченный из мертвого тела обломок английского меча и четко ответил на все вопросы судей. Затем настала очередь Педро и жены его Джоаны. Старик сообщил, что с первого дня, как англичанин поселился в его доме, ему слышны были из комнаты жильца часто повторяемые слова “кровь” и “месть”. Педро не преминул досадливо упомянуть, что постоялец почти не прикасался к прекрасным блюдам, приготовленным кулинаркой Джоаной, а это, безусловно, говорит о помрачении иноземного ума. Отец Францис спросил, не случалось ли Педро или Джоане слышать от Стенли слово “убийство”, и получил отрицательный ответ. Пусть не удивляется современный читатель вопросу судьи. Ведь слова “кровь” и “месть” в те времена отнюдь не указывали на преступные намерения произносившего их – они лишь намекали на честный поединок. Другое дело – слово “убийство”!