Мари хорошо знала Священное Писание на оригинальном языке, на языке ее народа, и это помогало ей в диспутах со старым монахом. После трех месяцев бесплодных усилий, отец Денис признался Изабелле в своей неспособности обратить Мари в истинную веру и смиренно просил королеву уволить его от продолжения миссии. Сообщение монаха неприятно удивило Изабеллу – не такого доклада ожидала она. “Жестоковыйность – последнее прибежище безрассудства!” – с досадой заметила она священнику. Однако неудача лишь укрепила королеву в намерении обратить упрямицу. Изабелла готова была даже на то, что Мари примет католичество для видимости, и уповала на Святой дух, который исправит неудачу ее и отца Дениса и превратит лицемерие в чистосердечие. Кто знает, как поступила бы Мари, кабы знала об угольке оппортунизма в горниле монаршей религиозной ретивости? Королева освободила священника от дальнейших наставлений иудейке, но поручила ему сообщить Мари, что ей даются еще две недели на размышления о вероучениях и о последствиях неуступчивости. С тяжелым сердцем Изабелла поведала Торквемаде новости от отца Дениса. Духовник королевы слушал ее с внутренним торжеством правоты. Скривив губы в улыбке и, с важностью наморщив лоб, настоятель монастыря заявил, что случившееся отнюдь не удивляет его. Безбожница применила к монаху испытанное средство своего низкого народа – колдовство. Испокон веку так поступают иудеи с теми, кто добром и разумом пытается отвратить их от богопротивной веры. Из уст духовника слова о колдовстве звучали вполне убедительно для королевы. И все же она добилась согласия Торквемады на двухнедельную отсрочку. Изабелла обещала с содроганием и жалостью, что если и это не поможет, то она отдаст Мари в руки инквизиции. По мнению Торквемады, только пытки и огонь смогут избавить Испанию от страшного зла ядовитой расы. Изабелла с волнением ждала окончания последнего испытательного срока. Она горячо молилась, чтобы Бог наставил на ум безрассудную, а если не случится сего, то она просит ожесточить ее доброе сердце, дабы смогла она предать очищению огнем меднолобую иудейку. Отец Денис весьма впечатлился возвышенностью духа и религиозным энтузиазмом своей оппонентки. Человек сильный и ценивший веру больше жизни, он потрясен был тем, как слабая женщина, знавшая о страшных последствиях несговорчивости, тем не менее, ни на йоту не отступила от закона предков. По природе незлой, он просил королеву и духовника ее оставить затею с обращением Мари, не предавать ее суду инквизиции, а положиться на молитвы и время, которые вкупе непременно наставят на добрый путь заблудшую душу. Современный читатель, разумеется, понимает, что просьба великодушного монаха была отторгнута велением времени, говорившим устами сильных мира. Торквемада легко доказал отцу Денису, как до этого он без особого труда убедил Изабеллу, что иудейка просто-напросто ослепила священника колдовством, и последний утратил католическую бдительность. Отец Денис не мог сомневаться в словах высокопоставленного римского бонзы. Таков был век: кормчие церкви провозглашали истину от имени святой веры. Присвоив себе права небесных судей, они учили на земле людей и народы, что есть добро, и что есть зло. Узурпация скрывалась от народа, на нее надевали личину разумности и вековечности. Прелаты называли божественным полезное им, а опасное для своего главенства – дьявольским. Порой, личности умнейшие и благороднейшие, монархи в том числе, бессильные освободиться от фанатизма и власти веры, от ее имени творили вещи негуманные и пагубные. Честная история умеет отличать в делах своих распорядителей благодеяния, вершившиеся под водительством разума и доброты, от преступлений, вдохновленных безумием необузданной религии. Двухнедельная отсрочка не изменила решения Мари не принимать католическую веру и остаться иудейкой. Она сообщила об этом отцу Денису, и тот, горюя, передал ее слова Изабелле. Милосердствуя и не желая томить пленницу неизвестностью, королева немедленно вызвала ее к себе. Ужас охватил Мари. Она знала близкое грядущее. Одно мгновение страх торжествовал победу – обнять крест и спастись! Едва держась на ногах, трепеща, Мари явилась пред очи владычицы своей земной судьбы. Глава 32 “Горем заломлены руки, трогательно слабы. Нет, ни любви, ни вере не вынести мук борьбы. Хрупкий, в бурю трепещет женского сердца тростник. Дрожал, под ветром сломался и головою поник”. (Миссис Хеманс) Тяжело облокотившись на спинку громоздкого стула, Мари стояла напротив Изабеллы, всматривалась в ее лицо и пыталась прочесть свою судьбу. Мари казалось, что стук ее сердца оглушительно громкий, она дышала с трудом. Королева долго молчала, обдумывая, с чего начать, затем заговорила. “Мы вызвали тебя, Мари, – мрачно и сухо произнесла королева, – чтобы из твоих собственных уст выслушать решение, которое донес до нас отец Денис. Нам трудно поверить! Если бы мы не любили и не жалели тебя, жертвуя при этом расположением церкви, если бы мы не надеялись на преодоление тобою тупого упорства богопротивного народа, мы без колебаний отдали бы тебя на суд инквизиции. Мы обескуражены вопиющей неблагодарностью. Не давай нам повода думать, что бесчувственная иудейская раса не родит счастливых исключений. Мари, не вынуждай нас к мерам, чуждым милосердному королевскому сердцу”. Мари закрыла лицо руками. Слезы были ответом. Они текли меж тонких пальцев. Хрупкая фигура содрогалась от безудержного плача. “Нет, Мари, не рыдания нам нужны. Мы требуем благодарности и доказательств ответной любви. А это значит – принять католическую веру и порвать с гневящим Господа презренным миром!” “Презренный мир? Пожалуй, верно, благородная королева, – воскликнула Мари, подавляя всхлипывания, – но мир наш не гневит Господа! Презрение, а вместе с ним людская неприязнь лишь подтверждают нашу избранность! Уверенным в близости к Богу безразлично человеческое небрежение. Мы терпим за грехи предков, но твердых в вере Бог награждает после смерти!” “Слепое заблуждение! Отвергнув Христа и его девственную мать, народ твой утратил божественное избранничество. Презрение есть кара за упорство в богохульной вере, а после смерти иудея ждет ад, а не награда! Однако, Мари, тебе не довольно диспутов с отцом Денисом? Его уроки не убедили тебя, боюсь, и мои слова не возымеют действия!” “Да, моя королева, ничьи проповеди меня не поколеблют, и мне остается лишь выслушать жестокий приговор. Я удручена Вашего Величества удрученностью. Я знаю, я кажусь неблагодарной, но поверь, благородная королева, нет в мире существа благодарнее меня! Что делать, ведь вера не платье, которое легко сменить! Смерть моя близка, и твое разочарование добавляет боли. Я люблю тебя, но веру отцов я люблю больше!” “Откровенность похвальна. Наш духовник требует от нас довести дело обращения до конца. Торквемада не доволен нашим расположением к тебе и полагает причину его в иудейском колдовстве. Ты должна понять, что наш долг преданной католички и королевы католической страны требует очистить государство от ереси. Ты обязана стать христианкой. Сохранение теперешнего положения исключено. Мы твердо намерены избавить Испанию от неверия и тлетворности иудейского духа. Великодушный Торквемада снизошел к нашим добрым чувствам и принял наш план в обход суда инквизиции”. Изабелла сделала паузу, задумалась. Мари с ужасом смотрела на нее. “Известно ли тебе, Мари, о существовании монастыря Святой Урсулы? Туда приходят женщины добровольно или по принуждению. Пребывание в нем пожизненно. Существует вход, а выход оттуда – под могильный камень. Место это есть жестокая школа, воспитующая мораль немыслимо суровым аскетизмом и абсолютным смирением. Настоятельница монастыря, женщина безжалостная, отнесется к иудейке пристрастно, и тебе, если попадешь туда, придется сносить любые глумления над телом и душой. Мари, пока не поздно, смягчи свое сердце, не избирай злую судьбу!” “Я не страшусь зверств настоятельницы, ибо худшей пыткой для меня будет утрата расположения моей королевы. Я останусь в памяти ее неблагодарной и бездушной и никогда более не увижу ее. Вот мое горе!” “Ах, Мари!” – воскликнула Изабелла, не в силах противостоять столь естественному приливу ответных чувств. Мари пала на колени и покрыла слезами и поцелуями монаршую длань. Сознавая, что проявляет неподобающую официальному моменту слабость, королева, тем не менее, не высвободила руку. “Кажется, я снова жалею ее. Неужели я подвержена действию колдовства иудейки?” – подумала она. “Мари, как велико наше желание добра, как сердцу нашему невыносимо причинять тебе страданье! У нас с духовником осталось последнее средство спасти тебя, хотя надежды наши почти исчерпаны. Нам нужно обсудить дело с другой стороны”. Мари смотрела на королеву с тревогой, как человек, который принял роковое решение и тяготится милосердием, возвращающим его к мучительным колебаниям. “Есть некая особа, которую ты любишь больше нас, не так ли, Мари? Прошу, не возражай! Наше женское сердце распознало секретный смысл красноречивых твоих поступков. Ну что ж, не порицается романтическая тайна! Итак, ты любишь Артура Стенли!” “Я любила его…” “А сейчас?” “Артур – моя первая любовь… Я никогда не делала плохого мужу. Я призналась ему, и он простил и продолжал любить. Он был бесконечно великодушен, и я принадлежала только ему”. “О, это честно и благородно! Но как случилось, что иудейка отдала руку христианину?” Мари поняла, что вступила на зыбкую почву. К счастью, она нашлась с ответом. “Мой отец хотел этого…”