Праздник Суккот, канун субботы. Недалеко от синагоги возведен шалаш. Мари, сколько могла, помогала украшать его гирляндами цветов и разноцветными горками фруктов в корзинах. Слуга Реувен отнес ее на руках в синагогу, где уже находились Жульен и другие обитатели Кедровой долины. Перед самым закатом Мари устроилась на диване в шалаше. Последние красные лучи солнца пробивались сквозь решето стен и гасили свет зажженных ламп. Черты лица молодой женщины несли на себе некое особое трудноопределимое выражение, которое безошибочно указывало на неизбежность скорого конца. Но большие прекрасные глаза ее не потухли и блестели в унисон взволнованной тихой речи. “Так много горя пришлось претерпеть тебе, Мари! По заслугам ли страдала ты?” – спросил Жульен. “У меня есть ответ, мой дорогой дядя! Любовь, эту колыбель добра, я обратила в виновницу зла. Посему, как Иов, я не ропщу на несправедливость принятых мук. Я благословляю каждое из выпавших мне страданий. Я благодарю доброго Бога за щедрость ниспосланных искусов. Господь испытывал меня, и я счастлива, что Он дал мне силы не обмануть Его надежд. Я заслужила награду в лучшем мире. Кончина не горька и не страшна мне. Вот золотой венец жизни!” Жульен дивился и радовался ее убежденности в обретении счастья за порогом земного бытия. “Но не растаяло в сердце моем последнее облако печали, – продолжила Мари, – ведь Артур полагает меня худшей обманщицей, чем на самом деле я была. Ибо я не открыла ему тайну… Дядя, чьи это шаги?” “Тебе почудилось, дитя мое!” “Но я слышу! Боже, милостивый, Ты услыхал мои молитвы! Это его шаги!” В следующее мгновение на пороге шалаша возникла фигура Артура Стенли. “О, Мари!” – только и мог воскликнуть охваченный трепетом рыцарь. Он опустился на колени, погрузил лицо в ее руки и не удержал слез. Внезапное появление Стенли показалось Мари истинным чудом, и умиротворяющая мысль о несомненной благосклонности Господа затопила сознание ее. Она долго лежала молча. Пережитое волнение взимало мзду последними остатками сил. Артур с болью глядел в лицо возлюбленной. Тень близкой смерти была слишком очевидна. Горе жгло его сердце раскаленными клещами. Стенли мчался в Кедровую долину, твердя себе, что перед расставанием навек он должен увидать Мари в последний раз, но иной смысл придавал он этим словам. Артур ждал, когда она заговорит. “Дядя Жульен, пожми руку тому, кто горячо любил твою Мари, – едва слышно произнесла она, – и ты, Артур, снизойди, ведь если бы не он, я погибла бы и не спасла тебя от смерти и позора…” Двое мужчин скрепили рукопожатием уважение друг к другу. “Приподними меня немного, Артур. Дядя Жульен, отодвинь эту ветвь от окна – вечерняя прохлада так приятна! Я хочу сказать кое-что. Будешь ли вспоминать меня, Артур?” “Вспоминать? О, Мари, Я буду помнить о тебе всегда! Я думал, нет тяжелее страдания, чем разлучаться с тобою на земле, но что может сравниться с мукой провожать любимую в бесконечность смерти?” “То не мука, а счастье, Артур. Мы встретимся не небесах и будем любить Бога и любить друг друга. Меж нами не встанут земные барьеры веры. Народы наши, твой и мой, упрямо непримиримы себе во зло. Но таковы люди, пока ходят по земле. Когда ты встанешь перед вечностью, то почувствуешь то же, что чувствую я сейчас”. “Воистину блаженство ждет нас, если верно это!” “Артур, я причинила зло тебе. Я позволила полюбить себя, умолчав о вере своей. Сейчас, на смертном одре, я открою тебе тайну, которую ты унесешь с собой в могилу. В твоих глазах я обелю обманщицу, и из сердца ее изгоню последнюю печаль. Слушай меня. Я никогда бы не соединила судьбу свою с христианином. Фердинанд Моралес был сыном народа Израиля, как и я сама!” “Небеса благословят тебя за эти слова, драгоценная моя Мари!” – воскликнул Стенли. Он горячо сжал ее руку, поцеловал в лоб. Жульен протянул умирающей целебный напиток. Она глотнула раз-другой, затихла. “Я открылась пред тобой. Мне легче дышится. Артур, ты не должен слишком долго оплакивать потерю, победи горе и не губи своего будущего. Не считай долгом памяти никого не любить после меня. При дворе Изабеллы ты найдешь влюбленную в тебя девицу. Она твоей веры, но ко мне, иудейке, относилась сердечно и страдала моими муками. Полюби ее и женись на ней. Если это будет ради меня, то скоро станет ради нее и тебя”. Семена благородных речей Мари взойдут в душе Артура. Нестерпимо тяжело слышать такие слова, но со временем возвращение к ним причиняет все меньшую боль. “Артур, передай Изабелле, что и в последние свои минуты я с благодарностью вспоминала ее. Вера ее осуждала мою, но сама она любила меня. В этом мы равны…” Мари хотела еще многое сказать о своей любви к королеве, но силы в последний раз покинули ее. Она смолкла. Стенли глядел в ее мраморно-белое застывшее лицо. Небесный покой его черт словно говорил: “Мне хорошо, мой дух у Бога”. Жульен первым осознал смысл свершившегося. Он осторожно взял Стенли за локоть, и оба вышли из шалаша. Иудейский отшельник Жульен Моралес и христианский воин Артур Стенли стояли коленопреклоненные по разные стороны свежей могилы, скрывавшей ту, которая обоим была дорога. В первых лучах нараждающегося дня бледнели луна и звезды. Все кончено. Мужчины встали с колен, молча направились к воротам Кедровой долины. Старый иудей и молодой христианин обнялись. Один произнес прощальное благословение на древнем языке, другой, благодарно выслушав, растворился в сумраке рассвета. Глава 35 “Пожалуй, кончим мы роман, Чтоб продолжения туман Не стал читателю докукой И не допек зеленой скукой”. (Сэр Вальтер Скотт, “Мармион”) Добрая старая Англия. Лондон, Вестминстерское аббатство. Ласковое августовское солнце заглядывает в окна величественного строения. Сочетаются браком молодой наследник английского престола принц Уэльский и юная инфанта Арагоны, дочь королевы Изабеллы. Обоим не минуло еще и восемнадцати лет, оба красивы чудной красотой зари жизни. Радость прекрасных минут настоящего заполняла сердца молодых, и не могли знать они о бедствиях будущего. Среди гостей – высших вельмож и церковных кормчих – привлекал всеобщее внимание один из сопровождавших инфанту испанских рыцарей. Его волосы были подернуты сединой, а суровость черт лица говорила о пройденном им нелегком боевом пути. Трудно объяснить причину, по которой этот человек не казался испанцем. Что-то неуловимое в облике намекало на его английское происхождение. Он и его жена испанка почти неотлучно находились возле инфанты. Лондонским вельможам не терпелось узнать побольше о таинственном госте. Любопытство – та же суетность: поскорее выведать, чтобы похваляться этим. Лорд Сиэлс, добрый знакомый седовласого испанца-агличанина, сражался в армии Фердинанда в войну против мавров. Сейчас он оказался в центре кружка пытливых особ. “Перипетии его английской юности банально жестоки, а жизнь в Испании полна героизма и романтики, – начал лорд Сиэлс, – его отец и братья пали в бою на стороне королевы Маргарет, война Роз вынудила его к добровольному изгнанию. Ласково и с почтением приняли юного рыцаря испанские монархи Фердинанд и Изабелла. Он был предан им и отважно сражался во славу новой родины. Когда я прибыл в Испанию, я с радостью признал земляка. Я восхитился его необычайной храбростью и презрением к смерти. Позднее мне стали известны кое-какие обстоятельства его жизни”. “Посвятите и нас, сэр, в эти события!” – раздался хор дружных голосов. “Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается!” – добродушно подумал лорд. Вслух, однако, сказал: “Увы, господа, я не имею полномочий. Могу лишь добавить, что он горячо любил, но любовь его окончилась несчастьем…”