(Джордж Байрон, “Ты счастлива”, перевод А. Плещеева) Утих шум торжественной процессии, но не возбуждение горожан. Удаленная от центров власти Сеговия ликовала, приветствуя коронованных особ. Сердца в провинции горячей сердец столичных. Приехав в древний этот город, монархи рассчитывали делом доказать равную приязнь своим подданным во всех областях Испании. Велики надежды на равенство – остановит вражду и родит дружбу. Высокие гости с благодарностью приняли дар от депутации города – золотую вазу, наполненную драгоценными камнями. Лучшей благодарностью дарителям явилось намерение Изабеллы устроить в Сеговии свою резиденцию на целый год. Памятуя о любви человеческой натуры к лести, почету и доверию, королева добавила, что слава государства и благополучие монархов зависят от доброй воли подданных. Она уверена, что они помогут восстановить законность внутри страны ради общего блага. Она не сомневается в отваге рыцарства, защищающего родину от внешнего врага. Довольные депутаты заверили Изабеллу в бесконечной верности. К встречавшей короля и королеву свите Моралеса присоединился дон Луис Гарсиа. Монархи были наслышаны о его талантах – благочестии и аскетизме. Моралес хотел помочь дону Луису в продвижении карьеры и представил его Фердинанду и Изабелле. Дон Луис безупречно вел беседу с высокими гостями и получил достойный прием. Однако, как и всегда, он возбудил в собеседниках смутное чувство настороженности. Он рассчитывал получить какой-либо пост при дворе, но надежды его не сбылись. Чуждый разочарованию, дон Луис влился в толпу придворных, уповая на терпение и время. Мари трепетно готовилась к торжеству, которое устраивали коронованные особы в их с супругом гостеприимном доме. В выборе наряда она усматривала важный посыл и лучший посул завоевания сердца королевы. Рассчитывая на свое чутье и вместе с тем весьма доверяя тонкому вкусу мужа, она привлекла его в советчики. Польщенный, он старался быть полезным. Итак, прекрасные волосы были собраны в виде венца на голове. Белая вуаль из прозрачной кружевной ткани удерживалась брильянтовой диадемой и внизу прикрывала плечи. Платье голубой парчи блестело в свете сотен ярких ламп. Свободные рукава обнажали красивую линию рук. Откинутый назад богато вышитый белый воротник открывал нежную шею. Изящные белые шелковые туфли, усыпанные жемчужинами, завершали туалет – чудесный плод раздумий, обсуждений и решений. Появление Мари было встречено по-испански темпераментным и нескрываемым восхищением. Моралес представил супругу королевской чете. Мари робко опустила голову и преклонила колено. Монарх смотрел на нее с восторгом, пораженный совершенством красоты. Затем он помог ей подняться и шутя побранил за чрезмерно усердное выражение верноподданности. Когда Изабелла впервые увидела Мари, глаза королевы увлажнились без всякой, казалось, на то причины. Проницательный взгляд государыни уловил легкую тень на прекрасном юном лице. Едва заметная печаль на нем словно предвещала будущие тревоги королевства. Изабелла сразу прониклась лучшими чувствами к Мари, а та, еще не зная этого, всем сердцем полюбила свою повелительницу. Как неосновательно, как лукаво мужское мнение, мол, женщина никогда не восхитится женщиной, но лишь зависть и неискренность есть в их взаимных похвалах. Наоборот, тонкость женской души, природные доброта и милосердие, очарование юной красоты девушки и благородный ум зрелой матроны доступны пониманию именно таких, как они сами. В сущности, женщина ближе к идеалу человека, нежели мужчина. И судить о сих высоких материях не дано досужим остроумцам, ибо даже своей невеликой утонченностью сильный пол обязан слабому. “Мы не станем бранить вас, сеньор за ту ревнивую заботу, которой вы окружили этот драгоценный камень, поместив его в золотую оправу вашего дома” – сказала Изабелла дону Фердинанду, не сводя благожелательного взгляда с Мари. Обласканная высокой особой, Мари справилась со своей обычной робостью и далее с достоинством принимала похвалы и восторги гостей. “Она слишком хороша, чтобы дышать воздухом двора!” – раздавались голоса. Переполненный гордостью дон Фердинанд смело возражал: “Я не боюсь за свою жену, она так же искренна и верна, как прекрасна и любима!” “Мы не сомневаемся в этом! Лик и душа Мари равно благородны, беспорочны и чисты. Пятна не украсят идеальную белизну. Посему мы не настаиваем, как прежде, на постоянном присутствии Мари при дворе, где честность не всегда в чести… Святость сохраннее у домашнего очага!” – воскликнула Изабелла. Надо ли говорить, с какой радостью, с каким облегчением выслушала Мари великодушный вердикт государыни! Моралес сердечно благодарил королеву, а та милостиво и отчасти снисходительно приняла слова признательности, гордая своею силой вершить благодеяния. Удар гонга призвал гостей проследовать в пиршественные залы. Приглашенные шествовали мимо зеркал и фонтанов, фресок и картин, ваз с цветами и мраморных статуй, недвижимых и неотличимых от статуй мавританских рабов, огней сотен светильников и еще многих атрибутов роскоши. Созерцание батальных фресок восьмиугольного зала добавило боевого духа в рыцарские сердца, и без того воинственные. Король гордился вассалами, гордыми былой славой Испании. Изабелла же глядела только на портрет покойного брата Альфонсо. “У вас когда-нибудь был брат, Мари?” – спросила королева. “Никогда, Ваше Величество”. “Сможете ли вы понять силу любви в моей душе к этому царственному юноше? Как взволнована я этой картиной! Не колеблясь ни мгновения, я бы променяла трон и корону на счастье прижать милого Альфонсо к сердцу, как это сделала в тот день, когда он прощался со мной… Как оказалось, навсегда… Ваш муж говорил вам когда-нибудь о нем?” “О, часто, часто, моя королева! Он говорил, и на глазах его блестела влага!” Изабелла благодарно посмотрела на собеседницу, чувствительно пожала ей руку. Подошел Моралес с золотым кубком, который он намеревался подать царственной особе. Как и положено было в тот век, он сделал это, встав на колено, и первый глоток вина испил сам. Должно быть, разумен обычай, коли он примиряет с действительностью. В разгар торжества зазвучала военная музыка. Ярко блестели хрустальные бокалы, наполненные знаменитым испанским вином. Вокруг стола раздавались шутки и смех. Рыцари не скупились на почтительные и хвалебные слова в адрес королевы. Чуть-чуть отступая от традиционного благочестия, Изабелла не возражала против свободного разговора дам с мужчинами. Разумеется, женщины опускали вуали, оставляя открытой то большую, то меньшую часть лица, подчиняясь фантазии кокетства. Как всегда, в руках испанок мелькали веера – испытанное орудие любовной игры, которую в других странах дамы ведут с помощью глаз и голоса. Снова прозвучал гонг. Вошел паж Алберик и сообщил о появлении новых гостей. Следуя долгу гостеприимства, Моралес поспешил вниз встретить вновь прибывших. Наслаждаясь прелестью беседы с королевой, Мари не заметила последних движений в зале. Приветственные возгласы короля привлекли ее внимание. Она глянула через перила вниз. И, о, ужас! Стенли! Лицо и губы Мари сделались бледны. Страх, почти отчаяние, охватили болящую душу. Мысленно она отдаляла неотвратимое, но реальность непривычна щадить. Она незаметно отступила на шаг назад в тень и, ухватившись за спинку кресла королевы, устояла на ногах. Сила духа одержала верх. Мари овладела собой, и только бледность выдавала пережитое потрясение. Не сомневаясь, что встретит короля, Артур Стенли оделся в лучшее, что было у него. Не останавливаясь подробно на мужском наряде, скажем лишь несколько слов о мече Артура. Простой эфес не украшали драгоценные камни, но он блестел безукоризненной полировкой. Неброские ножны скрывали клинок лучшей английской стали. Стенли не обижался на шутки, мол, бедному иностранцу не по карману роскошный испанский меч Толедо. Он отвечал, что оружие досталось ему по наследству от отца, которому служило верой и правдой. А теперь сын на деле являет достоинства английского булата. “Добро пожаловать, сеньор Артур Стенли! – воскликнул монарх, дружелюбно протягивая руку гостю, – клянусь святым Франциском, мне никогда не выучить, как называется ваш титул на родине!” Стенли почтительно преклонил колено. “Вернулся с новыми лаврами, юноша? – продолжил Фердинанд, – похоже, ты сделаешь нас своими должниками!” “О, нет, мой государь, такого не может случится! – горячо ответил Стенли на шутку Фердинанда, – я счастлив вновь и вновь доказывать Вашему Величеству свое мужество! Но моя преданность, как бесконечна бы она ни была, никогда не оплатит доверие испанской короны ко мне. И потому я вечный ваш должник!” “Мы не сомневаемся в тебе, мой мальчик! – сказал король, – завтра мы с радостью послушаем о твоих доблестных деяниях в Сицилии. Мы надеемся, что твой преемник окажется не хуже. А сейчас занимай место за столом и празднуй с нами. Хотя, погоди, кажется, наша изумительная хозяйка еще не приветствовала тебя! Изабелла, куда ты подевала донну Мари? Я видел ее возле тебя!” “Да, исчезла! – озираясь, воскликнула королева, – дон Фердинанд, мы просим вас позвать вашу жену!” “Я здесь, Ваше Величество!” – сказала Мари, выходя из тени. Она стояла молча, яркий свет лился на ее лицо и фигуру. Но Стенли было достаточно услышать голос, чтобы узнать ту, которую любил. Все глядели на Артура, доблестного героя этого дня, а он смотрел на Мари, и растерянный взгляд его выражал недоумение, замешательство, недоверие. Это Мари? Она жена Фердинанда Моралеса? Такое возможно? Если она была такой, какой была, то могла ли стать другой? Минул год, чуть больше. Она сказала мне, что никогда никого не полюбит и никому не будет принадлежать. Эта Мари и та Мари из Кедровой долины – один и тот же человек? В сумятице чувств он не мог поверить этому. Но голос? Однако овладевшая собой Мари любезно произнесла, что весьма рада приветствовать в своем доме друга ее мужа. Сбитый с толку Артур не нашел слов. Он почтительно поклонился и молча удалился на свое место. Его скупой ответ на приветствие красавицы-хозяйки не вызвал удивления. За последнее время все успели привыкнуть к его сдержанности с женщинами. Усилием воли он замкнул в глубине сознания мысли об ужасном открытии и откликнулся на призывы боевых товарищей рассказать о подавлении бунта в Сицилии. Мари робко посмотрела на мужа. Взгляд ее был встречен ободряющей улыбкой, отчасти успокоившей ее раненую душу. Моралес не приметил мимолетной бури чувств.