— Ну это же элементарно: они потеряли власть. Корпорации остались без лидеров, на бирже паника… Мы с тобой только что изменили мир, дружок. То, что случилось с Технозон, сейчас происходит с остальными. — То есть, хакеры… — Всё было спланировано до мельчайших подробностей. Когда мы выберемся на поверхность — это будет совсем другая реальность. Амели пошла вперёд. Плечи её под серой толстовкой казались узкими и очень хрупкими. Она не сумасшедшая, — думал на ходу Мирон. — Нет, вовсе не сумасшедшая. Она — анархист. Всё в лучших традициях: разрушить старый мир, чтобы на его костях построить новый. — А что будет с Нирваной? — спросил он ей в спину. — Все те люди, что с ними будет? — Ничего. Как ни странно… — Почему странно? Амели вновь остановилась и повернулась к Мирону. Фонарик она направила в пол — желтый круг высветил комочки пыли, какие-то мелкие косточки… — Что бы ты ни думал, я — не убийца, — сказала она. — Я осознаю, что от Нирваны сейчас зависят миллионы. Миллиарды. Нельзя вот так просто выбросить их в Минус, не дав ничего взамен. Поэтому Нирвану поддерживают распределённые сервера: Платон успел построить достаточно. — Платон? — Мирон взмахнул руками. — Так всё это затеял Платон? — Отчасти, — кивнула Амели. Но самое главное… нам помогают Призраки. — Помогают разрушить мир? — Помогают оттащить его от края пропасти. Сунув руки в карманы толстовки, Амели покачалась с носков на пятки. Профиль её выглядывал из капюшона белым серпиком, являя безупречную линию носа и подбородка. — Идём, — тихо сказала она. — До темноты мы должны выбраться за пределы анклава. …Откат от армейского коктейля настиг его где-то ближе к концу пути. Сначала он просто почувствовал усталость. Потом заболели рёбра. Затянутая в бинты рука начала пульсировать, будто в локте билось громадное сердце. А потом сознание помутилось, и он перестал понимать, где находится. Они шли мимо платформ, заполненных палатками, картонными коробками, просто тентами из полиэтиленовой плёнки, под которыми сидели, спали, готовили еду какие-то люди. Играла музыка, визжали невидимые дети, где-то далеко перекрикивались женщины… Временами накатывало ощущение, что он в Московском метро. Впереди неутомимо шагает Мелета, а в спину дышат Чёрные Ходоки. Но Мелета оборачивалась, её лицо делалось холодной неподвижной маской, рассыпалось на тысячу осколков, и приобретало знакомые черты Амели. — Город клошаров, — слышал он её голос. — Улицы Парижа опустели, зато здесь идёт настоящая жизнь… Потом он не мог вспомнить: был ли этот низкий потрёпанный город наяву, или привиделся ему в лихорадке отката. Наконец в лицо дунуло свежим ветром. Он пах мокрой пылью и дождём. Что характерно: на поверхности были всё те же палатки, кибитки, растянутая плёнка и люди, которые готовили еду на миниатюрных пьезоэлектрических плитках… Очнулся Мирон, когда на лицо упала холодная капля. Всё дождь и дождь, — подумал он и открыл глаза. Над головой был серый провисающий потолок, сплошь покрытый крупными каплями конденсата. Одна как раз набухла, сорвалась и размазалась по его лбу. Но лежать было тепло: застёгнутый до самого горла спальный мешок не давал пробраться к телу промозглому утреннему холодку. Что сейчас именно утро, Мирон понял инстинктивно, ориентируясь по серенькому свету, проникающему сквозь тент палатки. В этот момент часть полога откинулась, и внутрь заглянула незнакомая женщина. С гордым арабским профилем, убранными под платок волосами, в длинной вязаной кофте и тёплой юбке. На вид женщине было лет пятьдесят. Коротко улыбнувшись, она внесла в палатку поднос с высоким кувшином и двумя медными чашечками. Поставила его на пол рядом с Мироном и так же молча вышла. В сыром воздухе поплыл запах кофе. — Ммм… Мирон только сейчас обратил внимание на соседний спальник. Из него вынырнула встрёпанная головка Амели, сонно прищурилась и улыбнулась. — Пахнет кофе, — сказала она и выпростала из спальника руки — на девушке была всё та же серая толстовка. Разлив густой коричневый напиток по медным чашечкам, одну она утянула к себе. Мирон взял вторую. От яркого аромата, от горячих боков чашки руки его задрожали, и пришлось сделать усилие, чтобы не пролить кофе на пенорол. — Без сахара, — отметил Мирон, сделав крошечный глоток. — Но всё равно очень вкусно. Пожалуй, это самый вкусный кофе, который я когда-либо пил. — Его готовят в медной турке, на раскалённом песке, — сказала Амели. — Зёрна обжаривают и мелют непосредственно перед тем, как сварить… Хочешь еще? Мирон кивнул и протянул чашку. Рука не болела. Нет, не так: он её просто не чувствовал. Видел, как она двигается, как берёт раскалённую чашку, но ощущал, как посторонний предмет. Или протез. Голова, рёбра — всё своё тело он ощущал, как нечто искусственное. Мозг подавал команды, конечности их исправно выполняли, но обратной связи не было. — Где мы? — спросил Мирон, осушив вторую чашку. Сердце колотилось несколько быстрее, чем нужно, но это из-за кофеина, — решил он. — В безопасности, — Амели встала, с удовольствием потянулась и посмотрела сверху вниз. — Ссать охота? Мирон понял, что мочевой пузырь вот-вот лопнет и тоже поднялся. Вагончик биотуалета выделялся на общем фоне ослепительной нездешней белизной. Его бока были оклеены стикерами со значками санобработки, биозащиты и утилизации отходов. Внутри оказался вполне современный санузел, душевая кабина с ионизатором вместо воды и зеркало с раковиной. В шкафчике обнаружилось множество одноразовых стерильных упаковок с зубными щётками и пастой, нижним бельём и предметами женской гигиены. Ионизированный душ, конечно, не заменял водного, но всё равно Мирон почувствовал себя намного лучше. Вскрыв несколько упаковок, он почистил зубы, переодел бельё и носки. Осмотрел рану — по всей длине на неё была наложена цеплючка. Лапки многоножки прочно стягивали края разреза, не стесняя движений. Намазав лицо депилирующим кремом, он с секунду раздумывал, не обработать ли и голову — волосы отросли, и лезли в глаза. Но всё же не решился. Натягивая джинсы из сумки со значком армии спасения, немного поиронизировал над собой: всё ещё не всё равно, как он выглядит. В той же сумке нашлась клетчатая рубашка подходящего размера и кроссовки, завёрнутые в полиэтиленовую плёнку. Отпечатаны на принтере, — сообразил Мирон, обуваясь. — Вместе со шнурками… Когда он вышел, Амели разговаривала с той самой женщиной, что принесла кофе. Разговор шел по-французски — до Мирона долетел обрывок фразы. Значит, мы всё ещё во Франции, — подумал он. — Что это за место? — как только он приблизился, женщина, похожая на арабку, удалилась. — Это — настоящий Париж, — сказала Амели, обводя рукой море палаток и тентов. — Здесь живут те, кого выселили из города, чтобы устроить там заповедник для избранных. — Но… это было почти двадцать лет назад, — опешил Мирон. — Здесь те, кому некуда больше идти, — сказала Амели. — После тридцатидневной войны население с двух миллионов сократилось до шестисот тысяч. Затем начали строить стену, а когда построили… — Их что, просто выгнали? — По-сути да, — кивнула девушка. — Полмиллиона человек выставили в чисто поле и велели устраиваться, как могут. Этот лагерь выстроен на деньги Технозон. Таким образом дед надеялся успокоить совесть. После его смерти общину поддерживает Хиномару-групп. — Тоже успокаиваешь совесть? Амели вскинула на Мирона полные ярости глаза. — Ты ничего обо мне не знаешь, — бросила она и направилась к вагончику биотуалета. — Ты обо всём мире ничего не знаешь, — добавила она, открывая дверь. — Просыпайся уже. Хватит жить с головой, засунутой в жопу. Он остался один. Огляделся. Лагерь не выглядел временным. Всё здесь — развешанное на верёвках бельё, сытые собаки, застеленные разнокалиберной брусчаткой дорожки — говорило об основательности. О долговременности и незыблемости данного состояния. Унюхав аромат жареного мяса, Мирон почувствовал, как забурчало в животе. И не просто забурчало: живот скрутило острой судорогой. Рот наполнился слюной. Повинуясь древнему базовому инстинкту, он двинулся на запах. Вокруг было довольно тихо: женщины — почти все в платках и длинных юбках — провожали его задумчивыми взглядами, дети смотрели с любопытством, мужчины, коротко оглядев, продолжали заниматься своими делами. Запах шел от мангала, расположенного рядом с просторным тентом, под которым угадывался с десяток столиков. Так вот как здесь поддерживается порядок, — подумал Мирон, увидев двух бородачей с автоматами за плечами. Те стояли у входа в импровизированное «кафе» и пристально смотрели на чужака. Мирон собирался повернуться и уйти, когда один из бородачей улыбнулся и кивнул на ближайший столик. Он подошел, сел. Почти сразу женщина, очень похожая на предыдущую, ту, что была с кофе, принесла блюдо с кусочками мяса, нанизанного на шампуры. От мяса шел такой аромат, что закружилась голова. Тут же лежал нарезанный кольцами лук и круглая румяная лепёшка. Мирон посмотрел на мужчин с автоматами — те стояли, повернувшись к нему спинами и о чём-то тихо переговаривались по-французски. Тогда он начал есть. Первый кусок проглотил не жуя, как и второй. Потом уже хватило сил разжевать мясо, кинуть в рот пару колечек лука, откусить лепёшки…