– Женин, о чем она со мной говорила? – раздался голос Барта. – Просила нарисовать ее портрет. Он хлопнул себя по лбу. – Мог бы и догадаться. Он положил готовых два холста сохнуть рисунком вверх на спинки кресел и ушел. Женни вытерла руки о штаны – все равно грязные. И платочки все грязные. И заметила, что на коленках протерлись дырки. «Мне же надо в чем-то ходить, пока я зашью и постираю штаны», – оправдывала себя Женни, вынимая из саквояжа платье. Оно ей еще ни разу не пригодилось за это лето, зря что ли брала. – Женни, где ты бродишь?! Объясни им, что холсты еще сырые, смажут все краски. Аккуратно, сеньоры! Женни!!! Женевьева забралась на сцену вразумлять неосторожных актеров. И остановилась, пораженная. Столько экспрессии было в броских щитах, что ставил Барт. Краски кричали. О несовершенстве человеческой души, о смутном терзании, о мрачных подозрениях. Просто абстракции. Просто игра цветом. После натуралистической афиши она ожидала не таких декораций. Барт пятился и налетел на нее. Обернулся. – Не знаю, надо ли было так подчеркивать. Или лучше бы оттенить игру – и все. Он оглядел ее и, ей показалось, улыбнулся, одними уголками глаз. Женни покраснела. Может, он и не заметил, а ей почудилось. Вовсе не для него она надела платье. На нарядную Женевьеву обратили внимание другие. Посыпались комплименты. Женни засмущалась и готова была сквозь землю провалиться. Последним разглядел нежную голубоглазую блондинку в окружении смугловатых брюнетов руководитель труппы. Вот она, настоящая Дездемона! Румянец загримируем. – Стоп, стоп, стоп. Все вниз, – закричал он. – А ты возьми текст и прочитай. – Я? Я не умею. – Но соблазн был так велик, что Женин, сильно волнуясь, зачитала слова с листка. – Хорошо, – ободрил директор. – А теперь – в действии. Женевьева посмотрела в зал. Раньше она робела. Она смертельно тушевалась и ни одного слова не могла произнести со сцены, прилюдно. Родители оставили попытки задействовать ее на своих «Вечерах». В Литературном салоне она всегда была просто зрителем. Конечно, ей хотелось. Еще бы. Наедине она так часто разыгрывала всякие сценки. Но то наедине. Барт краем глаза заметил, как предыдущая Дездемона злобно прищурилась. Он сделал шаг и встал между нею и ступеньками. Так, на всякий случай. Все ждали. Женин посмотрела на Барта. Ну почему он такой серьезный? Женин открыла рот произнести фразу. Слишком напыщенное предложение, кто только додумался такое написать! Ах, ну да, Шекспир! Ее разобрал смех. А они все под сценой внимательно слушали. Она попробовала еще раз и рассмеялась опять. И опять. Женин покачала головой. – Нет. Я не смогу. Она убежала в подсобку. В конце концов, у нее есть важные дела. Саквояж перепаковать! Барт зашел к ней, притворяясь, что по делу. – Мне краску нужно поставить. – Я не расстраиваюсь, – сказала ему Женин, отрываясь от своего чемоданчика. – Первый раз всегда страшно, – утешил Барт, еще раз проверяя, хорошо ли он закрыл крышки на банках. – Это я раньше боялась. Сегодня меня почему-то смех душил, – вздохнула Женин. – Это все же лучше, чем если бы потом тебя задушила Дездемона, оставшись без роли, – серьезно заметил Барт. Они переглянулись и захохотали. Барт не дал ей насладиться «Отелло» и повоображать, что это она, Женин, сейчас там на сцене. Он ерзал, вскакивал, садился. Затих только к концу спектакля. – Я не подумал об их костюмах! – пожаловался он Женин по окончании последнего акта. – Я ориентировался на аляповатые костюмы «Гамлета». Мне и в голову не пришло, что у них есть другие, под старину. – Решили проветрить все, что у них есть, – улыбнулась Женин. – Как ты – платье? – подколол он. Женин покраснела. Барт задумался, глядя на все еще освещенную сцену. – Переделать? – А кровать? – вдруг обратила внимание Женин. – Кровать удачно вписывается в декорации. – Ну конечно. Ее я учел. Не слишком древняя… Они дошли до сцены, Барт провел ладонью по спинке кровати. – Жалко, что нельзя переделать костюмы, – пожалела его Женин. – Ты – гений! Я уговорю их завтра убрать мелкие детали с костюмов. Вот и все! – он присел на их ложе. Женин устроилась у изголовья. – Бартоломью. Неужели ты не хочешь стать художником?.. Я понимаю – не можешь. Рафаэль, семья. Но ведь хотел бы, да? С твоим талантом… – Разве это талант? – Барт пожал плечами. – Умею схватывать детали и правдоподобно передавать их на бумаге. Любой фотограф теперь делает это лучше. Вот где будущее! Он кивнул в сторону подсобки, где лежал в рюкзаке его фотоаппарат. – Талант, это когда есть что сказать помимо слепого копирования действительности. Талант, это когда из тебя рвется что-то наружу и ты уже не можешь молчать. – Барт посмотрел на свои руки. – Для меня это всего лишь баловство. Я чувствую, что публика хочет видеть. Всегда угадываю. И не знаю, чего хочу я. Халтура. Зачем делать это профессией и мучиться? – Удивительный ты человек, – горячо сказала Женевьева. – Я видела у отца в салоне много художников. И половина из них не одарена так, как ты. Но они все до одного кичатся своими работами. Все – непризнанные гении, все – мессии своих идей. Говорить способны только о себе и о том, что они хотели выразить своими работами. Первый раз вижу, чтобы человек так скромно оценивал свои творческие способности. – У меня их слишком много, – насмешливо развел руками Барт, но добавил грустно: – Правда, я не такой умный, как Рафаэль. Вот у кого способности! Женин это задело. Рафаэль – то. Рафаэль – это. Ну нельзя же вечно превозносить Рафаэля и умалять себя! – Почему ты ценишь себя так низко? Ты умный и талантливый! Я знаю, что говорю. Я видела знаменитостей. У них апломба больше, чем талант того заслуживает… – Сказано, – назидательно перебил ее тираду Барт, – садись на пиру на последнее место, чтобы хозяин пересадил тебя на первое, по заслугам. Ты меня уже пересадила на почетное место. Не брезгуйте претворять библейскую мудрость в жизнь! Женин открыла рот. Закрыла. И рассмеялась. Вот пройдоха. А она за него распереживалась. Как же. Задвинет он себя на задний план. Попалась на крючок собственного воображения. Барт улыбнулся. – У вас что, сильно религиозная семья? – ей не верилось, что он сам изучал Писание. – Мама ударилась в религию с тех пор, как родился Рафаэль. Отец говорит, она раньше такой не была. Мама нам читала Новый Завет в детстве по вечерам, а мы пытались сбежать. Поиграть в свои сражения. – А как Рафаэль участвовал в таких забавах? – Исполнял роль короля. Я ему сооружал трон или лошадь. А сам я скакал и за рыцарей и за их лошадей. Женин представила и засмеялась. Барт тоже. – А кто играл женские роли? – Никто. Мы просили себе сестричку. Сами мы не хотели изображать всяких там королев. Но родители… Родители больше не решились заводить детей после того, как родился Рафаэль. – А я – единственный ребенок. Слушаю тебя и завидую Рафаэлю. Вот бы у меня был такой старший брат! «Старший брат?» – разочарованно подумал Бартоломью. Он лег на бок и подпер голову рукой. – Я была глупая в детстве, – призналась Женни. – Боялась, что родители будут любить меня меньше, если появится еще один ребенок. Я им однажды заявила, что пусть только попробуют, я его выброшу, если они его принесут. Вот ужас-то! Надеюсь, что не мои слова их остановили. Она осеклась. Зачем только сказала. Барт подумает, что она эгоистка. – Нет, – успокоил ее Бартоломью. – Взрослые люди сами принимают решения. Какие же они взрослые, если в важных делах будут оправдывать себя словами неразумного ребенка. Он помолчал и неожиданно выдал: – А я ведь чуть не убил Рафаэля. В детстве.