И не успел Шубин оглянуться, как на его голову обрушился сильнейший удар кулаком одного из конвоиров. Капитан рухнул на пол. Только начал вставать, как к нему подскочил второй конвоир и изо всех сил дал ему ногой по ребрам. И Шубин вновь оказался на полу. – Ладно, пока хватит, – распорядился Свистунов. – Пускай посидит, подумает. Шубин понял, что больше его пока бить не будут. Он с трудом поднялся, молча сел на стул. Он уже понял, как трудно ему будет отбиться от обвинений, которые выдвинул против него особист. Но он еще не догадывался, насколько это будет трудно. – Значит, ты признаешь, что 29 июля переоделся в форму немецкого офицера, явился в штаб 161-й пехотной дивизии, вел переговоры с генералом Сольцем, а затем с капитаном Книппером, – зачитал Свистунов уже записанные показания «предателя». – Какие данные о готовящемся наступлении Калининского фронта ты им сообщил? Время начала наступления? Номера частей? Направление нашего удара? – Да что за чушь! – вскричал Шубин. – Я ведь изображал немецкого танкиста, как же я мог что-то сообщить о движении наших частей? Наоборот, я разузнал у них о расположении немецкой обороны. И эти данные… – Хватит ваньку валять! – прервал капитана Свистунов. – Эту песню мы уже слышали. Ты узнавал, ты сообщал нашему командованию… У нас есть свидетели, Шубин! Среди немецких пленных есть люди, которые видели тебя в Погорелом Городище. Видели в немецкой форме, как ты дружески беседуешь с их главным разведчиком. Так что хватит запираться. Давай рассказывай, когда именно ты заключил союз с врагом? Когда это случилось – в апреле, под Вязьмой? Или еще раньше, в сорок первом году? – Это все твои лживые выдумки, капитан, – твердо ответил Шубин. – Твои свидетели – несколько немцев. А мои – полковник Городовиков, его начальник штаба полковник Белецкий, командир 20-й армии генерал Рейтер. Они все слышали мой рассказ о том, что я делал в Погорелом Городище. И командование полностью одобрило мои действия, выразило мне благодарность! – Вот оно как! Благодарность ему выразили! – заорал Свистунов. – Не пытайся прикрыться полковниками да генералами. Если потребуется, мы и их проверим. А пока что ты ответишь за свое предательство. И за тобой еще одно преступление есть. Четвертого августа, когда наши части переправились через реку Вазузу и собирались идти в наступление, ты этому препятствовал. Ты не хотел наступать, Шубин! Вместо этого ты приказал своим подчиненным рыть траншеи. Ты все сделал, чтобы сорвать наступление нашей армии! Сознаешься в этом? – Мы рыли траншеи, чтобы отбить атаку врага… – начал объяснять Шубин. – Ага, сознаешься! – вновь воскликнул Свистунов. – Вот ты и во втором своем преступлении сознался! Скажи честно: ты пытался остановить наше наступление? – Наоборот, я старался провести разведку, чтобы обеспечить это наступление… – ответил Шубин. – Опять запираешься? Но мы отобьем у тебя охоту запираться. Ну-ка, ребята, поучите его маленько. И «ребята» взялись за Шубина всерьез. Били в основном ногами. Капитан уже не протестовал, не звал на помощь – он понимал, что звать кого-либо бесполезно. Единственное, что он делал – это старался спрятать от ударов голову и верхнюю часть груди, куда угодил немецкий осколок. Но это не всегда удавалось, и несколько раз Шубин получил удары ногами по лицу, а один раз – особенно болезненный удар в верхнюю часть груди. Боль была такая, что Шубин невольно закричал (хотя в начале допроса дал себе слово не кричать и не стонать). Окружающие его стены дома стали меркнуть, он перестал чувствовать удары, а потом и вовсе потерял сознание. …Очнулся все там же на полу. Почему-то он лежал в луже и сам был мокрый насквозь. Он еще раздумывал над тем, почему так получилось, когда услышал ненавистный голос Свистунова: – Ага, кажется, оклемался. Давай, Зубков, вылей на него еще ведро воды. И на голову Шубина обрушился новый водопад. Теперь ему стало понятно, откуда взялась лужа: его палачи таким образом приводили его в чувство. – Ну что, предатель, пришел в себя? – снова услышал он голос особиста. – Сейчас тебе дадут протокол сегодняшнего допроса, и ты его подпишешь. И на этом все неприятности для тебя на сегодня закончатся. Тебе даже ужин дадут! А потом отведем в камеру, где будешь ждать завтрашнего утра. – А что… будет завтра? – хотел спросить Шубин. Но с первого раза спросить не получилось. Мешали два шатавшихся зуба и еще один зуб, выбитый и мешавший говорить. Капитан выплюнул его и тогда, уже более уверенно, повторил вопрос: – Так что будет завтра? И что там, в этом протоколе, который я должен подписать? – Завтра мы повезем тебя в штаб фронта, – объяснил Свистунов. – Начальство решит: там тебя будут судить или повезут в Москву. А насчет протокола – в нем зафиксировано все то, в чем ты успел чистосердечно признаться. То, как ты еще в прошлом году вступил в сговор с врагом и согласился работать на абвер. Как постоянно выполнял задания немецкого командования, сообщая врагу секреты, которые тебе стали известны. Как в Погорелом Городище надел любимую немецкую форму, общался со своими немецкими хозяевами и выдал им сведения о наступлении Калининского фронта. Из-за твоего предательства враг успел подготовиться к отражению нашей атаки. Наши войска понесли большие потери и не смогли развернуть наступление. А когда наступление наших войск началось, ты сделал все, чтобы его сорвать. Вот какое признание ты подпишешь. Да что я тебе рассказываю – сам грамотный, можешь прочитать. Посадите его, ребята, на стул, пусть читает. Шубина подняли с пола и посадили на стул. Более того, ему даже развязали руки. – Для того чтобы ты мог подписать свои показания, – объяснил Свистунов. – На каждой странице надо поставить подпись, а в конце еще написать: «С моих слов записано верно и мной прочитано». Давай бери ручку, пиши. Слушая особиста, Шубин невольно признал, что внешне его обвинения выглядели даже правдоподобно. Войска Калининского фронта действительно столкнулись с упорным сопротивлением противника, который явно знал время начала советского наступления. Этот провал нашей разведки нужно было как-то объяснить. Надо было проделать большую работу, выявить немецкого агента, засевшего где-то в командовании Калининского фронта. Но для этого нужно было проделать большую, сложную работу. Проще найти таких «предателей», как Шубин, и выбить из них признание. И вот особисты двух фронтов «трудились», находя «предателей» и выбивая из них показания. Шубин перелистнул три листа, которые ему подсунул для подписи Свистунов. На них было написано все то, что особист уже сообщил устно. Шубин заметил кучу несообразностей, подтасовок. Сообщалось, что он вел подрывную деятельность против Красной армии в местах, в которых он никогда не был. И дальше все было в том же духе. Прочитав эти «показания», Шубин отодвинул от себя листки. – Брехню подписывать не буду, – твердо заявил он. – Ты, Свистунов, даже не постарался эту фигню грамотно составить. – Не будешь?! – заорал в ответ особист. – Еще как будешь! Бей его, ребята! И Шубина снова били, снова приводили в сознание с помощью нескольких ведер воды и вновь продолжали избиение. Разведчик потерял представление о времени, он не знал, что сейчас – все еще вечер или уже ночь. Наконец палачи утомились, их начальник тоже. Тогда Свистунов сказал: – Ладно, на сегодня хватит. Тащите его в подвал, пусть оклемается. Завтра повезем его в Волоколамск, в штаб фронта, там за него по-другому возьмутся. Все, что требуется, подпишет! Двое рядовых подхватили Шубина под руки (самостоятельно он не мог идти) и вытащили из избы. Уже давно настала ночь. «Настя! – вспыхнуло в голове разведчика мысль. – Ведь она ждала меня! Что она теперь подумает? Надо ей как-то сообщить… Но как?» Сообщить было невозможно. Шубина дотащили до какого-то сарая, завели внутрь. Вспыхнула лампа, она осветила крышку погреба. Один из палачей откинул крышку, и Шубина столкнули вниз. Загремел замок на крышке погреба, замок на двери сарая. И разведчик наконец остался один. У него болело все тело. Но сильнее физических мук его терзала мысль о страшной несправедливости случившегося. И что теперь будет? Он понимал: следователи в Особом отделе фронта будут относиться к нему так же, как и Свистунов. Почему они должны быть другими? У них только звания выше. Его будет допрашивать не капитан, а майор. А бить скорее всего будут так же жестоко. Шубин думал о своем положении, как ему казалось, всю ночь. И все-таки незаметно для себя он заснул. …Проснулся от скрипа открываемой крышки погреба. В сарай ворвались яркие солнечные лучи. Значит, уже настало утро. Кормить его, кажется, не собирались, как не покормили и вечером. Разведчику снова связали руки и вывели из сарая. Рядом с сараем стояла дряхлая полуторка. Конвоиры опустили один борт, затащили в кузов Шубина, затем залезли сами. Свистунов сел в кабину, рядом с водителем, и машина, несколько раз чихнув, покатила прочь. На выезде из проселка на шоссе полуторке пришлось подождать: на запад проходили рота за ротой новые части. Как видно, армия готовилась к новому наступлению, в котором Шубину уже не было суждено принять участие. Пехота прошла, а за ней подкатил «Виллис», в котором сидел человек с генеральскими звездами на погонах. И этот человек был Шубину знаком! – Товарищ генерал! – крикнул он. Он не знал, что еще сказать. «Помогите», «спасите» – все эти слова были какие-то жалкие. Но хватило и одного оклика. Командующий 20-й армией генерал Макс Рейтер повернул крупную лобастую голову в сторону полуторки. Его глаза встретились с глазами разведчика. Генерал узнал капитана. – Шубин! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь? Разведчик не успел ответить, как в происходящее поспешил вмешаться капитан Свистунов. – Товарищ генерал, проезжайте, не создавайте помехи следственным действиям, – важно произнес он. Рейтер посмотрел на особиста, но ничего говорить ему не стал. Он вышел из машины и подошел вплотную к полуторке. – Тебя арестовали? – спросил он у Шубина. – Ну да! – воскликнул разведчик. – Меня обвиняют в том самом эпизоде, за который вы меня хвалили. Помните, я в Погорелом Городище проводил разведку в форме немецкого офицера. Я еще подробную схему немецкой обороны составил… – Все понятно, – буркнул Рейтер и повернулся к своему водителю: – Ильяс, помогите-ка капитану слезть с машины. Он с нами поедет. – Как это с вами? – возмутился Свистунов. – Он вредитель и должен ехать в Особый отдел фронта, где… – Ты со мной поспорить захотел, я вижу? – спросил у особиста Рейтер. – Говоришь, ты едешь в Волоколамск? Давай и я туда поеду, хотя меня в армии ждут. И расскажу всю эту историю командующему фронтом. Я ему докладывал, что у меня такой отчаянный разведчик есть, прямо под носом у немцев все их секреты узнал. И Георгий Константинович, думаю, помнит фамилию Шубин. Пойдешь вместе со мной к комфронта? Свистунов растерялся и вроде бы даже стал меньше ростом. Вообще-то сотрудники Смерша никого не боялись, даже с генералом могли говорить свысока. Но на фронте все знали крутой нрав генерала Жукова, знали, что он не боится спорить с самим Верховным главнокомандующим. К тому же в позиции Свистунова имелся изъян: ведь он так и не заставил Шубина подписать признательные показания. Это был большой прокол, который в случае конфликта грозил особисту большими неприятностями. – Зачем же вместе? – пробормотал он. – Я лучше потом… отдельно… – Вот как? – презрительно процедил сквозь зубы Рейтер и снова повернулся к водителю: – Ты почему еще не выполнил приказ? Молодой водитель, как на пружине, запрыгнул в кузов, достал из кармана нож и перерезал веревки на руках Шубина. А потом помог ему слезть на землю. Без этой помощи разведчик бы не справился – его шатало. – Давай сюда его «дело»! – потребовал Рейтер у Свистунова. – Но… – начал мямлить тот. – Давай дело, или я о твоих «подвигах» на самый верх напишу! – пригрозил генерал. Больше ничего не возражая, особист полез в свой портфель и достал «дело», заведенное на Шубина. Рейтер бегло просмотрел его, затем взял своими железными пальцами за края – и порвал папку пополам, а затем еще раз пополам и еще раз. И выбросил клочки. – Вот цена твоих «подвигов», капитан! – сказал Рейтер. – Ты бы лучше настоящих немецких шпионов ловил, как вот в 30-й армии поймали одного субчика. Все, чтобы я больше тебя не видел! – Садись, Шубин, – приказал он разведчику. Капитана не надо было приглашать второй раз. Он сел в машину, и она тотчас тронулась с места. – Значит, он тебе ту геройскую разведку в вину поставил? – спустя некоторое время спросил генерал. – Так точно, товарищ генерал, – ответил разведчик. – Больше-то у него ничего не было… Надо сказать, говорить Шубину было трудно: после случившегося его била крупная дрожь. Он все еще не мог поверить в свое избавление. Макс Рейтер на это ничего не сказал, только покачал головой. Они уже подъехали к штабу армии в деревне Ручьи. Вслед за генералом Шубин вошел в помещение штаба. Рейтер провел его дальше, в комнату, которую занимал он лично. Достал из шкафа бутылку водки, налил полный стакан и подал разведчику. – Пей, – сказал он. – Потом тебе есть принесут. А чуть позже врач придет, синяки и раны твои подлатать. В таком виде я тебя в роту отпустить не могу: скажут, командир где-то по пьяному делу крупно подрался. Подрыв авторитета командира допустить нельзя. Так что ты денек у меня здесь, при штабе, поживешь. А потом уж пойдешь к себе в роту. А там тебя будет ждать новое задание. – Какое, товарищ генерал? – вскинулся Шубин. – Чуть позже скажу, – пообещал командующий армией. – Трудное задание, как раз для тебя. И, уже направившись к двери, он остановился, покачал головой и произнес, будто разговаривая сам с собой: – Как же это удачно вышло, что я на том перекрестке остановился! А ведь мог по другой дороге поехать, в объезд…