Луис оглянулся. Жена спала мирным сном, свернувшись под желтым одеялом. Он снова поглядел на Паскоу, который недавно умер, а теперь стоял тут, живой. Луис не испугался. Он почти сразу понял, почему. «Это сон, — подумал он с облегчением, что не нужно опять бояться. — Мертвые не возвращаются. Это физиологически невозможно. Этот молодой человек сейчас в Бангоре, на столе у патологоанатома. Может быть, тот поместил его мозг в грудную клетку после анализа ткани, а черепную коробку проложил бумагой — это легче, чем запихивать мозг обратно в череп, как деталь конструктора». Дядя Карл, отец несчастной Рути, говорил ему, что патологоанатомы иногда так делают, и еще всякое, что могло бы вызвать у Рэчел, с ее страхом смерти, непреодолимый ужас. Но Паскоу не было здесь. Он лежал в холодильнике, с биркой на ноге. «И уж во всяком случае, с него сняли те дурацкие красные шорты». Однако встать было необходимо. Паскоу смотрел прямо на него. Он откинул одеяло и спустил ноги на пол. Ковер, свадебный подарок бабушки Рэчел, впился холодным ворсом ему в пятки. Сон был потрясающе реальным. Настолько реальным, что он не решался последовать за Паскоу, пока тот не повернулся и не пошел назад. Луис не хотел, чтобы его касался живой мертвец, пусть даже во сне. Шорты Паскоу блестели в лунном свете. Они прошли через комнату, через столовую, через кухню. Луис ожидал, что Паскоу отодвинет засов двери, отделяющей кухню от пристройки, где стояли старый «форд» и «сивик», но Паскоу не стал этого делать. Вместо того, чтобы открыть дверь, он просто прошел сквозь нее. Луис, глядя на это, подумал: «Вот как просто! Наверно, любой может это сделать». Он попробовал — и был слегка удивлен, натолкнувшись на деревянную преграду. Даже во сне он оказался твердолобым реалистом. Луис нажал на кнопку замка, поднял засов и прошел в гараж. Паскоу там не было, и Луис не удивился бы, если бы тот просто исчез. В снах это часто бывает. Может быть, исчезновение Паскоу знаменует собой начало следующего акта. Но как только Луис вышел из гаража, он снова увидел его, стоящего в лучах луны на краю лужайки — там, где начиналась тропа. Теперь пришел страх, мягко вползающий в душу, обволакивающий ее удушливым дыханием. Он не хотел идти туда. Он остановился. Паскоу оглянулся через плечо, и глаза его в лунном свете показались серебряными. Луис почувствовал холодный безнадежный ужас. Сломанная ключица, полосы засохшей крови на лице. Но хуже всего были эти глаза. Во сне он не мог ни сопротивляться, ни изменить что-либо... как не мог изменить факт смерти Паскоу. Можно учиться двадцать лет, и все равно ты не сможешь помочь человеку с дыркой в черепе. Тут у тебя не больше возможностей, чем у водопроводчика или вызывателя дождя. И, пока все эти мысли мелькали в его мозгу, он ступил на тропу и пошел вслед за шортами Паскоу, которые отсвечивали красным, как и засохшая кровь на его лице. Ему не нравился этот сон. Совсем не нравился. Он был чересчур реален. Холодный ворс ковра, то, что он не мог пройти через дверь, как это бывает во сне... и теперь роса под его босыми ногами, и ночной ветерок, обдувающий тело. Когда начались деревья, он почувствовал под ногами хвою... еще одна деталь, слишком реальная для сна. «Не думай об этом. Ты дома, в своей постели. Это всего лишь сон, неважно, насколько он правдоподобен. Как все другие сны, утром он покажется тебе смешным». Сухая ветка больно оцарапала ему руку, и он вздрогнул. Впереди двигалась неясная тень Паскоу, и ужас Луиса отлился теперь в одну четкую мысль: «Я иду по лесу вслед за мертвецом. Я иду за мертвецом на Кладбище домашних животных, и это не сон. Господи, спаси, это не сон. Это наяву». Они вышли к лесистому холму. Путь плавно изогнулся среди деревьев и углубился в подлесок. Теперь земля у него под ногами превратилась в холодный кисель, чавкающий, засасывающий. Он чувствовал, как грязь просачивается между пальцев. Он тщетно попытался проснуться. Никаких результатов. Они достигли поляны, и луна снова показалась из-за облаков, озарив Кладбище призрачным светом. Памятники — доски и куски жести, выпрошенные у родителей и неуклюже обработанные ножницами и молотком, вырисовывались четко, в трех измерениях, отбрасывая густые тени. Паскоу остановил возле «кота Смэки, он был послушным» и повернулся к Луису. Ужас нарастал по мере того, как увеличивалось мягкое, но непреклонное давление на его мозг. Паскоу усмехался. Окровавленные губы раздвинулись, обнажив зубы; обезображенное лицо под луной светилось мертвенной белизной. Он поднял руку и указал на что-то. Луис поглядел туда и застонал. Глаза его расширились, и он поднес кулаки ко рту. Щеки его были мокрыми, и он осознал, что плачет от предельного ужаса. Валежник, от которого Джуд Крэндалл отозвал Элли, превратился в груду костей. Кости шевелились. Они шуршали и щелкали, челюсти, зубы, бедра, ключицы; он видел ухмыляющиеся черепа людей и животных. Кости ног сгибались и разгибались в суставах. И они шевелились; они ползали. Паскоу подошел к нему; окровавленное лицо блестело в лунном свете, и остатки сознания Луиса свелись к навязчивой мысли: «Ты должен закричать, чтобы проснуться; неважно, что ты скажешь Рэчел, Элли, Гэджу, соседям, ты должен закричать, чтобы проснуться. Закричатьчтобыпроснутьсязакричатьчтобы..». Но он смог только слабо прохрипеть. Такой звук мог издать мальчик, не научившийся еще свистеть. Паскоу подошел еще ближе и заговорил. — Нельзя открывать дверь, — сказал он. Он смотрел на Луиса сверху, потому что тот упал на колени. Выражение его лица Луис принял сперва за сочувствие. Но это, конечно, было не сочувствие; просто холодное упорство. Тут он показал на шевелящиеся кости. — Не ходи туда, как бы тебе этого ни хотелось. Нельзя разрушать этой границы. Помни: там больше силы, чем ты думаешь. Это древняя сила, и она не знает покоя. Помни об этом. Луис снова попытался закричать, но не смог. — Я пришел, как друг, — сказал Паскоу, но было ли «друг» тем словом, что он действительно сказал? Луис не знал этого. Паскоу словно говорил на иностранном языке, который Луис понимал каким-то чудом... и вместо слова «друг» Паскоу употребил какое-то другое слово, которое Луис не мог перевести. — Помни, что твоя гибель и гибель всех, кого ты любишь, совсем близко. — Он подошел к Луису вплотную, и можно было чувствовать исходящий от него запах смерти. Паскоу, говорящий с ним. Тихое, безумное щелканье костей. Луис попытался отодвинуться от мертвеца и зацепил памятник, который повалился на землю. Лицо Паскоу опустилось вниз. — Доктор, помни. Луис опять попробовал закричать, и мир завертелся вокруг — но он все еще слышал щелканье шевелящихся костей в тишине ночи. 17 На то, чтобы заснуть, в среднем уходит, если верить учебнику физиологии, семь минут; на то, чтобы проснуться — от пятнадцати до двадцати. Как будто вы спите в воде, из которой труднее вылезти, чем в нее погрузиться. Пробуждение проходит через несколько стадий, от глубокого сна до легкой дремоты, при которой спящий уже слышит звуки и даже может отвечать на вопросы... но фрагменты сна могут еще присутствовать. Луис слышал щелканье костей, но постепенно звук стал более резким, более металлическим. Звон... или вопли?.. Что-то покатилось. «Ну вот, — промелькнуло у него в голове, — кости рассыпались». Он услышал голос дочери, зовущей: — Гэдж, лови! Лови! Вслед за этим послышались радостные вопли Гэджа, после которых Луис открыл глаза и увидел потолок собственной спальни. Он все время был дома, у себя в комнате. Все это сон. Пускай ужасный, пускай до безумия реальный — это был сон. Только отголоски его подсознания. Металлический звук возник опять. Это каталась одна из игрушечных машинок Гэджа. — Гэдж, лови! — Лови! — запищал Гэдж.— Лови-лови-лов-и! Бум-бум-бум. Маленькие ножки Гэджа простучали по полу. И он, и Элли хохотали. Луис поглядел направо. Рэчел не было, одеяло заправлено. Солнце поднялось уже высоко. Он посмотрел на часы и увидел, что уже восемь. Рэчел не разбудила его... скорее всего, нарочно. В отличном состоянии это рассердило бы его, но сейчас ему было не до того. Он сделал глубокий вдох и вытянулся на кровати, вбирая в себя блаженство реального, пронизанного солнцем мира. В солнечном луче танцевали пылинки. Рэчел позвала снизу: — Элли, иди завтракать, скоро придет автобус. — Сейчас! — Топот ног. — Вот твоя машинка, Гэдж. Я пошла. Гэдж недовольно захныкал. Хотя разобрать было трудно — слышалось только «Гэдж», «бибика» и «эллибус», — он, без сомнения, требовал, чтобы Элли осталась. Ему она нужнее, чем дошкольному образованию. Снова голос Рэчел: — Иди попрощайся с папой, Элли. Элли вошла в комнату в своем красном платьице, волосы ее были завязаны в хвост. — Я сейчас встану, малышка, — сказал он. — Иди, а то опоздаешь. — Пока, папа! — она вбежала, чмокнула его в небритую ~ щеку и бросилась вниз. Сон начал терять очертания, отступать. Но он еще не исчез. — Гэдж! — позвал он. — Иди поцелуй папу! Гэдж игнорировал призыв. Он со всей возможной скоростью последовал за Элли, повторяя «лови-лови-лови» во всю силу легких. Луис заметил его неуклюжую маленькую фигурку в распашонке и штанишках. Рэчел опять подала голос: — Луис, где ты там? Проснулся? — Да, — ответил он, садясь в кровати. — Я пошла. Пока! — голос Элли, и вслед за этим скрип входной двери и рев Гэджа. — Тебе одно яйцо или два? — спросила Рэчел. Луис откинул одеяло и ступил на ворс ковра, готовясь сказать, что он не хочет яиц, только овсянки... и слова замерли у него на губах. На ногах его налипла грязь и хвоя. Сердце подпрыгнуло к горлу, как чертик в коробочке. Глаза вылезли на лоб, зубы непроизвольно прикусили язык. Он поднял одеяло. Простыни были мокрыми и грязными.