И каково же было удивление влюбленных, когда они получили немедленное и безоговорочное согласие нисса Венцеля. Армант даже испытал в некотором роде разочарование, не использовав ничего из своих домашних заготовок. Нисс Венцель действительно поразил обоих. Он оказался глубоко тронутым. Мужчина то и дело подносил к глазам платок, и его лицо страшно кривилось, видимо, в попытке не расплакаться от переполнявших его чувств. Вскоре нисс Венцель попросил Арманта удалиться, сославшись на то, что он старый человек, что его сердце может разорваться от такого объема радости и ему надо побыть одному и успокоиться. И Армант ушел, полный любви к Люсицьене и уверенности в их безоблачном будущем. И вот теперь молодой человек шел, погруженный в грезы. В мечтах ему виделся красивый домик, где каждый день милая женушка будет встречать его, усталого после работы, нежным воркованием и объятиями. Они будут проводить в своем уютном гнездышке счастливые дни. А благословенными ночами Люсицьена будет класть свою очаровательную головку на плечо… Трах! Дзынь! Армант был выдернут из своих грез самым неожиданным образом. – Боже! Ваза! Какое несчастье! – раздался хрустальный голосок, и обладатель этого голоска поднял на Арманта огромные глаза со странными фиалковыми радужками глаз. – Простите! Я, кажется, был невнимателен, – пробормотал Армант, наклоняясь за лежащей на мостовой коробкой, откуда раздался давешний «дзынь!». – Может, она не разбилась? – с грустной надеждой прошептала незнакомка, глядя, как Армант поднимает крышку. – А, нет. Разбилась вдребезги. Армант посмотрел на осколки, которые еще совсем недавно были красивой и, по всей видимости, дорогой вазой. – Боюсь, что это не склеить, – вынужден был констатировать он. Девушка заломила тонкие изящные ручки, и ее фарфоровое личико омрачилось горем. Капли влаги заблистали на длинных ресницах, а вишневые губки задрожали, как у обиженного ребенка. Разумеется, не было даже малейших сомнений в том, что Армант любил Люсицьену со всей страстью первой любви. Что вот уже полгода она была владычицей его грез и путеводной звездой в бушующем море отчаянья. Что самой главной его мечтой было жениться на любимой девушке. Однако… Однако красавицы всегда имеют право на уголок в сердце мужчины. Нет, речь не идет о предательстве или, упаси боже, измене, но все же… все же… В душе каждого мужчины хранится… м-м-м… скажем, галерея, на которую он любуется в минуты досуга, галерея, тщательно скрываемая от глаз жены, крепко запертая, часть портретов которой даже занавешена или повернута лицом к стене. Во избежание. Портрет супруги висит в гостиной на самом видном месте и время от времени обмахивается пипидастром. А вот та, другая коллекция, она исключительно для личного пользования, ну, или, в крайнем случае, ею можно блеснуть, тайно показав близким и преданным друзьям. И владелец этой коллекции всегда рад новым приобретениям. Так и Армант, преданно возлагая в своей душе цветы к постаменту с идолом Люсицьены, тем не менее, не считал зазорным искренне восхититься белокурым ангелом, с которым его столкнула в прямом и переносном смысле судьба. – Я даже не знаю, как это получилось, – в растерянности сказал молодой человек. – Я, наверное, замечтался. Я даже вас не видел. Простите мне мою неуклюжесть, нисса, и что я толкнул вас. – Наверное, я сама виновата, – сказала незнакомка, дружелюбно глядя на Арманта из-под шляпки своими невозможными фиалковыми глазами. – Я могу загладить свою вину? Купить такую же вазу взамен разбитой? – Увы, нет, – покачала головой незнакомка. – Эта ваза была в единственном экземпляре, и мне делал ее на заказ один бедный художник. Ваза не такая уж и дорогая, просто я готовила ее в подарок, но, видимо, не судьба. – Какая жалость! Я правда очень-очень огорчен. Но как я могу… – Не огорчайтесь! И не берите в голову! – искренне воскликнула девушка и, забывшись, положила твои тонкие пальчики на рукав сюртука Арманта. Правда, тут же спохватилась, покраснела необычайно мило и опустила ресницы, на которых все еще горели алмазы слез. Армант залюбовался тонкими чертами ее лица, совершенно бескорыстно предаваясь эстетическому удовольствию. – Мне жаль. Вы даже себе не представляете себе, как мне жаль, – сказал он. Девушка улыбнулась, и ее улыбка была похожа на раскрывшийся после грозы бутон розы. – Если вы так уж хотите загладить свою невольную вину, то проводите меня до экипажа, который ожидает через один квартал. – С удовольствием. Но это не может быть компенсацией… – Тогда будем считать, что за вами остается долг, нисс… – Нисс Креймер. – Елевсина Трауберг. – Мне очень приятно. – Мне тоже очень приятно. За вычетом разбитой вазы. Молодые люди одновременно засмеялись. После этого белокурая нисса взяла Арманта под локоток галантно предложенной руки и позволила себя проводить до щегольского вида экипажа, в который была запряжена пара породистых коней. ГЛАВА 22. Ярмарка Ярмарка! Яр-мар-ка! Люсицьене хотелось скакать на одной ножке, как в детстве. Вчерашний день был и так богат на события: граф в гостях, признание в любви Арманта (впрочем, это не явилось новостью для Люсицьены, скорей, она удивлялась и досадовала, что ее поклонник никак не может решиться на последний шаг). Затем согласие на их брак отчимом. А вот это как раз явилось полным сюрпризом для Люсицьены. Она-то думала, что нисс Венцель будет артачится. Девушка много раз заранее представляла в уме эту сцену. Ей так и виделось, как в гневном презрении она заявляет отчиму: «Тогда я отказываюсь от приданого! Армант, возьмете ли вы меня так, без всяких денег, как если бы я была нищенкой, просящей на паперти подаяние?» И Армант, заливаясь слезами преданности, падает к ее ногам и восклицает: «Конечно, моя возлюбленная Люсицьена! Мне нужны только вы и ничего другое!» И Люсицьена покидает дом в одной ночной рубашке. Впрочем, насчет ночной рубашки Люсицьена не была уверена и всегда, когда представляла в уме эту сцену, непроизвольно начинала краснеть. Витая на крыльях счастья, Люсицьена едва не забыла про ярмарку. А ведь она целую неделю мечтала, что пойдет на нее, умоляла отчима отвести ее туда и даже предварительно заручилась его согласием. Но утром нисс Венцель пошел на попятные. – Мне надо сегодня на службу, – заявил мужчина, увидел, как в глазах падчерицы навертываются слезы, и поспешно добавил: – Но ты можешь пойти на ярмарку в сопровождении… – Арманта? – едва не захлопала в ладоши Люсицьена. – Нет, извини, дорогая, Армант сегодня занят. Я не могу позволить ему отлынивать от работы. К тому же, твой жених и так у нас будет ужинать. А вот граф Олларф, я думаю, не откажется составить тебе компанию. – Граф Олларф? – удивилась Люсицьена и тут же радостно согласилась. Нет, разумеется, Люсицьена любила Арманта со всей силой и страстью первой, а значит, самой чистой и бескорыстной любви. Всю ночь, мечась на подушках, она представляла себе, как прекрасно они будут жить с Армантом, какой преданной и нежной женой она для него станет. Все так, все так… Однако… Муж для каждой жены – это м-м-м… скажем, что-то вроде переплетенного в сафьян Священного писания, лежащего в гостиной на видном месте. Из него время от времени выбивают пыль и торжественно демонстрируют гостям. Но при этом у каждой женщины где-то на антресолях хранится маленькая библиотека, состоящая из старых пожелтевших книг. Что это за книги? О! Это рьяно оберегаемая тайна. И в минуты грусти… ну, знаете, муж высказал свое «фи!» пересоленному супу, отказался ехать на целый месяц в гости к теще, не купил вторую шляпку с ромашками или наступил на лапу третьей болонке, так вот, в минуты грусти женщина достает эти старые книги и, любовно поглаживая пожелтевшие страницы, погружается в чтение-воспоминание. Одним словом, любой хоть сколько бы интересный мужчина (а у Люсицьены с этим был явный недобор), имеет право на занесение его в анналы женской памяти. Ярмарка! Я-я-ярмарка-а-а! Люсицьена едва дождалась, пока граф заедет за ней. Они договорились, что отпустят коляску и неспешно прогуляются по набережной до площади, где торговцы уже натягивали тенты, а артисты готовились к выступлению. Больше всего Люсицьена хотела увидеть на ярмарке итрайских гимнастов. Она видела их один раз в жизни. Это было несколько лет назад, когда она ходила на ярмарку вместе с матерью. Люсицьене было тогда четырнадцать лет, и это выступление поразило ее. На площади установили тонкие гибкие шесты, высотой с трехэтажный дом. Двое гимнастов – мужчина и женщина – ловко забрались наверх и начали раскачиваться из стороны в сторону. А потом они полетели! Да, это зрелище было похоже именно что на полет. Вечернее солнце погрузилось в море, и город окутал волшебный миг межвременья. Пронзительно запела скрипка, и на ее зов из-за крыш всплыл бледный серп месяца. Над черепичными крышами в густеющей синеве медленно проклевывались ростки звезд, и между этими звездами на гибких шестах летали гимнасты, подобные в своих длинных ярких одеждах волшебным птицам. Они плавно опускались почти до земли, едва не касаясь руками тянущихся к ним в восторге зрителей, взмывали в сиреневый воздух и летели в обратном направлении, потом снова вниз и снова вверх. За ними крыльями и хвостами райских птиц развивались разноцветные лоскуты шелковых одеяний. Гимнасты плавно раскачивались и взмахивали руками, готовые вот-вот оторваться от своих шестов и взмыть в небо над тревожно шумящими кронами платанов и чаячьими криками. Звуки скрипки носили их по воздуху, и сердце Люсицьены носилось вместе с ними. Потом гимнасты подхватили брошенный с земли шар и стали в полете перебрасывать его из рук в руки. Каждый бросок сопровождался дружным «ахом» публики, смотрящей завороженно на полет этих неземных существ. А потом шар вдруг открылся, и из него посыпались вниз цветы. Амаранта тоже смогла тогда подхватить один цветок, и этот засушенный бутон до сих пор лежал в заветной шкатулке Люсицьены, оставшись на память о том волшебном вечере, о маме, о счастье. – Вы знаете, нисса Венцель, – сказал граф, врываясь в воспоминания девушки, – что когда-то давно, в Средние века, на ярмарках были популярны кукольные театры? – Они и сейчас есть, – сказала Люсицьена. – В детстве я часто ходила смотреть балаган. Больше всего мне нравился Пьеро. Его так часто били и Коломбина так часто разбивала ему сердце, что мне всегда было его жалко. Все смеялись, а я плакала. – Да, но это тряпичные марионетки, которые надевают на руку или дергают за нити. А в Средние века были популярен балаган, в котором куклы оживлялись с помощью магии. – Как это, должно быть, было интересно! – воскликнула Люсицьена. – Я бы с удовольствием посмотрела на оживших кукол. – Да, это было редкостное и необычное зрелище. Но потом их запретили королевским эдиктом. – Почему? – Было несколько инцидентов с магическим образом ожившими куклами. Каждый раз использовалась черная магия. Самый нашумевший случай был в королевской семье. Наследнику престола подарили необыкновенно красивую ростовую куклу. Кукла была изготовлена на заказ и подарена мальчику его дядей, герцогом. Оказалось, что кукла могла оживать во время игры. Но происходило это редко, лишь в те моменты, когда рядом не было взрослых. Кукла так подчинила себе принца, что он стал делать все, о чем она его просила. Однажды принца едва успели спасти, когда он уже собирался выпрыгнуть из окна своих покоев, с третьего этажа. Как оказалось, кукла обещала мальчику, что он полетит. В итоге, заговор против наследника раскрыли, а покушение предотвратили. – Странная история, – заметила Люсицьена. – А почему куклу не проверил придворный маг? И как наследника могли оставить одного, без придворных? На мой взгляд, в этой истории сплошные неувязки. – Не знаю, – развел руками граф. – История темная. Подробности не сохранились. Многие даже сомневаются в достоверности этого происшествия. Но такая легенда существует. Факт лишь один: с этого времени оживлять кукол с помощью магии строжайше запрещено. – Что, наверняка, все же иногда случается, – задумчиво произнесла Люсицьена. – Несмотря на королевский эдикт. – Наверняка, – согласился граф. – Но балаганные куклы вас уже вряд ли увлекут. Даже ожившие. – Почему? – Я полагаю, что вы вышли из того возраста, когда может нравиться примитивное искусство. Ведь теперь вам доступна высшая ступень – театр. В Климтдейле прекрасный театр оперы и оперетты. Его труппа не уступает столичному театру. – Я ни разу не была в театре, – призналась Люсицьена. – Вам еще не исполнилось восемнадцать лет? – Исполнилось. Зимой. Люсицьена отвернулась. Ей совершенно не хотелось объяснять графу, что отчим категорически запрещал ей появляться в светском обществе Климтдейла. Однако граф деликатно обошел эту больную для девушки тему. – Ну, у вас все еще впереди, – любезно заметил он. – Когда я женюсь… Если я женюсь, – поправился граф, – то я каждую неделю буду возить свою жену в театр. И не только в театр. Мы будем много путешествовать, жить в разных странах и городах. Посетим Норландию, Итраю… Чужестранные имена звучали в ушах Люсицьены сладкой музыкой. Итрая! Волшебная полусказочная страна, которая навсегда соединилась в представлении Люсицьены с летающими гимнастами и тончайшим шелком, из которого шилась отделка для одежды и портьер. На расписном итрайском шелке можно было увидеть диковинные рисунки: многоликих и многоруких богов, птиц с женским лицом и грудью, странные деревья, плоды которых были похожи на драконов. – Вы собираетесь жениться? – с любопытством спросила девушка. – Я мечтал об этом. Когда-то давно… – в голосе графа Люсицьене послышалась грусть. – Но я не хотел бы касаться этой печальной страницы моего прошлого. Люсицьена, чье романтическое воображение и любопытство были сильно возбуждены, нехотя согласилась.