– А Кэл… – В полном порядке, с твоим отцом и братьями. Он штурмовал столицу; общение с нашей семьей он как-нибудь переживет. Ухмыльнувшись, я представляю Кэла, зажатого между Бри и Трами. – Он сделал все возможное, чтобы вернуть тебя нам, – продолжает мама, подмигнув. – Они не причинят ему вреда, по крайней мере сегодня. А теперь ложись и закрывай глаза, иначе я сделаю это сама. Лампочки шипят, в проводке змеится электричество. Но оно несравнимо по силе с маминым голосом. Я послушно забираюсь под одеяло на ближайшей кровати. К моему удивлению, мама садится рядом и обвивает руками мои плечи. В тысячный раз за сегодня она целует меня в щеку. – Ты никуда не уйдешь. В душе я знаю, что она ошибается. Война еще далеко не выиграна. Но, по крайней мере, сегодня это правда. Птицы в Пьемонте ужасно шумят. Они щебечут и чирикают под окнами – похоже, на деревьях собрались целые стаи. Никакого другого объяснения для этого гама нет. Впрочем, в Археоне я вообще не слышала птиц. Еще не успев открыть глаза, я понимаю, что вчерашние события не были сном. Я знаю, где просыпаюсь и что увижу. Мама по привычке встала рано. Гизы тоже нет, но я не одна наверху. Выглянув из-за двери спальни, я обнаруживаю долговязого парня, который сидит на лестнице, вытянув ноги. Килорн с ухмылкой встает и широко раскидывает руки. Да от такого количества объятий я просто развалюсь на части. – Ну ты и соня, – говорит он. Даже после шести месяцев плена и мук он не стал со мной ласковее. Мы с головокружительной скоростью возвращаемся к старым привычкам. Я тычу его под ребра. – А ты-то тут при чем? – Да уж, военные рейды и молниеносные удары – не моя специальность. – А у тебя она есть? – Помимо того, чтоб всем надоедать? Он смеется и ведет меня вниз. Где-то стучат кастрюли и сковородки, и я иду на запах жареного бекона. При дневном свете этот типовой домик кажется уютным, прямо-таки неуместным на военной базе. Ярко-желтые стены и цветастые фиолетовые коврики оживляют подозрительно голый коридор. Обои испещрены дырками от гвоздей. Возможно, раньше там висели картины. Комнаты, которые мы минуем – гостиная и кабинет – тоже обставлены скудно. То ли офицер, который жил здесь раньше, вывез всё из дома, то ли кто-то сделал это за него. «Перестань, – велю я себе. Я заслужила право хоть один день не думать о предательствах и ударах в спину. – Ты спасена, спасена, всё закончилось», – мысленно твержу я. Килорн протягивает руку и останавливает меня на пороге кухни. Он наклоняется ближе, и наши взгляды скрещиваются. Его зеленые глаза тревожно прищуриваются. – Ты в порядке? В норме я бы кивнула и улыбнулась в ответ. Я проделывала это столько раз. Отталкивала самых близких людей, предпочитая истекать кровью в одиночку. Больше я этого делать не буду. От замкнутости я стала злой и бесчеловечной. Но слова, которые я хочу сказать, не идут на язык. Килорн не поймет. – Кажется, мне нужно слово, которое одновременно означает «да» и «нет», – шепотом отвечаю я, глядя под ноги. Он кладет руку мне на плечо. Ненадолго. Килорн знает, где проходит граница. Он не станет ее нарушать. – Когда захочешь поговорить, скажи. Не «если», а «когда». – Я от тебя не отстану, пока не выговоришься. Я слабо улыбаюсь. – Ладно. Слышится звук потрескивающего на сковороде жира. – Надеюсь, Бри не сожрал всё. Брат честно пытается. Трами помогает маме готовить, а Бри маячит у нее за спиной и таскает полоски бекона прямо с горячей сковороды. Она хлопает его по руке, а Трами злорадно ухмыляется. Они оба взрослые, но ведут себя как дети – и передо мной встает прошлое. Гиза сидит за кухонным столом, наблюдает за братьями краем глаза и барабанит пальцами по деревянной столешнице. Она изо всех сил изображает паиньку. Папа более сдержан. Он стоит, прислонившись к шкафу и согнув свою новую ногу. Он замечает меня раньше остальных и чуть заметно улыбается. Несмотря на общее бодрое настроение, глаза у него печальные. Он знает, кого недостает. Того, кто уже никогда не вернется. Я проглатываю очередной ком в горле, отгоняя тень Шейда. Отсутствие Кэла также примечательно. Хотя сомневаюсь, что он ушел надолго. Он, наверное, спит или обдумывает следующий этап… того, что происходит. – Другим тоже надо поесть, – сердито говорю я, подойдя к Бри, и быстро выхватываю бекон у него из рук. Полгода плена не притупили моих инстинктов. Улыбнувшись брату, я сажусь рядом с Гизой, собравшей свои длинные волосы в аккуратный пучок. Скорчив гримасу, Бри садится. В руке у него тарелка с целой грудой намазанных маслом тостов. Ни в армии, ни на Таке он не ел досыта. Как и мы все, он отдает еде должное. – Да, Трами, оставь и другим немного. – Обойдешься, – отвечает тот, ущипнув Бри за щеку. Они обмениваются тычками. «Дети, – снова думаю я. – И солдаты». Оба протянули на войне дольше, чем большинство других. И это не просто везение. Они сильны. Смышлены если не в быту, то в драке. Веселые улыбки и мальчишеские манеры скрывают настоящих бойцов. И сейчас я рада, что не вижу этого. Мама подает мне первой. Никто не жалуется, даже Бри. Я принимаюсь за яичницу с беконом и пью крепкий горячий кофе с сахаром и сливками. Еда, достойная Серебряных, – уж я-то знаю. – Мама, где ты это достала? – спрашиваю я, жуя яичницу. Гиза морщится, наблюдая, как я говорю с набитым ртом. – Ежедневный паек, – отвечает мама, отбрасывая седеющую косу за плечо. – Здесь живут сплошь офицеры Гвардии, крупные чиновники и значимые гражданские лица – ну и их семьи. – Значимые гражданские – то есть… – я пытаюсь читать между строк. – Новокровки? Вместо мамы отвечает Килорн: – Если они офицеры, то да. Рядовые новокровки живут в казармах, вместе с остальными солдатами. Пожалуй, так лучше всего. Меньше разделения – меньше страха. Не получится хорошей армии, если бойцы будут бояться друг друга. Я удивленно поднимаю бровь. – Я же сказал, что у меня есть специальность, – подмигнув, шепчет Килорн. Мама, сияя, ставит перед ним тарелку. Она ласково взъерошивает ему волосы, так что рыжеватые вихры становятся дыбом. Килорн неуклюже пытается их пригладить. – Килорн помогает новокровкам поладить с остальными, – с гордостью объявляет мама. Он пытается скрыть вспыхнувший на щеках румянец. – Уоррен, если ты не собираешься есть… Папа реагирует быстрее всех – он хлопает Трами тростью по вытянутой руке. – Веди себя прилично, парень, – рычит он. И тащит из моей собственной тарелки бекон. – Вкуснотища. – В жизни ничего подобного не ела, – подтверждает Гиза, изящно, но с аппетитом уплетая посыпанную сыром яичницу. – Монфорцы в еде разбираются. – Пьемонтцы, – поправляет папа. – Еду привозят из Пьемонта. Я делаю мысленную пометку – и невольно вздрагиваю. Я так привыкла анализировать слова окружающих, что делаю это машинально, даже в кругу семьи. «Ты в безопасности, всё закончилось». Я постоянно твержу эти слова. Их ритм слегка меня успокаивает. Папа продолжает стоять. – Как тебе твоя нога? – спрашиваю я. Он почесывает голову. – Ну, в ближайшее время возвращать не собираюсь, – говорит папа, расплываясь в непривычной улыбке. – Но к ней надо привыкнуть. Целительница помогает мне приспособиться. – Хорошо. Очень хорошо. Я никогда не стыдилась папиного увечья. Оно значило, что он жив и призыв ему не грозит. Столько других отцов, включая отца Килорна, погибли на никому не нужной войне, а мой выжил. Став калекой, он злился, тосковал, проклинал свое кресло. Он хмурился чаще, чем улыбался, и все считали его угрюмым нелюдимом. Но папа был живым человеком. Некогда он сказал мне, что жестоко вселять надежду, которой нет. Он не надеялся снова встать, сделаться таким, как прежде. И вот он стоит – как доказательство того, что надежда, даже самая крошечная, самая немыслимая, может быть небезответной.