Или потянет за собой другие камни и превратится в оползень. Сейчас, стоя у своего кресла в сводчатой трапезной, Клитемнестра наблюдает, как катится брошенный ею камень. Леон мерит комнату шагами, в глазах его нарастают изумление и бешенство. Когда Ликомед и Полидамант, задыхаясь, извивались на пыльной дороге, он даже не пошевелился, но она видела на его лице пламя, сжирающее его изнутри. – Значит, теперь вы будете убивать своих советников, – говорит он. – Они не были мне верными советниками. Они были предателями. – Ее руки всё еще в их крови, она пытается оттереть ее куском ткани. – И если я буду перечить вам, со мной вы поступите так же? – До сих пор ты мне не перечил. Его лицо искажает гримаса. Он хватает со стола кувшин, и ей на мгновение кажется, что он собирается швырнуть его о стену, но Леон сдерживает себя и трясущейся рукой ставит кувшин на место. – Вы сделали это ради Эгисфа? Вы сговорились с предателем? – Я ни о чем с ним не сговаривалась. – Тогда почему вы не сказали мне о своем решении? Я ваш стражник и защитник! – Я не знала, могу ли я теперь доверять тебе, – прямо отвечает она. – Ты выказал неуважение, когда пришел ко мне и высказался о моих отношениях с Эгисфом. – Ваших отношениях с Эгисфом? – с горечью повторяет Леон. Она хочет присесть и съесть что-нибудь. Леон подходит к ней почти вплотную с таким страшным выражением лица, какого она прежде ни разу не видела. Он никогда не умел скрывать своих чувств, его всегда можно было прочесть, как открытую книгу. – Эгисфа не было с вами, когда убили вашу дочь. Не он привез вас обратно в Микены. Его не было в Авлиде, когда воины пытались искалечить вас. – Леон задыхается от гнева и ожесточенно выплевывает каждое слово ей в лицо. – Там был я. Я много раз подставлял себя под их кулаки, лишь бы они не трогали вас. Я был с вами на пути в Микены, когда вы пытались лишить себя жизни, и потом, когда вы отказывались править городом. Вы использовали меня для своего удовольствия? Для вас я просто игрушка, которую теперь можно выбросить, потому что у вас появилась новая? Она чувствует себя так, словно ее сбросили в океан, привязав к ней тяжелые камни. – Ты не защитил мою дочь! – выкрикивает она ему в лицо. Леон отвечает ей дерзким взглядом. – Вы тоже ее не защитили. Вы так же виновны в ее смерти, как и я. Как он смеет? Обуявшая ее ярость так сокрушительна, что она даже не может пошевелиться и лишь крепче стискивает кинжал в руке. – Давайте, – говорит Леон. – Убьете меня за то, что я не был вам предан? Я едва не отдал за вас жизнь! Едва. – Этого недостаточно. – Слова вырываются прежде, чем она успевает их остановить. Она видит, как больно они ранят Леона. Он выпрямляется, выдыхает, стиснув кулаки. – Тогда я найду другую царицу, которой буду служить, – отвечает он. Он говорит так же, как тогда, в Авлиде, когда его пытались задушить. – Ту, которой будет достаточно меня одного. Он направляется к двери. Она бросает ему вслед кинжал. Лезвие вонзается в дерево, щепки брызгами разлетаются во все стороны. Леон вздрагивает и оборачивается. В его глазах застыло потрясение, как будто это она только что предала его. – Ты не смеешь уходить от своей царицы, – говорит она. Их взгляды встречаются, и ей хочется закричать, сделать ему больно, сделать хоть что-то, лишь бы всё это прекратилось. – Я знаю, какая вы на самом деле, – говорит он. – Вы не из тех тиранов, что убивают любого, кто поворачивается к ним спиной. – Леон сглатывает, голос его срывается. – Хоть вы и стали беспощадной и равнодушной, я знаю, что вы меня не убьете. На этом он разворачивается и уходит. Ей нужно бежать за ним, но ноги внезапно отяжелели, словно приросли к полу. Она слышит, как громыхают по каменному полу его шаги, постепенно стихая, пока не воцаряется абсолютная тишина. Она сидит на троне своего мужа. На своем троне. Мегарон пуст, на пол из окон падает угасающий свет. В воздухе едва уловимо пахнет обновленными фресками и еле живыми угольками в очаге. Красные колонны похожи на языки пламени, вздымающиеся к расписному потолку. В зал забредают собаки, устраиваются у ее ног и обращают к ней морды, словно спрашивая: «Где он?» – Он вернется, – говорит она собакам, и себе, и всему пустому мегарону. – Он всегда возвращается. А если не вернется? Однажды они были вместе в оружейной, чистили копья и стрелы. Снаружи дворик звенел от ударов деревянных мечей и смеха мальчишек. Она чувствовала такое умиротворение, которого не бывало ни в мегароне, где ей приходилось терпеть недоверие старейшин, ни в покоях, где она проводила ночи под тяжелым покровом скорби. Словно услышав ее мысли, Леон улыбнулся и прижал ее к себе. Она так и просидела в его объятиях, пока не настало время возвращаться во дворец, надев привычную маску безразличия. Он знает, что я не могу его любить. Он знает, какая я, всегда знал, и всё же он меня оставил. Пусть же теперь он живет с этим выбором. Она не чувствует ничего: ни печали, ни злости, одну лишь пустоту. Свет угасает, зал теряет все свои краски, но никто не приходит. Она сворачивается клубком на троне и проваливается в сон без сновидений. Утром ее находит Электра, она спит, пристроившись на троне, как ребенок. Клитемнестра слышит быстрые шаги дочери и открывает глаза. Утро всё еще раннее. Она поворачивает голову направо, ожидая увидеть там Леона. – Ты отослала Леона, – говорит Электра. В ее голосе гудит осуждение. Клитемнестра садится и поправляет на себе кабанью шкуру, все ее суставы ноют. Должно быть, ночью прошел дождь: пахнет влажной землей, в окна струится мягкий, чистый свет. – Леон сам решил уйти, – отвечает она. Электра подходит ближе, в ее глазах искрится злость. – Ты сама его оттолкнула. Ты выбрала предателя Эгисфа, и поэтому Леон ушел от нас. Как занятно дочь подобрала слова, думает Клитемнестра. Не она ли спрашивала, считает ли мать Эгисфа красивым, и говорила, что ее восхищают сломленные люди? Когда Электра заговаривает снова, кажется, что она вот-вот сорвется. – Леон был как отец и мне, и Хрисофемиде, и Оресту. Он заботился о нас, потому что любил тебя. – Электра делает паузу, чтобы перевести дыхание. – Ты знала, что он уйдет, если ты подпустишь к себе Эгисфа. – Я не знала. – Зачем он вообще тебе понадобился? – В ее голосе слышится обида. Теперь она похожа на хнычущего ребенка. Неужели Электра сама хотела заполучить Эгисфа? Клитемнестре казалось, что интерес дочери к нему был не более чем прихотью, загадкой ее непостижимой натуры. – Почему ты выбрала его и отослала Леона? – повторяет Электра. – Я не хотела, чтобы Леон ушел. – Тогда почему ты ему об этом не сказала? – Царицы никогда не умоляют. – Значит, его прогнала твоя гордыня? Клитемнестра встает. – Ты злишься, потому что хотела Эгисфа для себя? Электра злобно прищуривается. – Хотела, но я бы никогда не пошла на это, потому что понимаю, что к некоторым вещам лучше не притрагиваться, как и к некоторым людям. – Боль плещется в ее глазах, почти как живое существо. – Но ты всегда брала, что хотела, сколько я себя помню. Ты забрала себе внимание отца, любовь Ифигении, ты всё забрала. – Ты думаешь, я жаждала внимания вашего отца? – отвечает Клитемнестра, чуть не срываясь на крик, всё ее тело ломит от гнева. – Чудовища, который убил моего мужа и забрал меня себе? – А что насчет того, чего хотела я? – не уступает Электра. – Всё это ты тоже забрала. Преданность народа, уважение Ореста, обожание Леона. Всего, что у меня есть, мне пришлось добиваться. – Ты думаешь, это вызов? Состязание между мной и тобой? – Да. – Ты ничего не знаешь об этом, – говорит Клитемнестра, заостряя свои слова, как лезвия. – Ты не понимаешь, что такое настоящее состязание. Когда я была ребенком и жила в Спарте, мать била меня, если я проигрывала забег. Она унижала меня. Отец оставлял меня без еды. Жрица меня секла. Вот это испытания. Это сражения. А то, на что жалуешься ты, всего лишь детские прихоти, но ты уже не ребенок. – Разве ты не понимаешь? Твое детство… В этом ты тоже победила. Ты побеждала в играх и соревнованиях, ты пережила побои, порки, ты охотилась и убила рысь! А что сделала я? Ничего. – Ярость исчезла с лица Электры, и на нем снова появилось пугающее хладнокровие. Клитемнестра делает глубокий вдох. Разговаривать с дочерью куда труднее, чем сражаться на поле боя, потому что ее следующее слово невозможно предугадать. – Ты просто не замечаешь того, что делает особенной тебя, – говорит Клитемнестра. – Ты всё превращаешь в соревнование, но отказываешься признавать, что ты не такая, как я, и это хорошо. Твоя тетя Елена вела себя точно так же, когда мы были детьми. Однажды она сказала, что завидовала мне, потому что я всегда была в центре внимания. А ведь как человек она была намного лучше меня. – Я не Елена. – Электра распрямляет плечи. Стоит твердо, как дерево, которое невозможно согнуть. – И я не Ифигения. – Нет, ты не она. Ифигения никогда не была завистливой или злой. Она была совершенно не такой, как все. Электра таращится на нее, словно пытается пронзить ее череп и прочесть мысли, а затем произносит слова, которых Клитемнестра надеялась никогда не услышать: – Порой мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить. Она выскакивает из мегарона во внутренний дворик. Стражники расступаются, чтобы дать ей дорогу, она всматривается в их лица, они кажутся ей уродливыми и перекошенными. Она проходит мимо стражей и мимо каменных грифонов, которые словно бы истекают кровью. Всё вокруг искажается и теряет форму: колонны превращаются в мечи, слуги – в диких зверей. Амфоры и корзины в их руках напоминают трупы. Иногда мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить.