Она добирается до комнаты Хрисофемиды. Эта часть дворца залита ярким светом, всё вокруг снова приобретает четкие очертания. Она хватается за грудь, чувствуя, как бешено колотится сердце. Хрисофемида еще в постели, спит, окруженная облаком волос, разметавшихся по подушке. У окна сидит Эйлин и полирует украшения. Заметив Клитемнестру, она встает. – Вам нехорошо, – говорит она. Клитемнестра знаком просит Эйлин сесть и сама усаживается рядом. Эйлин молча чистит камни, давая ей отдышаться, подносит каждый к свету, чтобы убедиться, что они сверкают, а если находит тусклую грань, осторожно проходит по камню мягкой тканью. Размеренное дыхание Хрисофемиды убаюкивает, точно колыбельная. Иногда мне кажется, ты бы хотела, чтобы я умерла, а Ифигения осталась жить. –  Моя дочь презирает меня, – говорит Клитемнестра. Эйлин откладывает тиару и ткань в сторону и обращает на Клитемнестру сочувственный взгляд. – Я уверена, она не произносила этих слов. – Она использовала другие, куда хуже. – Вы же знаете, какая она, – отвечает Эйлин, взяв госпожу за руку. – Она носит в своем сердце печаль, а потом выпускает ее ненавистью. Но она вас любит. – Я так не думаю, Эйлин. – Электра росла в тени. Ифигения была старше и лучше во всем, а Орест мальчик, – им доставалось всё внимание. Ей было трудно. Клитемнестра отдергивает руку. – Знаешь, что трудно? Потерять свое дитя. Я посвятила им всю свою жизнь. Я воспитала в них силу, я боролась, чтобы они знали, как нужно править. И в ответ я жду от них преданности. – Электра потеряла сестру, – говорит Эйлин, беря в руки пару сережек. – Когда вы вернулись из Авлиды, она каждую ночь сидела под дверями ваших покоев и слушала, как вы рыдаете. Когда она уже не могла выносить эти звуки и порывалась что-то с собой сделать, к ней приходил Леон и не оставлял ее до самого утра. – По лицу Эйлин пробегает робкая печальная улыбка. – Пусть он и не ее отец, но она любила его. Клитемнестра чувствует, что внутри нее как будто что-то прогнило. – Он ушел, а я его не остановила. – У вас не было выбора. Если бы вы остановили его, он бы остался здесь, ненавидя вас. Если бы вы побежали за ним, то опозорили бы себя. Хрисофемида ворочается во сне. Солнце льется на нее, точно дождь золотого света. Когда в детстве Хрисофемида отказывалась спать, Клитемнестра выходила с ней на солнце, и девочка засыпала в мгновение ока. Она любила чувствовать на себе солнечное тепло. – Временами я боюсь, что становлюсь той, кем пытаюсь казаться, – тихо произносит Клитемнестра. – Когда Леон ушел, я ничего не почувствовала. Эйлин трясет головой: – В ту ночь, когда вы впервые прибыли в Микены, вы спасли меня от порки. Помните? Может, и нет, но я никогда не забуду. Потом через несколько дней вы вошли в кухню и спросили, не хочу ли я прогуляться с вами по саду. Вы сказали: «Ты похожа на мою сестру». Вы вмешались, когда Агамемнон хотел затащить меня в свою постель. Вы давали мне травы, когда меня мучила лихорадка. Вы научили меня читать, чтобы я помогала вам считать припасы. Неужто тиран стал бы делать такое? Эйлин снова касается своей госпожи. На этот раз Клитемнестра не отдергивает руку. – Даже притворяясь жестокой, – говорит Эйлин, – вы всё равно лучше большинства людей. Ночью она лежит без сна и разглядывает звездные вихри за окном. Днем, когда она беседовала в мегароне со своими лавагетами, к ней подошла Электра и предложила ей нарезанные яблоки. Предложение мира. Должно быть, с ней поговорили Эйлин или Хрисофемида. Клитемнестра отпустила мужей, и они с дочерью ели яблоки у очага, шипящего и потрескивающего, как их мысли. Эгисф кладет руку ей на плечо и тихонько переворачивает ее, чтобы они лежали лицом к лицу. Его взгляд затягивает ее. Изморозь в его глазах больше не пугает ее, теперь она успокаивает, врачует боль, как лед, приложенный к ране. – Ты любила его? – спрашивает Эгисф. – Своего стражника. Она качает головой: – Я не могу позволить себе любить. Но едва произнеся эти слова, она чувствует, как что-то внутри нее надламывается; стены, которые она так тщательно выстраивала вокруг себя, дают трещины. Всего лишь крошечная брешь, но ее достаточно, чтобы впустить свет. Словно бы почувствовав то же самое, Эгисф спокойно засыпает. Она видит, как расслабленно приоткрывается его рот, подрагивают веки. Он всегда спит беспокойно, бормочет что-то неразборчивое, терзаемый кошмарами. Каждую ночь он мечется под покрывалом, как пойманная в сеть рыба, а она каждый раз обхватывает его лицо ладонями, и он затихает. Тогда она тоже может заснуть, ободренная его присутствием, даже несмотря на кошмары и возню. Во сне они словно сражаются с тенями, но по крайней мере они делают это вместе. Она вся взмокла, ее накидка валяется поблизости, туника покрылась пылью и песком. Эгисф кружит вокруг нее, выжидая момент для новой атаки. В его глазах горят страх и настороженность, преследующие его всякий раз, когда он берет в руки меч. Они сражаются на тренировочной площадке. День близится к концу, небо вздулось и пожелтело, точно мозоль. Клинок Эгисфа мелькает, поочередно вспыхивая гранями в гаснущем свете дня. Она отражает его удар мечом и уворачивается. Они упражняются уже давно, щека Эгисфа перепачкана кровью. Когда она порезала его, в его глазах сверкнула ярость, и на мгновение ей стало страшно. Но ярость тут же рассеялась, и он улыбнулся ей той улыбкой, которую всегда приберегает для нее, когда она бросает ему вызов. Она никогда не видела, чтобы он удостаивал этой улыбкой кого-то еще. Он резко ставит ей подножку. Она спотыкается, но не падает, а Эгисф тем временем поднимает свой меч, царапая ей плечо. Она смеется, их мечи на мгновение соединяются в поцелуе, чтобы тут же вновь устремиться в разные стороны. – Моя госпожа, – произносит кто-то у нее за спиной. Она ударяет Эгисфа по руке, и тот роняет меч. Ловя ртом воздух, она оборачивается и замирает. Перед ней стоит молодой загорелый муж, его волосы жирно поблескивают. Один из ее разведчиков. Он хмуро окидывает взглядом Эгисфа. – Ты принес вести? – спрашивает Клитемнестра. – Да, – отвечает разведчик, снова обращая на нее свой взгляд. – Из Спарты и из Трои. Она судорожно вытирает меч о тунику и зажимает порез на плече. Кровь бежит по ее пальцам. Где-то позади Эгисф подбирает свой клинок и становится рядом с ней. Лучше бы ему этого не делать. – Что случилось в Спарте? – спрашивает она. Муж оглядывается по сторонам, осматривает разбросанное по площадке оружие, еще раз окидывает взглядом Эгисфа. Она приказала всем своим разведчикам не приходить в мегарон, а докладывать ей с глазу на глаз, и теперь он, должно быть, недоумевает, почему Эгисф не уходит. – Ваш брат Полидевк предлагает заключить брак между вашей племянницей Гермионой и вашим сыном Орестом. Он говорит, что Гермиона уже совсем расцвела, превратилась в молодую мудрую женщину, и скоро придет ее время выйти замуж. – Я полагаю, он предложил это потому, что никто не желает жениться на дочери женщины, которая сбежала в Трою, – замечает Клитемнестра. Разведчик недовольно сводит брови. – Он этого не говорил. – Если Орест женится на ней, он станет править после Менелая? – Ваш брат знал, что вы спросите об этом, поэтому сказал, что так и будет. Полидевка не интересует трон. – Хорошо. Мы обсудим это с сыном, и я дам вам ответ. Это все вести из Спарты? – Да. Разведчик подходит чуть ближе. Она переводит взгляд на Эгисфа, ожидая, что он уйдет, но тот не двигается с места. – Я найду тебя во дворце, – говорит она. Она ждет, что он начнет возражать, оскорбится, но его лицо совершенно бесстрастно. Он подбирает свое оружие и уходит, похрустывая опавшей листвой. Она знает, что ей придется объясняться с ним, но это будет потом, а сейчас ее сердце вырывается из груди, и каждая мышца напряжена до предела – разведчики уже давно не приносили вестей из Трои. Когда Эгисф исчезает на улицах акрополя, разведчик тихо говорит: – Вы приказывали сразу отыскать вас, если появятся вести из Трои. – Война окончена? – спрашивает она. – Еще нет. Но осталось недолго. Говорят, что Одиссей, сын Лаэрта, придумал хитроумный план, с помощью которого наши воины смогут попасть в город. Данайцы строят гигантского деревянного коня. Никто еще пока не знает, что они будут с ним делать, но в этом наверняка и заключается часть его замысла. Мои доносчики из лагеря говорят, что данайцы ожидают окончания войны через пару недель. Пара недель. Как долго она ждала этого момента? Сколько бессонных ночей? Сколько скорбных дней? – Кто твои доносчики? – спрашивает она. – Наложницы из лагеря. – А как мы можем быть уверены в том, что война закончится в нашу пользу? – Как мне сообщили, Одиссей вполне уверен в таком исходе. Значит, так и будет. Ее плечо всё еще кровоточит, она отрывает от своей туники полоску ткани и перевязывает рану. Разведчик продолжает: – Некоторые военачальники уже решают, кого из женщин они заберут себе в наложницы, когда война окончится. У Приама много дочерей, и все они уже достаточно взрослые. – А Елена? – Ваша сестра всё еще в Трое, но Менелай поклялся убить ее, как только город падет. Клитемнестра глубоко вздыхает. Перед отъездом Агамемнон сказал ей: «Я уверен, что мой брат тут же простит ее, как только увидит. Он сердобольный, а твоя сестра умеет произвести нужное впечатление». Она цепляется за эти слова, как улитка за камень. – Сколько военачальников остались живы? – Царевич Ахилл умер, ваша милость. Парис сразил его стрелой.