Она не отвечает, тянет меня за шею и заставляет чуть не задохнуться от прикосновения ее нежных губ. Я обхватываю её лицо обеими ладонями, приподнимаю её голову над подушкой и снова льну к её губам, на этот раз — не по-детски жарко и неистово. Медленно слизываю языком кровь с её ранки и начинаю мягко посасывать нижнюю губу. Из горла Ким вырывается тихий гортанный стон, от которого я слабею как робкий школьник. И снова я, как гребаный больной ублюдок представляю, как она вот так же предавалась страсти с другим и чуть не умираю от тоски. К черту всё. Сейчас ты моя. И я твой. А обо всем остальном мы подумаем завтра. 11 Солнечные лучи нежно ласкают спину, и возникает ощущение, будто я уснул на теплом песчаном пляже под синим небом, убаюканный мерным рокотом морского прибоя. Я почти не чувствую прикосновения песка, казавшегося мелкой пудрой; я утопаю в нем, как в мягкой перине. Не открывая глаз, я блаженно перекатываюсь на бок, путаясь в белом одеяле, утыкаюсь носом в подушку и неглубоко вдыхаю, чувствуя остатки ее запаха. Как много драгоценного времени потеряно, чтобы пройти путь от нашей первой незабываемой встречи до этого блаженного момента. Но сейчас не время жалеть об утраченном. Вчера Ким отдавалась мне душой и телом, и будь я трижды проклят, если это не то, о чем я думаю. Ни одна женщина, теряя чувства к мужчине, не будет так сладко стонать и светиться той самозабвенной и пламенной любовью, что я видел вчера в ее взгляде. Открывать глаза совсем не хочется. Я переворачиваюсь на спину, потягиваюсь и ощущаю сладкую ломоту в мускулах, удивившись тому, что лучи солнца пригревают лицо, а значит, куда-то подевались плотные шторы, пропускавшие в мою спальню утренний свет. Я заставляю себя открыть глаза и сразу понимаю, что лежу в кровати, приподнимаюсь и смотрю на Ким. Звуки, которые я принял за шипение морского прибоя, имеют иное объяснение. Шуршала одежда и язычок платья, которое Кимберли на себе застегивает. Одеваясь, она собирает золотисто-каштановые волосы в хвост и начинает закидывать мелочи в свою сумочку, дважды тянет за язычок и продевает ноги в туфли. Ким стоит спиной к кровати, и над головой её ореолом сверкают солнечные лучи. Куда это она собралась? — Ким? — спросонья голос мой звучит хрипло. Кимберли замирает и я, бесшумно поднимаясь, быстро надеваю штаны, продеваю ноги в отверстия и замедляясь, застегиваю пуговицу. Все это время я не свожу с нее глаз. Ким оборачивается и смотрит на меня через плечо, но я ничего не могу прочесть на ее лице, и это заставляет меня нервничать. Затем, когда тишина становится слишком гнетущей, она медленно проговаривает: — Ты не пришел, — голос ее сухой и бесцветный, как у рассказчика на аудиокассете. Внутри у меня всё холодеет и я сразу всё понимаю. Она поворачивается ко мне. — Тогда, пять лет назад. Мы собирались сбежать от родителей, а ты не пришел. — Послушай, я могу это объяснить. — Ты мог позвонить. Мог написать, в конце концов, мог сказать Элайне! — Знаешь что? — тут уже у меня самого выливается раздражение. — Ты тоже не ликом шита. Я видел вас вместе. —Меня?— с таким удивлением спрашивает она. — С кем ты меня видел? — С одноклассником твоим бывшим, Стэном Дэвисом. Который ухлестывал за тобой, — продолжая говорить, я тянусь к комоду, доставая из ящика доказательства своих слов. — Он ласкал тебя, а ты и не против была пригреться у него на груди. Не помнишь? И тут я вижу, как ее взгляд широко распахивается, ошеломленно прослеживая, как я бросаю на комод фотографии, которые со звонким шлепком ударяются о поверхность, после чего наступает оглушительная, звенящая тишина. 12 В каком-то нелепом кататоническом ступоре я медленно подхожу и беру фотографии. В ушах плавают лишь мои мысли, они стучат по черепной коробке, больно отдаваясь в висках, вывинчивают каждый нерв в моём теле, замораживают глаза. Пару секунд я нахожусь в капитальном зрительном параличе и только затем мой мозг разбирает все цвета по частям. На первом снимке Стэн нежно целует мою ладонь. На другом он прислоняется к моему лбу и удерживает мое лицо в своих ладонях. Мои глаза блаженно прикрыты, губы растягиваются в милой улыбке, руки лежат на его боках. Я хорошо помню это. Вот я стою под палящими лучами летнего солнца возле белого здания больницы, на моем лице блаженная улыбка, и только самые близкие поймут, что улыбка эта на самом деле исполнена тревогой и страхом. Только что я узнала, что беременна. Меня одолевают разные чувства, как и любую другую восемнадцатилетнюю девчонку, только что узнавшую о своем положении. А человек, которого я люблю, бросил меня. Стэн поддержал меня, а я разрыдалась у него на плече. Но на фото этого конечно нет. Папа (а я не сомневаюсь, что это он) подобрал самые удачные кадры, — за нежной улыбкой скрыта глубокая тоска и горечь, за ласковыми касаниями — боль и тревога. Я улыбалась, глядя в глаза Стэну, но Бог знает, сколько усилий мне стоила эта улыбка. Да, это несомненно фотография двух влюбленных. Теперь я понимаю, почему Кейн так решил. Не зная себя, я бы тоже решила, что люблю Стэна. Обманчивая реальность. Вылизанная картинка, за которой стоит столько поломанных жизней. — Это же «Бейби-Сиэтл» на окраине города… — мой тихий шепот потрясённо прорезает фоновую тишину. — Я ещё была в отчаянии… Стэн тогда приехал, чтобы поддержать меня, — я поднимаю на Кейна полные болезненных воспоминаний и непонимания глаза и потрясённо шепчу: — Откуда у тебя эти фотографии? — Что значит, поддержать тебя? — спрашивает Кейн, игнорируя мой вопрос. — Вы разве не вместе были? Ты же приняла его предложение руки и сердца, и вышла за него замуж. По мере произнесенных слов его глаза все больше наполняются озадаченностью и каким-то маленьким проблеском понимания, но слишком далёким, пока неспособным пробить толстую броню из лжи.Это неправда, нет. Ты же знаешь.Я делаю глубокий вдох. — Кто тебе такое сказал? — в голосе моем сухая отстранённость. — Твой отец. — Папа? Господи. — Он сказал, что ты разочаровалась во мне из-за того, что я не пришел… — с несвойственной ему неуверенностью отвечает Кейн, внимательно изучая мое лицо. — И видеть меня больше не хочешь. — И ты поверил ему? — Нет, — твердо отвечает Кейн. — Поэтому пришел лично с тобой поговорить. Хотел объясниться. Был уверен, что ты поймёшь меня и простишь, — тут его глаза смягчаются и тон становится чуть ниже, пробивая в голосе тонкую брешь: — Я же знаю тебя. Знал, — грустно подчеркивает Кейн. Пару секунд он собирается с мыслями, он делает глубокий вдох, несильно расправив плечи и говорит, глядя мне в глаза: — Ким, я не смог прийти на наше место, потому что меня схватили, обвиняя в «краже» моей сестры из детдома. У меня забрали телефон и я не мог тебе позвонить. После того, как меня выпустили, я приходил к твоему дому три вечера подряд и стучал в твое окно… Но ты мне так и не открыла. Придушенные временем воспоминания накрывают ураганом. И я понимаю, что как же далеко остались те безоблачные дни, когда мы с Кейном ещё не знали, что такое боль и предательство. Такие дни ты записываешь на плёнку внутренней памяти и воспроизводишь раз за разом в другие вечера, полные боли и одиночества. До всех этих разрушающих событий Кейн часто приходил ко мне каждый вечер, забирался по разветвленному дубу, что стоял напротив моей комнаты на втором этаже и стучал камешком в окно. Я запирала дверь комнаты изнутри, пускала его через окно и мы до утра нежились в объятиях друг друга, будучи уверенными в том, что нас не поймают. Сейчас же я смотрю на него спустя пять лет нашей разрушенной жизни, и не верю в то, что судьба так жестоко над нами посмеялась. — Родители переселили меня в другую комнату, — мой голос доносится глухо, словно я нахожусь в доме и разговариваю с человеком по ту сторону закрытого окна. — И на окна поставили решетки. Первое время они не разрешали мне даже пройтись по дому в одиночку. Кейн подхватывает, не сводя с моих глаз взгляда, продолжая уловленную нами обоими логическую цепочку: — Спустя неделю меня нашел твой отец. Пообещал помочь вернуть мне Оливию из детского приюта, заплатить мне, но взамен я должен отказаться от тебя. Ещё он сказал, что прямо сейчас ты находишься со Стэном, и вы поженились. Он предоставил мне свидетельство о браке и вдобавок эти фотографии, — Кейн ненадолго замолкает. Когда он снова говорит, его голос звучит поникшим и безысходным. — Я подписал эти бумаги, Ким. Подписал, не проверив и не выяснив правду. — Боже мой, — я пораженно выдыхаю. — Я поехала тогда в женскую консультацию, чтобы подтвердить или опровергнуть беременность. — Ты… — Кейн запинается на полуслове. — Это был твой ребенок! — выкрикиваю я. В воздухе повисает невозможная абсолютная тишина. — Был? — холодно замечает Кейн. — Папа, — я с горечью улыбаюсь, проигнорировав побежавшую по щеке слезинку. — Он заставил меня сделать аборт. Если бы ты знал, как я кричала… Если бы ты знал, как мне было больно! Кейн в бессилии прикрывает глаза и качает головой, он отворачивается к окну, сцепив руки на затылке. — У меня был план, — я смотрю в его спину полными слёз глазами, мне видны побелевшие костяшки его пальцев, до такой силы он сжал их, и продолжаю говорить, с нездоровым мазохизмом добивая нас обоих. — Вечером накануне аборта я сбежала. Родители не удерживали меня, ты пропал, они видели, что меня мало что вообще интересует, а потому ослабили свой контроль. Ночью я тихо вышла из дома и побежала к тебе. Не знаю зачем, ведь тебя уже скорее всего в городе не было, — с апатичной пассивностью рассуждаю я. Мой голос дрогнул, придушен каким-то убитым спокойствием, когда я убито произнесла: — К тебе я так и не дошла. По дороге меня встретили двое парней. Они… Ком, вставший в горле, мешает мне договорить. Тут Кейн разжимает пальцы и настороженно поворачивается ко мне. — Что они, Кимберли? — шепотом спрашивает он, едва не захлебнувшись собственными словами. В глазах его стоит ужас и отрицание. — Они сделали это, — подтверждаю я и буквально чувствую, как внутри него всё обрывается. В моих глазах стоят слёзы. — На следующий день я уже не сопротивлялась. Мама повезла меня в больницу, меня проверили и я согласилась. После того, что они сделали со мной… Мне было все равно. Его лицо мгновенно перекашивается гримасой боли, с него сходят все краски и Кейн делает рывок ко мне. Он хватает меня за щеки, слишком сильно и отчаянно, судорожно впиваясь в мое лицо. — Кимберли, скажи, что это ложь! — его глаза лихорадочно блестят, он кусает губы и по его левой щеке скатывается льдинка, и я не сразу понимаю, что это слёзы. Бессильные мужские слёзы, так как если бы я находилась на краю обрыва, который вот-вот рухнет вниз, а он наблюдает за этим издалека, не способный прийти мне на помощь. — Скажи мне, что всего этого не было! Скажи!!! Он с силой встряхивает меня за плечи, больно впиваясь пальцами. Его глаза мокрые от слёз, он задыхается от сдавленных вдохов, Кейна колотит и рваное дыхание обжигает мне лицо, — я никогда ещё не видела его в таком состоянии, и мне до ужаса страшно за него. Я ощущаю удивительное заторможенное спокойствие, хотя этот пронзительный крик ещё долго будет стоять в моих ушах. Но внешне я даже не шелохнулась. — Поздно, — мой тихий, жестокий своим равнодушием голос едва доносится до моих ушей. — Забудь. Всё прошло. И уже не склеить. Я смотрю на его потрясенный взгляд, вижу, как бессильно падают с моих плеч его руки и слышу как он захлёбывается собственным коротким вдохом. Я бросаю на него последний взгляд, полный убитого холодного спокойствия, а затем разворачиваюсь на каблуках и ухожу. — Ким. Кимберли, постой! — в отчаянии зовет меня Кейн и я, рывком открыв дверь вовнутрь, резко и неожиданно застываю. 13 Кимберли стоит без движения. Мои лёгкие застывают, удары сердца резко сокращаются, кровь становится вязкой и тягучей, как время, вырвавшееся из плена секунд, минут и часов. Вид замершей Ким, ее неглубокое частое дыхание и легкая дрожь в руках — верный признак того, что она не собирается уходить. Что-то заставило ее передумать, что-то поистине для нее шокирующее, и это явно не моя отчаянная мольба. Я смотрю на ее ошеломленный вид, на сковавшее тело ледяное оцепенение, я не вижу её глаза, они направлены вперёд, но почему-то четко ощущаю исходящее от них оцепенение, и понимаю, что остановилась она вовсе не из-за меня. — Оливия, — шелестит Ким одними губами. Она срывается с места, я бесшумно прохожу вперёд, опираюсь на дверную раму между стенным косяком и белой дверью и молча наблюдаю за ними. — Кимберли? — голос малышки такой невинный и доверчивый, разносится по округе, как шелест листьев. Мне заметно как Оливия сильно впивается пальцами в мишку, — она всегда так делает, когда ей страшно или больно. Кимберли опускается на корточки, ее сумка спадает с плеча, касаясь пола, но она не замечает этого. Она гладит Оливию по плечам, лихорадочно касается ее щек и волос, так словно видя перед собой целую и невредимую малышку, она не верит, что так оно и есть на самом деле. — Девочка моя, — ласково шелестит Ким и сколько же боли в ее словах. Она тянется вперёд и крепко обнимает мою сестрёнку. Ей этого не заметно, но я прекрасно вижу, как по лицу Оливии проходит гримаска боли, она примружив глаза, глубоко вдыхает и делает то, что я уверен, окончательно разбивает Кимберли сердце. Она отталкивает Ким от себя, выпуская ведмедя из рук, ее глаза округляются, из горла исходит сдавленный всхлип, а затем она убегает.Кимберли прослеживает за ней взглядом, то как за Оливией яростно захлопывается межкомнатная дверь, поднимает плюшевого ведмедя, сжимая его пальцами и тоскливо смотрит ей вслед. — Она обижена, — я подаю голос тихо, рассматривая идеально ровную, без ни одного изъяна спину. — Думает, что ты предала меня. И её.