Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 27 из 82 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В обратном походе товарищи посмеивались над ним, он и сам пошучивал над собой. Только дело был нешуточное. В армии трусость не прощали. Наказывали жестоко. Случалось — и вешали перед строем. Насчет Оглоблина вышел приказ: «Бить батогами с отнятием чести, снем рубаху». Приговоренный ревел в голос бабьими слезами. Солдаты стояли под ружьем, угрюмо отводя глаза. Ударили барабаны. Размахнулся палач. Вдруг Оглоблин вскочил, смешно поддерживая штаны, завопил, залопотал. Лишь несколько слов можно было разобрать: — Государево слово и дело! Слово и дело! Офицер кивнул палачу. Тот отошел, с сожалением раскатал засученный рукав. Кажется, на этот раз кара миновала труса. Вместе с пленными шведами, отсылаемыми в Москву, отправили и Оглоблина — к Ромодановскому, в Преображенский приказ. Через несколько дней об этом происшествии никто уже не говорил и не думал. Не до того было. Петр примчался с Олонецкой верфи. Он успел загореть на вешнем солнце. Был тревожен. В Шлиссельбурге разругал всех подряд: и кашевара, подсунувшего ему прогорклую гречневую размазню; и фельдмаршала — за то, что не усмотрел — в полках нехватка пуль. Бориса Петровича нещадно корил еще за то, что не все суда, строившиеся на острове, поспели в срок: — Малые паузки столь долго делают, знать, не радеют. Время, время! Не дать неприятелю опередить нас. Не пришлось бы нам тужить после. Время, время! Все надо самому проверить. Не прикрикнешь, не возьмешь за глотку, не поторопятся. Торопиться же надо, не упуская часа. От хлопот и забот сон пропал. В мыслях то одно, то другое вразброс. Хватит ли свинца? Не подмочили ль в обозе порох? Где застряли лекари? По сей день не прибыли к армии. Привезены ли из Ладоги мешки с шерстью? А суда, суда! Успели ли законопатить прошлогодние? Надежны ли новые? Не сели бы на мель барки, идущие от Олонца… Двадцать третьего апреля переливчатые горны подняли войско. Шереметев в последний раз устроил смотр полкам. Первой отправилась по берегу конница. За нею — пешие ратники. Увязали в грязи. Ругались и пели. Проклинали свою солдатскую долю. Дивились белым подснежникам, проглянувшим на лесных прогалинах. Двадцатитысячная армия шла к Ниеншанцу. Бомбардирский капитан на день задержался в Шлиссельбургской крепости. Не мог никому доверить любимое свое детище — артиллерию. Он должен своими глазами видеть, как ставят на палубы пушки, как крепят их, как укладывают в трюмах ядра и коробы с порохом. Иногда Петр сам хватается за снасть, которой тянут пушки. Взваливает кули на спину, кряхтит. Доски под ним гнутся. Солдаты давно уже содрали кожу с ладоней. Иные надорвались, сплевывают кровью. Лица потные. Ну чего тут крутится на сходнях этот горластый, долговязый? Только мешает. Не толкнуть бы его ненароком, греха не оберешься. Петр и сам видит: без него обойдутся. Садится на берегу на валун. Раскуривает трубку. Разглаживает на остром колене бумагу с замусоленными краями. Водя по строкам дымящимся чубуком, читает «сказку ладожан»: «От Орешка до Невского порогу 20 верст: путь удобный с знатцами… От порогу до городу Канец 25 верст: путь свободный с знатцами ж, а без них невозможен, потому что в редких местах есть камень под водою. От Канец до Невского нижнего устья, до моря 7 верст: ход судам свободный с признаками, потому что есть мели… По невским берегам от Орешка до Канец леса большие и малые…» В низовье Невы барки с артиллерией пойдут плавным путем. Головную поведет Тимофей Окулов. 8. СТРАДА Ниеншанц был плотно обложен со всех сторон. Опустевший Ниен все еще горел. Дымом затянуло полнеба. Барки вошли в гавань, прикрытую от врага высоким берегом. Сразу же начали выгружать мортиры и ядра. Петр прошагал в фельдмаршальский шатер. Шатер был разбит на берегу Охты. Рядом громоздились развалины старой, сложенной из тяжелых валунов, стены. Ее покрывал серый, ползучий мох. Немногие знали, что это руины древней Ландскроны. День был сумеречный. В воздухе носились черные хлопья. Пахло гарью. Ниеншанц землистой грудой, оплывая под дождем, виднелся на мысу. Изредка то здесь, то там сверкнет выстрел. Настоящий бой еще не начался. Противники только присматривались. Наша позиция была отменно хороша. Всего саженях в двадцати от крепости. Широкий вал — отличное прикрытие. Он надежно гасил вражеские пули. Выходит, шведы для нас насыпали этот вал… Осада Ниеншанца складывалась совсем по-другому, непохоже на штурм Нотебурга. Здесь не было водной преграды со всех сторон. Два войска с самого начала стояли нос к носу. И воевать приходилось с иной сноровкой. Резервные полки, укрытые в лесу, занимались важным делом: рубили лес для фашинных связок. Из ветвей плели длинные корзины, насыпали их землей. Получались туры — как-никак защита от пуль в этом полукрепостном, полуполевом сражении…
Ночь напролет, стараясь не шуметь, умеряя дыхание, бомбардиры рыли апроши, ставили на место пушки. Несли их на руках, оступались в грязь, в рытвины. Случалось, железная тяжесть придавит солдата — он не застонет, не охнет, только глаза нальются кровью. Ждет, когда подоспеют на помощь товарищи… К рассвету девятнадцать пушек да тринадцать мортир, разинув черные жерла, глядели на Ниеншанц. Можно бы и начинать дело. Но, как уж повелось в российской армии, противнику была предложена сдача, чтобы не лить понапрасну кровь. Легко, словно играючи, на вал взбежал барабанщик с белой перевязью через плечо. Вскинул палочки, ударил в звучную, туго натянутую кожу. Белобрысенький барабанщик старался шагать уверенно, твердо. Он направлялся прямо к крепости. За обшлагом его мундира белел бумажный пакет. На земляной стене крепости появились шведы. Барабанщик, задрав голову вверх, стоял уже у ворот. К нему вышел офицер, высокий, плечистый, с огромным, волочащимся палашом. Рядом с офицером барабанщик казался беззащитным малышом. Эта беззащитность была такой явной, что солдаты наши без команды, без уговора поднялись и тесным рядом подвинулись вперед. Двое у крепостных ворот на виду у двух армий о чем-то говорили. Потом все увидели, как барабанщику завязали глаза. В воротах, в глубину, отворилась маленькая калитка. Уже в самом Ниеншанце барабанщика куда-то долго вели. Он поднимался и спускался по ступеням. Наконец с глаз сняли платок. Лицом к лицу стояли Яган Аполов и Васена Крутова. Васена сама напросилась в парламентеры из желания первой побывать в крепости, к стенам которой ока пришла первой же, задолго до того, как ее осадила армия. Страха не было. По нерушимому закону посланный с миром от войска почитался неприкосновенным. Пытливо оглядывала Васена помещение, где находилась. Оно без окон. Стены расперты бревнами, сквозь пазы сыпалась земля. Это был каземат, вырытый в толще крепостной стены. Щеки Аполова красны, как сырое мясо. Желтые белки глаз в тонких прожилках… Узнал ли комендант Ниеншанца в барабанщике свою прислугу? Если и узнал, ничем не выдал себя. Не признавать же, что его, седого полковника, одурачила девчонка (или мальчишка?), почти ребенок. Аполов взял письмо. С осторожностью развернул. Прочел и покраснел еще больше. Задыхаясь, с трудом проговорил по-русски: — Нет, мы будем драться. — И, отвернувшись от барабанщика, по-шведски, тихо, но так, что его слышал офицер, приведший Васену: — Король никогда не простит мне сдачу Ниеншанца… Сразу после того как барабанщик вернулся из крепости и стал известен ответ Аполова, началась по обыкновению трудная воинская страда. Полетели пули с обеих сторон. Ядра долбили и рвали землю. Логин Жихарев с бомбардирской командой управлялся со своими тремя пушками. Они стояли в ряд — та, что перед началом кампании была сделана на Литейном дворе, старинная, прадедовская, найденная в Нотебурге, и та, что недавно отлита в Орешке. У каждой свой норов. Старинная стреляла исправно, только ядра приходилось подбирать мельче. Новая била с небольшим недолетом, а первая действовала, как бывалый, обкуренный порохом солдат, характера своего не показывала. Логин с горящим фитилем, зажатым в зубах, бегал от пушки к пушке. Одна стреляет, в другие заряд кладут. Жихарев потерял где-то шапку, волосы разлохматились, падают на глаза. В спешке повязал кудри веревкой, оторванной от порохового мешка. Пушкарь, обычно неуклюжий, по-медвежьи медлительный, совсем другим становился только у домницы и в сражении. Ловкий. Быстрый. Жихаревские пушки знает вся армия. Подручные Логина стараются — не было б охулки. Ядра летят с посвистом. В стороне от батареи солдаты забрасывают фашинником ров. Двое, Родион Крутов и Трофим Ширяй, волокут к крепостной стене саженный мешок, набитый шерстью. Мешок тяжелый, оттягивает руки. Родион тащит изо всех сил, а вокруг земля — шмяк, шмяк под вражьим свинцом. Трофим кричит Крутову громко, в апрошах слышно: — Куда прешь дуром? Прячься! Немой либо не слышит, либо не хочет слышать. Ширяй дергает его к себе. Оба оказываются за мешком. Можно отдохнуть. Плотно сбитая шерсть — верная защита от пули. Солдаты из окопа все видят, громко подают советы. Трофим отмахивается. Оставаясь за мешком, он вместе с Крутовым постепенно подталкивает его вперед, все ближе к стене. Опять отдыхают за мешком, соображают, откуда дует ветер. Наконец слышно, как сиповщик кричит Родиону: — Бей огниво! Немой долго возится, прикрывая ладонями затлевший огонек, шумно раздувает его. — Ого-го! — ревут в окопе. Шерсть задымилась. Черные, смрадные облака поднялись к небу, окутали стену.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!