Сергей Леонтьевич и сам помолодел с оглоблинскими молодцами. Загорел, лицо обветрилось, нос и уши лупились. Нередкое выражение мрачноватой сосредоточенности исчезло из глаз. Бухвостов научился шутить, чего раньше за ним не водилось. — Объявляется голоштанному полку, — говорил он, поглаживая щетинистые усы, — на должность нашего интенданта пролез Медведь. Пожалуй, это не было шуткой. «Голоштанный полк» прочно перешел на «лесное довольствие». Лес кормил, лес и обувал завтрашних ратников. Васена и Ждан ходили за грибами с мешком и приносили его полнехоньким, даже верх не завязать. Приносили и спелую бруснику. Такая работа нравилась им больше, чем хождение по голодным крестьянским дворам. Просить не наловчились, а отбирать силой последнее совестились. Нашел себе занятие и Родион. Он вырезал кленовый кочедык и плел лапти на всю братию. Лыка вокруг сколько угодно; научился он и сушить его наскоро, на огне. Все шло своим порядком. Жить можно. Только одно беспокоило сержанта. Чем дальше уходили на север, тем ближе день встречи с войском, тем неотложнее надо было решать трудный вопрос: как поступить с Васенкой? Сергей Леонтьевич, человек бессемейный и порядочно огрубелый на войне, против воли все чаще думал о том, что ведь эта белобрысая девчушка могла быть его дочерью. Никому не высказывал, как тревожит его судьба Васены. Отослать ее в Москву, к родным Бухвостова? Тогда надо им все объяснить, а кто согласится рисковать головой, скрывая беглую холопку? О возвращении ее в Оглоблино и думать нечего. Это дело невозможное. Снова в мыслях Сергей Леонтьевич ругал Ждана Чернова, будто он виноват в Васенкиных бедах. Вина же у него одна: пожалел сироту. Да кто же не пожалеет ее в таком великом несчастии? Один на один с Жданом Бухвостов озабоченно сказал: — Что с Васеной будет? — А девок в рекруты не берут? — задал вопрос Чернов, совсем осмелев и даже чуть насмешливо. Он понимал, что сержант никогда не выдаст почти ребенка на смертную муку. — Скучает по нам плаха, — сокрушенно промолвил Бухвостов. — Господин сержант, — сказал решительно Ждан, — я потолкую с нашими парнями, что они скажут?.. Начались у оглоблинцев споры-разговоры. День за днем гуторят. Как только к спорящим подойдет Васенка, все умолкают. А ей и невдомек, что людская забота — о ней. Только раз случилось, что девчушке пришлось вмешаться в разговор. Родион, слушавший все, о чем судили-рядили товарищи, вдруг взволнованно залопотал. Его спросили — чего он? Немой забормотал еще невнятней. Позвали Васену. Лишь она одна умела разбирать косноязыкую речь брата. Васена положила руки ему на плечи. — Что ты хочешь сказать, Родя? Он сразу успокоился. Девчушка прислушивалась и грустно качала головой. — Родя обо мне толкует, — произнесла она, когда тот замолчал, — он говорит: надо, чтобы у него был брат, а не сестра. Чуднó, право. Простая, смелая до дерзости мысль Родиона поразила всех. Когда Васенка отошла, заговорили еще горячей. Новики соглашались с немым. Родион колотил себя в грудь и старался объяснить, что если случится беда и все узнается, он один примет грех. Ему, побывавшему в застенке, отныне ничто не страшно. Тайна Васены, о которой пока и сама она мало знала, теперь известна ее землякам. Ждан тут же от каждого взял великую клятву на кресте: ни под кнутом, ни в огне никому и никогда не выдавать тайну. С этим Чернов пришел к Бухвостову. В списке новоизбранных ратников появилось новое имя: «Василий Крутов. В барабанную науку». Теперь Васенку по общему сговору стали называть Васькóм. Как и всех новиков, ждала ее нелегкая жизнь, тяготы войны. Но, пожалуй, во всем мире не было для нее более безопасного места, нежели в полку, рядом с братом и Жданом. Самый малорослый из земляков отдал ей свою запасную одежду, свято оберегаемые смертную рубашку и порты. По старому обычаю, солдату полагалось перед боем одеваться во все чистое. Но до боя еще далеко, а ради такого дела можно и против обычая пойти. Васенка с самого начала была уверена, что останется с братом и односельчанами, только не знала, как это будет. Она надела новую одежку, где надо подшила, где надо сузила. Повздыхала, расставаясь с белым платочком и косицами. Бухвостов ахнул, увидев мальчишку в подвернутых штанах и в рубахе, съезжавшей с плеч. Васенку не узнаешь. Ее ребяческим рукам не удержать ружье. Но такого славного барабанщика, в самом деле, нет ни в одном полку. — Дядь Сергей, а дядь Сергей, — проговорила смущенная Васенка, очень уж неловко чувствовала она себя переодетой, — а что это за барабанная наука?.. Произошло такое, на что ни Бухвостов, ни Родион, ни Ждан не могли вполне надеяться. Общая хранимая тайна накрепко соединила оглоблинских парней. На привалах сержант учил будущего барабанщика: — Слышь, Васенка, то бишь Васек, — на первых порах и все путали мужское имя с женским, — слышь, как сигнал играют. Это — «зорька», это — «приступ». А то есть еще «шамад». Сергей Леонтьевич пальцами выстукивал по грядке телеги. Васена прислушивалась, наклонив голову. В одном сигнале ей чудилась бодрая прохлада утра, топот многих бегущих ног, в другом — призыв и решимость. Только «шамад» сразу не полюбился. Это был сигнал отступления, тревожный, как удары набата. — Ты пойми, — внушал сержант, — каждый сигнал к месту нужен. Вперед пошли — барабанщик у знамени. Твой стук-перестук смелость людям дает. Солдату барабан что говорит? «Ты не один, ты не один, весь полк с тобой…» Но если неустойка вышла, отбит приступ — вот тут без барабана уж никак нельзя. По нему полк сбирается, раненые, услышав знакомую «дробь», к своим ползут… Понятно тебе, что есть барабанщик при войске? Ритм сигналов Васенка усвоила быстро. Только удар сначала получался несильный — сержант вытесал для нее две палочки и кругляш. Полный день Васенка выпевала или выстукивала сигналы: «тра-тра! тра-та-та! тра-тра!» Ухватки у нее появились мальчишеские, задиристые. Оглоблинцы шутили: — Велико дело — штаны надеть. К тому времени, когда новики вышли к Волхову, Васенка уже вполне постигла нехитрую науку. Впереди рядов вышагивал сероглазый, босоногий мальчуган. Он ладно и звучно выстукивал «дробь». По горделивой стати, по задранному вверх веснушчатому носу было ясно, что стучит он не в чурбачок, а в гулкий, с натянутой кожей орленый барабан, и висит тот барабан через плечо не на веревке, а на самой великолепной лосиной перевязи. Волхов катил мутные, холодные волны. На высоких берегах виднелись курганы. 10. ПОБРАТИМЫ В невеликом городке Ладоге всё жило войной. Армия, не вместясь в дома, заполнила улицы. За городом, в полях белели ряды палаток. Тут были и шереметевские полки, и дружины ладожского воеводы Апраксина. Все — солдаты обстрелянные. Новики, пришедшие из дальних волостей России, отличались среди них, как воробьи в шумной галочьей стае. Они с завистью смотрели на лихих вояк. С раскрытыми ртами слушали рассказы о вылазках, о стычках, еще не зная, что в тех рассказах правды — любая половина. Но вот парни из тихого села Оглоблино надели зеленые мундиры и в ту же минуту слились со всей солдатской массой. Одна беда — они перестали узнавать друг друга. То и дело слышалось: — Это ты, Ждан? А я думал — какая персона из самой Москвы. Важно! — А Родя-то, Родя! Умора. Крутов переминался, боясь шевельнуть плечами. Мундир на нем трещал по швам. Красные обшлага рукавов съехали к локтям. Вместе с другими оглоблинцами Родиона поверстали в полк без придирок. Его богатырское сложение с лихвой искупало недостаток речи. А на маленького барабанщика решительно никто не обратил внимания. Около солдатских котлов постоянно крутились ребятишки из соседних деревень. Их прикармливали, вспоминая своих мальчишек и девчонок, покинутых в родимом далеке. Только Логин Жихарев с сомнением ткнул Васькá пальцем в грудь, отчего тот отлетел на сажень и растянулся во весь свой росточек. — Больно уж хлипок, — презрительно сказал литец Бухвостову. — Ежели барабанщик из него не получится, отдай мне в подручные, я его человеком сделаю. С нарвскими побратимами Сергей Леонтьевич встретился в кружале на краю города. Они трижды расцеловались. Трофим Ширяй, тронутый тем, что сержант по дружбе выставил на стол штоф хлебного вина, умиленно похаживал вокруг. Он поспешил рассказать про эрестферское дело, и выходило так, что теперь в полку ничего не делается без Ширяя, и сам господин фить-маршалк с ним советуется. — Как же, — подтвердил Жихарев, — у них знакомство самое свойское: Шереметев при всем честном народе нашего Троху по зубам хватил. — Что ты за человечина, Логин, — рассердился Ширяй, — так не так, не перетакивать стать… — Через минуту Трофим приободрился: — Ну, дай бог, чтобы пилось и елось, а служба на ум не шла!.. Втроем в обнимку отправились бродить по Ладоге. Они вышли к берегу реки. Долго стояли здесь, под осенним ветром. Побратимы вели разговор о минувших битвах, а больше всего — о сражениях, что впереди. В Ладоге уже в точности было известно, что главную команду над войском принимает Борис Петрович Шереметев. А государь в том войске будет простым бомбардирским капитаном, под именем Петра Михайлова. Ведомо, что он с пятью батальонами и с фрегатами «Курьер» и «Святой дух» поблизости. В Ладоге его надо ждать со дня на день. Появился же он для всех неожиданно, в крестьянской скрипучей телеге, в сопровождении одного лишь Щепотева. В тревоге, в беспокойстве на городской вал высыпали воеводы и начальствующие над полками. На скосах вала толпился простой люд. Многие впервые видели царя и откровенно посматривали, не покажется ли хвост из-под короткого солдатского мундира. Ведь говорят же — чертово отродье. Петр сидел на телеге, болтая длинными, в нитяных чулках, ногами. Поравнявшись с Шереметевым, не останавливая лошадь, соскочил на грязную дорогу. Щепотев натянул вожжи, когда Петр уже подошел к фельдмаршалу и обнял его. У Бориса Петровича съехала набок треуголка и ныла щека, прижатая к жестким суконным отворотам, но он боялся пошевелиться. Отпустив фельдмаршала, бомбардирский капитан слушал, что говорили встречающие. Он смотрел поверх голов. Увидел Бухвостова и помахал ему зажатыми в кулак шапкой и париком. Парик он не надевал, вытирал им потное, запыленное лицо. Коротко остриженные черные волосы торчком дыбились на макушке. Сергей Леонтьевич мысленно отметил, что государь после долгого пути еще больше исхудал, но бодр. Черная от загара шея истончала, а щеки остались округло одутловатыми. Появилась привычка пощипывать усы. Щепотев, разворачивая коня, чуть не наехал на Бухвостова. — Леонтьич! Садись, покажи, где шереметевское подворье. Михайла Иванович выпрямился в повозке во весь рост, взмахнул вожжами. Повозку сильно трясло на разбитой дороге. Бухвостов упрашивал: — Угомонись, право! Опрокинемся, расшибемся. Въезжая в подворье, чуть ворота не снесли. Щепотев бросил конюхам вожжи, облапил Сергея Леонтьевича.