— Ну, здравствуй, мил дружок. Бухвостов рассказал ему, что здесь и Жихарев и Ширяй. Пошли их разыскивать. О пережитом за эти месяцы, о трудной дороге, начатой у Белого моря, Михайла Иванович рассказывал мало. Главное — что дорога подходит к концу. В воинском походном журнале записано было о ней всего несколько строк: «От города Архангельского учинили морем транспорт… мимо Соловецкого монастыря к деревне Нюхче, а оттоль сухим путем до деревни Повенца через пустые места и зело каменистые. А пришед в Повенец, где было изготовлено несколько карбасов, абаркировались на оных через Онежское озеро, и рекою Свирью, до деревни Сермаксы, у Ладожского озера лежащей…». Позади — могилы на «государевой просеке», горбатые отмели Онеги, ревущие Сиговецкие гряды на Свири. На Свирской пристани Петр несколько дней ждал, когда уляжется разбушевавшаяся буря. Но так и не дождался. Велел князю Михайле Михайловичу Голицыну вести батальоны, а двум фрегатам с флотилией озерных ладей, забранных у рыбаков, при спокойной погоде начать последний переход. Сам же, взяв сержанта Щепотева за возницу, укатил в Ладогу. — Теперь ждите, — говорил Щепотев друзьям, — здесь не засидимся. В ночь войска снялись и двинулись вперед. Слабо светила луна. Дул ветер — сиверок, ровный, разлетистый, какой бывает только над большим простором. Волны с гулом ложились на берег. Рядом с дорогой тяжко ворочалась вода. Временами она захлестывала колею. Ждан догнал Бухвостова. — Господин сержант! — Чего тебе? — Эвона воды сколько, не оглядеть. Это и есть море? Настоящее море? — Что ты, малый, — Сергей Леонтьевич тронул усы, — какое море? То пока еще только Ладожское озеро. Здесь Нева начало берет. II. ОСТРОВОК 1. СТРАЖА НА ЛАДОГЕ Невский исток открывался взгляду величаво, грозно. Две протоки, как две ладони, держали в плещущих струях маленький остров. Формой своей он, в самом деле, напоминал орех, тупой частью повернутый к озеру, острой к середине реки. Потому и остров и крепость на нем русские звали Орехов, Ореховец, Орешек, а шведы — Нотебург, что было точным переводом его древнего имени, данного еще новгородцами: Орех-город. Второй день над Ладожским озером, в просторечии — Ладогой, гремела гроза. Гулкие раскаты возникали над землей и, повторенные эхом, затихали над водной далью. Косой ливень бил в лицо. Холодный до дрожи ветер насквозь продувал худую одежонку. Солдатам было не до грозы. Лошади рвали упряжь, бессильные вытащить телеги из цепкой глины. Особенно тяжело приходилось пушкарям. Они на руках выносили свои мортиры. Медные чудища по ступицы колес уходили в грязь. Их поднимали; протащив десяток шагов, опускали, чтобы перевести дыхание; снова поднимали. У Логина Жихарева налились кровью глаза, вздулись жилы на лбу. — Берись, молодцы! — кричал он солдатам, вцепившимся в пушку. — Держись крепче! Родион Крутов ухватился за ось, нажал плечом. Логину показалось — мортира потеряла свой вес, стала податливой. — Вот силища! — похвалил он. Немой улыбнулся. Поотпустил колесо, люди под тяжестью зашатались, ноги в землю вжало, шага не могут сделать. Родион снова подхватил колесо. Никогда Жихарев не видел, чтобы человек вот так играл мортирой. Как ни трудно было солдатам, они не завидовали тем, кто находился на судах, разметанных по седому, гневному озеру. За них вчуже страшно становилось. Полки соединились с флотилией у Подкорельского погоста. «Курьер» и «Святой дух» зарывались в волны, переставляли паруса и упорно двигались на большом расстоянии от берега. Вокруг фрегатов лепились, как мошкара вокруг шмелей, ладьи, соймы, карбасы. Их швыряло в сторону. Они то исчезали за вспененной грядой, то появлялись опять. Жихарев залюбовался небольшой лодкой, которая, задевая парусом воду, шла прямо к берегу. Слышно было, как полотнище хлопает под ветром. Казалось, вот-вот смельчак врежется в камни. Но паруса вдруг переместились на единственной мачте, лодка перекачнулась на другой борт и скользнула за косу, где ветер и волны были посмирней. Вынесло ее до половины корпуса на песок. Сразу десяток рук подхватили лодку и вытащили на берег. Из нее выскочил босой парень в кафтане, туго подпоясанном веревкой. Парень спросил, где Шереметев. Ему показали. Пошел неспешно, вразвалку. С фельдмаршалом он говорил смело, без обычных поклонов и величанья. Борис Петрович, видимо, уже знал его. Внимательно слушал. Стоявшие поблизости могли разобрать, что речь — о ближних подходах, к крепости, о возможных шведских заставах на берегу. Парень вернулся к своей лодке. Солдаты рассматривали суденышко, ощупывали, дивились. Оно было слажено из еловых досок, без гвоздей. Доски сшиты толстой белой нитью, крепкой, словно вытянутой из железа. Хозяин лодки постоял, почесал нога об ногу, улыбнулся, на красноватом обветренном лице блеснули зубы. — Нет, ты не смейся, — сказал Логин, — объясни, как ты на этакой скорлупе в бурю по озеру ходишь? — Так это же ладожская сойма, — добродушно ответил парень, — крепче судна нет. — Ты впрямь шутишь, — даже обиделся пушкарь, — нитки сопреют либо перетрутся — и рассыплется твоя сойма, не соберешь. — Какие нитки? — в свой черед и парень обиделся за недостаток уважения к суденышку. — Это — древесный корень, вичина… Ее у нас еще называют вечная. Иной раз дерево разлетится в щепы, а вичина цела. Ничего ей не делается. Всюду поспевающий, где толпа и говор, Трофим Ширяй ввернул вопрос: — Ты сам-то откуда взялся? — Это ты здесь откуда-то «взялся», — глянул на него босоногий, готовый постоять за себя, — а я на Ладоге родился… Окулов я, Тимофей Окулов. — Очень уж ты бесстрашный, — сказал Трофим, желая загладить неловкое слово. — Чем же я бесстрашный? — искренне удивился парень. — Вот батюшка мой, тот действительно, говорят, человек смелый. — Кто твой батюшка? — Видать, ты на Ладоге впервой, — олонецкого попа Ивана Окулова не знаешь… Не в обычае ладожанина было сердиться, злобиться. Он посмотрел на просветлевшее небо и сказал: — Буря на убыль пошла. Для большинства солдат Тимофей Окулов — незнакомец. Между тем он хоть и не носил воинского мундира, был человеком необходимым в армии: на озере — лоцманом, на суше — проводником. Должность не пышная — знатец. А без него воеводам и шага не ступить. Младший Окулов, один из немногих русских, побывал в Нотебурге. На сойме он за последние два года под видом рыбака обошел и Ладожское озеро и Неву. Шведы хорошо знали этого улыбчивого простоватого парня, с копной нечесаных белокурых волос. Они называли его «русский Тим» и охотно покупали у него рыбу, потому что парень не дорожился. Окулов неприметно ко всему приглядывался, запоминал расстояния, мерял глубины вод. У Шереметева, приведшего войско к Неве, среди самых важных документов в ларце хранилась «сказка ладожан». В точности ее сверил у отца и старожилов не кто иной, как этот самый, столь бесхитростный на вид «русский Тим». В той «сказке» в подробности был указан путь судам и войску: «От Волховского устья до Птиновского погоста озером 20 верст, путь в добрую погоду свободен, а в ветры труден: суда разбиваются о берега и камни… От Птиновского погоста до Подкорельского 25 верст: ехать в соймах верстах в двух или трех от берега свободно… До Морского носа 40 верст: идти от берегу верст пятнадцать; иначе нельзя от каменных мелей. До Посеченого носа 35 верст: то же. От Посеченого носа до Орешка 3 версты: невским истоком с правой стороны мимо Орешка, подле самой стены и башни суда ходят в 10 саженях; к берегу податься нельзя от мелей…». Не счесть, сколько судов и сколько жизней спасено от потопления и гибели лишь потому, что написана «сказка ладожан», и этот босоногий парень первым прошел дорогу, по какой шагать петровской армии. Сам он о том говорил нехотя. На расспросы про Нотебург — Орешек Тимофей так ответил: — Крепость — штука серьезная. Солдаты придвинулись поближе, так что Окулов ощутил их дыхание. — Стены сложены из гранитных валунов да здешней плиты, — продолжал он, — прошибить их нелегко. Толщина — две сажени, вышина без малого пять сажен. По углам — башни, на них пушки в три яруса. — Ух ты! — протянул Жихарев. — Погоди, еще послушай, — остановил его рассказчик, — главное дело — зацепиться за те стены трудно. У подошвы узкая полоска земли, троим встать тесно, не то что полку подойти. — Со стенобитной махиной туда и не суйся, — озабоченно проговорил Жихарев, — ядрами колотить придется. — И опять-таки не все еще сказано, — Тимофей Окулов задумался; не хотелось ему до времени пугать ратников, да пусть лучше заранее знают, что дело предстоит смертное, — ну, стены разобьем, либо ворота разнесем, ворвемся в крепость. А там… опять крепость. Есть у шведов хитрость: угол крепости, что к озеру, обнесли они двумя стенами. Снаружи не видать. Называется — цитадель. Напоследок могут они в ней держаться. Трофим подступил к ладожанину. Ширяй был пониже его ростом и смотрел снизу вверх. — Ты прямо скажи — взять эту крепость можно?