– Вообще-то, нет, – согласилась я. – Если подумать, то во всем, что я читала, не было ни слова о чувствах французской полиции, участвовавшей в этом деле. Говорилось только, что они выполняли свою работу. – Ну да, свою работу, – повторил Джошуа. – Но мне очень хотелось бы знать, как они потом с этим жили. А еще мне очень хотелось бы ознакомиться со свидетельствами тех, кто вел поезда из Дранси в Освенцим. Знали ли они, что везут? Верили ли действительно, что в вагонах скот? Знали ли, куда они везут этих людей и что с ними будет? А водители автобусов? Они были не в курсе того, что делали? И опять он был прав. Я буквально онемела. Хороший журналист обязательно начал бы копать в этом направлении. Французская полиция, железнодорожники, парижский транспорт. Я была слишком поглощена детьми Вель д’Ив. Особенно одним ребенком. – Ты в порядке, Джулия? – Лучше не бывает. Я врала. – Тебе необходимо отдохнуть, – категорично заявил он. – Пора тебе в самолет и на родную землю. – Именно об этом я и думаю. Последний за вечер звонок поступил от Натали Дюфор. Она была вне себя от воодушевления. Я представляла ее маленькую мордочку, горящую от возбуждения, блестящие карие глаза. – Джулия! Я просмотрела все бумаги дедули и нашла ее. Я нашла открытку Сары! – Открытку Сары? – повторила я, не очень понимая, о чем она говорит. – Ну да, почтовую открытку, которую она послала, чтобы сообщить о своем замужестве, – последнее, что они от нее получили. Она там называет фамилию своего мужа. Я схватила ручку и зашарила в поисках листка бумаги, но так и не нашла. Поднесла ручку к ладони. – И это имя?.. – Она пишет, что стала супругой некоего Ричарда Дж. Рейнсферда. – Она прочитала имя по буквам. – Открытка датирована пятнадцатым марта пятьдесят пятого года. Адреса нет. Вообще ничего больше нет, кроме того, что я вам прочитала. – Ричард Дж. Рейнсферд, – повторила я, записывая имя заглавными буквами у себя на ладони. Я поблагодарила Натали, пообещав держать ее в курсе, если узнаю что-то новое, потом позвонила Чарле на Манхэттен. Попала на ее помощницу Тину, которая попросила меня подождать. Наконец я услышала голос сестры: – Опять ты, моя сладкая? Я двинулась прямо к цели. – Как можно найти кого-нибудь в Соединенных Штатах? – В телефонном справочнике. – Что, так просто? – Есть и другие способы, – сказала она загадочным тоном. – А если этот кто-то исчез в пятьдесят пятом году? – У тебя есть номер его социального страхования, номер машины или адрес? – Совсем ничего. Она присвистнула сквозь зубы: – Тогда все сложнее. А то и невозможно. Но я попробую. У меня есть приятели, которые могут помочь. Давай фамилию. В этот момент я услышала, как громко хлопнула входная дверь, а потом брякнули ключи, брошенные на столик. Мой муж, вернувшийся из Брюсселя. – Я перезвоню, – торопливо бросила я сестре, прежде чем повесить трубку. Бертран зашел в гостиную. Лицо у него осунулось, было бледным и напряженным. Он подошел и обнял меня. Я почувствовала, как его подбородок уткнулся мне в макушку. Я должна была сказать ему без промедления. – Я этого не сделала. Он не шелохнулся. – Знаю, – ответил он. – Врач мне позвонил. Я отстранилась: – Я не смогла, Бертран. У него мелькнула странная безнадежная улыбка. Он подошел к окну, где на подносе стояли бутылки с крепкими напитками и дижестивами. Налил коньяку и проглотил одним махом, откинув голову назад. Жест показался мне на редкость некрасивым, но он меня тронул. – Так, ну и что теперь будем делать? – сказал он, со стуком ставя стакан. Я попробовала улыбнуться, но получилось фальшиво. Бертран сел на диван, распустил галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. – Я не могу смириться с мыслью иметь ребенка, Джулия. Я тебя предупреждал. Ты не захотела меня услышать. Что-то в его голосе заставило меня приглядеться к нему внимательнее. Он выглядел беспомощным, как будто съежившимся. На долю секунды передо мной мелькнуло лицо Эдуара Тезака – такое, каким оно было в машине, когда он рассказывал о возвращении Сары. – Я не могу помешать тебе родить этого ребенка. Но я хочу, чтобы ты знала, что я не могу принять твое решение. Этот ребенок убьет меня. Я хотела проявить хоть долю сочувствия – у него был такой потерянный вид, – но меня охватила злость. – Убьет тебя? – повторила я. Бертран встал налить себе еще порцию. Я отвела взгляд. Я не хотела видеть, как он будет пить. – Ты никогда не слышала о кризисе пятидесяти лет, любовь моя? Вы, американцы, обожаете это выражение, midlife crisis. Ты целиком ушла в свою работу, своих друзей, свою дочь и даже не заметила, через что я прохожу. По правде говоря, тебе плевать. Разве я не прав? Я смотрела на него в ошеломлении. Он медленно растянулся на диване, уставившись в потолок. Да, его движения были неспешными и осторожными. Я никогда его таким не видела. Кожа на его лице как будто сморщилась. Внезапно я увидела перед собой стареющего мужа. Испарился молодой Бертран. А ведь он всегда был вызывающе молод, динамичен, полон энергии. Из тех, кто никогда не может усидеть на месте, вечно бодр, стремителен, нетерпелив. Мужчина, которого я видела перед собой, был лишь тенью того, кого я знала. Когда произошла эта метаморфоза? Как я могла ее не заметить? Бертран и его невероятный смех. Его шутки. Его дерзость. «Это ваш муж?» – шептали мне в замешательстве и восхищении. Бертран на званых ужинах, когда его слушали все и никто не смел ему противоречить. Он просто завораживал. Его манера смотреть на вас, яркий блеск синих глаз и эта дьявольская усмешка… Сегодня вечером в нем не было ничего надежного, ничего твердого. Полное ощущение, что он сдался. Он вяло развалился на диване. Тоскливые глаза, устало смыкающиеся веки. – Ты так и не заметила, что я переживаю тяжелый момент. Нет, ты не хотела ничего видеть. Голос был безжизненным и монотонным. Я присела рядом и погладила его руку. Трудно было согласиться, что я действительно ничего не замечала. Как признаться в безграничном чувстве вины? – Почему ты мне ничего не говорил, Бертран? Уголки его губ опустились. – Я пробовал. Не получилось. – Почему? Его лицо закаменело. У него вырвался сухой смешок. – Ты меня не слышишь, Джулия. Я знала, что он прав. Я вспомнила о той ужасной ночи, когда его голос сломался. Когда он поделился со мной своим самым глубоким страхом – постареть. Когда я поняла, как он уязвим. Гораздо уязвимее, чем я думала. И отвернулась. Мне так было проще. И он это понял. Но не осмелился сказать, какую боль причинила ему моя реакция. Я сидела рядом с ним, не говоря ни слова, держа его за руку. Меня поражала ироничность ситуации. Муж в депрессии. Гибнущий брак. Грядущий ребенок. – Может, пойдем перекусим в «Селект» или в «Ротонду»? – мягко предложила я. – Там и поговорим. Он встал с дивана: – Лучше в другой раз. Я совершенно вымотался. Я только сейчас осознала, как часто он жаловался на усталость в последние месяцы. Слишком устал, чтобы пойти в кино, или побегать в Люксембургском саду, или отвезти Зоэ в Версаль в воскресенье после полудня. Слишком устал, чтобы заняться любовью… Когда это было в последний раз? Уже несколько недель об этом и речь не заходила. Я смотрела, как он тяжелой походкой шел через гостиную. Он располнел. Я и этого не заметила. Бертран уделял столько внимания своей внешности. «Ты целиком ушла в свою работу, своих друзей, свою дочь и даже не заметила, через что я прохожу. Ты меня не слышишь, Джулия». Внезапно на меня нахлынуло чувство стыда. Неужели я до такой степени была неспособна взглянуть правде в лицо? Бертран не был частью моей жизни в последние недели, хотя мы делили одну постель и жили под одной крышей. Я ничего не сказала ему ни о Саре Старзински. Ни о том, что изменилось в наших отношениях с Эдуаром. Разве не я сама отстранила Бертрана от всего, что было для меня важно? Я исключила его из своей жизни, при этом носила его ребенка. Какая ирония! Я услышала, как он открывает холодильник и достает что-то в алюминиевой фольге. Он снова появился в гостиной с куриным окорочком в одной руке и алюминиевым лотком в другой. – И последнее, Джулия.