– Господи! – проговорил он. И рухнул обратно на стул. Фотография лежала на столе. Уильям Рейнсферд снова и снова переводил глаза с нее на меня. И недоверчиво перечитывал подпись на обратной стороне. – Действительно похожа на мою мать в детстве. Не могу отрицать. Мы с Зоэ молчали. – Я не понимаю. Это невозможно. Это не может быть она. Он нервно потирал руки. Я заметила, что он носил серебряное обручальное кольцо и что у него тонкие длинные пальцы. – Звезда… – Он без конца тряс головой. – Эта звезда у нее на груди… Можно ли представить себе, что этот человек ничего не знал о прошлом своей матери? Не знал, что она еврейка? Возможно ли, что Сара ничего не сказала обоим Рейнсфердам? Видя его растерянное лицо, его тревогу, я была уверена в ответе. Она ничего не сказала. Она никогда не говорила о своем детстве, о своих корнях, о своей религии. Она полностью порвала со своим ужасным прошлым. Я хотела бы оказаться где-нибудь далеко-далеко. Подальше от этого города, этой страны, от непонимания, отражающегося на лице этого человека. Как могла я быть настолько бездумной? Я должна была заподозрить нечто подобное. Но мне ни разу не пришло в голову, что Сара решила сохранить все в тайне. Слишком велико было ее страдание. Поэтому она и перестала писать Дюфорам. Поэтому ничего не сказала сыну о его настоящих корнях. Она решила все начать в Америке с чистого листа. А я, иностранка, открыла жестокую правду человеку, который ни о чем меня не просил. Я неуклюже сыграла роль вестницы несчастий. Уильям Рейнсферд подтолкнул фотографию ко мне. Его губы саркастически изогнулись. – И зачем же на самом деле вы сюда приехали? – тихо проговорил он. У меня пересохло в горле. – Чтобы сказать мне, что фамилия моей матери не была ее фамилией? Что она стала жертвой трагедии? Вы для этого здесь? Мои ноги дрожали под столом. Я не ожидала такой реакции. Думала, что увижу горе, боль, но не это. Не гнев. – Я думала, вы знаете. Я приехала, потому что моя семья никогда не забывала того, что произошло в сорок втором. Поэтому я здесь. Он покачал головой и вцепился нервными пальцами себе в волосы. Солнечные очки упали на стол. – Нет, – выдохнул он. – Нет, нет, нет. Это невозможно. Моя мать была француженка. Ее фамилия Дюфор. Она родилась в Орлеане. Она потеряла родителей во время войны. У нее не было брата. У нее не осталось родных. Она никогда не жила в Париже, на вашей улице Сентонж. Эта еврейская девочка не может быть ею. Вы ошибаетесь по всем статьям. – Прошу вас, – мягко сказала я, – позвольте мне объяснить, позвольте рассказать всю историю… Он выставил вперед ладони, словно вынуждая меня исчезнуть. – Я не хочу ничего знать. Оставьте свою «историю» при себе. Я снова почувствовала знакомую боль, она пульсировала у меня внутри, неотвязная и бьющая в одну точку. – Пожалуйста, – слабо попросила я. – Пожалуйста, выслушайте меня. Уильям Рейнсферд поднялся одним быстрым и гибким движением, удивительным для человека его телосложения. Он опустил на меня глаза, лицо его было мрачным. – Давайте внесем полную ясность. Я не хочу больше никогда вас видеть. А также что-либо слышать обо всем этом. И ради бога, не звоните мне. Потом он исчез. Мы с Зоэ искали его взглядом. Все было напрасно. И наш приезд, и все усилия. Напрасно. И закончилось тупиком. Я поверить не могла, что история Сары завершилась здесь и так быстро. Я не могла опомниться. Какое-то время мы сидели молча. Меня охватил озноб, несмотря на жару; я торопливо расплатилась. Зоэ так и не сказала ни слова. Вид у нее был ошеломленный. Я встала, каждым движением преодолевая неимоверную усталость. И что сейчас? Куда направиться? Вернуться в Париж? Вернуться к Чарле? Идти было трудно. Ноги словно налились свинцом. Я услышала, что Зоэ зовет меня, но не обернулась. Мне хотелось быстрее очутиться в гостинице. Чтобы подумать. Прийти в себя. Позвонить сестре. И Эдуару. И Гаспару. Голос Зоэ звучал все громче, все более нервно. Что она хочет? Зачем это нытье? Я заметила, что прохожие на меня смотрят. Раздраженно повернулась к дочери, чтобы поторопить ее. Она кинулась ко мне и схватила за руку. На ней лица не было. – Мама… – чуть слышно прошептала она. – Что? Что такое? – сухо спросила я. Она пальцем указала на мои ноги и заскулила, как щенок. Я опустила голову. Моя белая юбка была вся в крови. На стуле, где я сидела, отпечатался алый полумесяц. По моим бедрам обильно струилась кровь. – Ты поранилась, мама? – У Зоэ перехватило дыхание. Я схватилась за живот. – Ребенок… – в ужасе выдохнула я. Зоэ смотрела на меня остановившимся взглядом. – Ребенок? – Она уже кричала, вцепившись мне в руку. – Мама, какой ребенок? О чем ты говоришь? Ее лицо стало быстро удаляться. Ноги у меня подкосились. Подбородок ударился о сухую обжигающую землю. Потом наступила тишина. И тьма. Открыв глаза, я увидела прямо перед собой лицо Зоэ, совсем близко от моего. Почувствовала характерный больничный запах. Я была в маленькой зеленой палате. К руке подсоединена капельница. Женщина в белом халате заполняла график температуры. – Мама… – прошептала Зоэ, сжимая мне руку. – Мама, все хорошо. Не волнуйся. Молодая женщина подошла, улыбнулась и погладила Зоэ по голове. – Все будет хорошо, signora, – сказала она на удивительно правильном английском. – Вы потеряли много крови, но сейчас все в порядке. Мой голос прозвучал как хрип. – А ребенок? – И с ребенком все хорошо. Мы сделали эхографию. А сейчас вам нужно отдыхать. Какое-то время придется полежать. Она вышла из палаты и мягко прикрыла за собой дверь. – Вот дерьмо, ты перепугала меня до усрачки, – сказала Зоэ. – Знаю, что говорю грубые слова, но думаю, сегодня ты не будешь на меня ругаться. Я притянула ее к себе и обняла так крепко, как могла, несмотря на капельницу. – Мама, почему ты мне ничего не сказала про ребенка? – Я собиралась, дорогая. Она подняла на меня глаза: – Это из-за ребенка вы поссорились с папой? – Да. – Ты хочешь этого ребенка, а папа не хочет, да? – Что-то вроде того. Она ласково погладила мне руку: – Папа уже летит. – О господи! – сказала я. Бертран, здесь. Бертран как финальная точка всех потрясений. – Это я ему позвонила, – призналась Зоэ. – Он будет через несколько часов. Слезы навернулись мне на глаза и потекли по щекам.