После этого я попытался дышать в ее ритме. Чуть позже она рассказала мне о своей маме, и от ее дыхания в воздухе образовывались маленькие белые облачка. Нервные клетки ее матери, которые контролировали движения мышц, перестали функционировать, когда Шарлотте было пятнадцать лет. Ее отец пригласил врачей из Германии и Бостона, но лекарства от этой болезни не существовало. Шарлотта рассказала, как отец дал одному из докторов пощечину, когда тот сказал, что ничего не может сделать. Мать умерла от остановки сердца, вызванной этой болезнью. Уже на следующий день ее отец снова вернулся на работу. Одной рукой я держал Шарлотту за живот и чувствовал, как ее слезы капали на другую мою руку. Я подумал на мгновение, не рассказать ли мне о своей семье, но эта ночь принадлежала только маме Шарлотты. – Я рад, что ты со мной, – сказал я. Шарлотта уснула. После смерти родителей я думал, что больше никогда не смогу полюбить, потому что страх потери любимого человека был слишком велик. Внутренне я будто окаменел, и вот теперь эта женщина лежала рядом со мной. Я подождал, пока за окном не рассвело. Когда она проснулась, то сказала, что не хочет возвращаться в Кембридж. А я думал о своем назначении, о поединке, который должен был состояться через четыре недели, и молчал. Когда Шарлотта принимала ледяной душ, она оставила дверь открытой и иногда смотрела через стекло, желая убедиться, наблюдаю ли я за ней. У нее был маленький, узкий шрам на левой груди. Я гладил его, когда она вытиралась, и она сказала, что когда была юной, то однажды взяла кролика из клетки. Животное дергало лапами и поцарапало ее. Рана была неглубокая, но шрам остался. – Как ты думаешь, я слишком толстая? – спросила она. – Нет. – Сколько тебе лет? – Девятнадцать. – Ты слишком молод для меня, борзая. – Почему? Она взяла мою голову в свои руки и поцеловала меня: – Как ты думаешь, я могу когда-нибудь показаться тебе противной? Она посмотрела на меня. За один взмах ресниц темнота вернулась в глубину ее глаз. – Нет, – сказал я и поцеловал ее голый живот. – Что происходит в этом клубе Питта? – Не сегодня, – отворачиваясь от меня, сказала она. Утром мы позавтракали омлетом с луком в деревне и сели в машину. Возле указателя Шарлотта свернула налево, вышла из машины и обняла яблоню. Так она стояла очень долго, прижимаясь щекой к серой коре дерева. У нее совсем нет сил, подумал я. Наконец она села в машину, и мы очень быстро поехали обратно в Лондон. Шаролтта Моя мама была не такой, как мой отец. Она считала, что незаслуженное богатство может отравить душу ребенка. Когда мне было четырнадцать лет, она устроила меня на работу в качестве посыльного в газете, хотя я не просила ее об этом и, собственно говоря, предпочла бы кататься весь день на лошади и есть лимонные тарталетки. Если быть более точным, то я разносила не газеты, а листовки для одного креольского ресторана, принадлежавшего брату моей няни. А поскольку в Челси почти не было людей, которым нравились черные бобы, то я раздавала эти листовки раз в неделю в той части восточного Лондона, где в то время еще не жили хипстеры. Я получала три пенни за одну листовку. Поначалу у меня колотилось сердце, когда я выходила на улицы на востоке города, но через несколько дней моя робость прошла, и после работы я уже сидела вместе с толстыми черными женщинами на кухне ресторана, съедая все, что мне подавали, слушая регги и выщипывая маленькие перья из куриных крыльев, которые женщины затем опускали в кипящее масло. Когда мне было шестнадцать лет, я ощипывала горы кур, спала с сыном владельца ресторана и поняла, что жизнь может предложить больше, чем простые лимонные тарталетки. Белые фасады в Челси начали надоедать мне. После школы я хотела поехать на Ямайку, чтобы резать сахарный тростник на какой-нибудь ферме, а затем учиться в Лондоне и жить в восточной части города. В общем, обычные желания для того, кто молод и уверен в себе настолько, что ему совсем не важно, откуда он родом. А затем умерла моя мама. В последние дни болезни она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда она еще могла говорить, за несколько недель до смерти, она подозвала меня вечером к своей кровати и сказала, что рада той жизни, которая у нее была, и что теперь она может умереть спокойно, если будет знать, что я позабочусь об отце. Ведь он так одинок, сказала она. Я долго плакала и осталась у кровати мамы на всю ночь, потому что не хотела, чтобы она умерла. На следующее утро я пообещала, что позабочусь о папе, а через семь недель она умерла. После этого мой папа почти никогда ничего не говорил, делая исключения только тогда, когда размышлял о том, как я буду учиться в Кембридже. Он рассказал мне о большом бале в конце учебного года и о том, как он будет танцевать на нем вместе со мной. Я хотела снова сделать его счастливым, подала в Кембридж заявку на обучение, и, когда пришел положительный ответ, впервые в своей жизни увидела, как он плачет. Я решила избегать снобов и вести нормальную жизнь, и эти желания считала вполне осуществимыми. Ханс В Кембридже я провел пару дней в библиотеке, но никак не мог сосредоточиться, потому что постоянно смотрел на свой мобильный телефон и ждал сообщения от Шарлотты. Затем наша команда боксеров отправилась в тренировочный лагерь. Тренеры усадили нас в автобус и отвезли на выходные в казарму, которая находилась в получасе езды от города на каком-то болоте. Из двухсот студентов, которые в октябре заявились на участие в поединке против Оксфорда, осталось лишь семьдесят боксеров. Мы выполняли упражнения со скакалкой в пустом зале. Между нами шел тренер в широкой кепке, еще год назад он сидел в тюрьме, и нам всем это было известно. Иногда по нему с силой ударял стальной трос чьей-нибудь скакалки, но он игнорировал это. Студенты называли его «Жрец». Я думал, что это было что-то, связанное с понятием «священник», пока кто-то не сказал мне, что так называлась металлическая дубинка для того, чтобы глушить рыбу во время рыбалки. Жрец провел три года в тюрьме Уайтмур по обвинению в ограблении, а с тех пор как он вышел оттуда, он тренировал боксеров в качестве помощника главного тренера. Поединок с Оксфордом должен был состояться через три недели. «Двадцать дней», – взревел Жрец. Скакалки гудели. Все знали, что после выходных будут объявлены девять бойцов – участники предстоящего поединка. Я считал капли пота, падающие на бетон передо мной. Джош прыгал рядом со мной со сморщенным от боли лицом. Он подмигнул мне, увидев, что я наблюдаю за ним. Я верил, что Джош будет драться, ведь даже с тремя сломанными ребрами он был хорош. В команде был один боксер, в участии которого я точно не сомневался. Это был Михаэль Фостер, боксирующий в легком весе, быв ший американский десантник. Он выглядел так, как будто прыгал в два раза быстрее остальных. Все называли его СуперМайком. Билли придумал для него это имя на основе голливудского фильма Stripper, где главного героя звали Супер-Майк. Я был почти уверен, что Билли сделал это, потому что ему не нравился Фостер. Супер-Майк был набожным баптистом, ходил каждый день в церковь, был женат и не танцевал, потому что считал, что танец – это символ похоти, а значит, неугодное Богу занятие. Билли тяжело давались прыжки. Я надеялся, что он попадет в команду. Другим тяжеловесом был принц из Замбии, он не умел боксировать, но поднимал на силовой скамье 180 килограммов от груди и прыгал с места один метр в высоту. Рядом со Жрецом стоял огромный мужчина в форме, носки его сапог блестели. Было удивительно, что у человека может быть такая большая голова. Он стоял, широко расставив ноги и сложив руки за спиной. – Убрать скакалки, – крикнул он. Его голос звучал еще громче, чем у Жреца. У него были усы, а его шея была так сильно выбрита, что в некоторых местах был содран верхний слой кожи. Его форма была натянута на груди так, что сквозь нее проступали очертания майки. На груди висели ордена, по которым было понятно, что он воевал в Афганистане и Ираке. Я видел легкое дрожание его рук, хотя он либо держал их за спиной, либо постоянно жестикулировал ими. Он глубоко вздохнул. – Боксеры, я подполковник Виктор Спрат из Королевских ВВС. Для вас я подполковник. Сегодня я буду вести вашу тренировку, и нам предстоит пройти полосу препятствий Королевских ВВС. Это будет сложно. Вам будет больно. Но вам нужно научиться игнорировать боль, ведь она будет не важна, когда через двадцать дней вы выйдете на ринг против Оксфорда. Вы будете помнить об этом бое всю оставшуюся жизнь. И на смертном одре вы сможете сказать, что отдали этой борьбе все силы. Подойдите ближе, парни. Именно этого боя вы ждали. Я был в дерьмовых странах чаще, чем кто-либо в этом зале, и я скажу вам: не все в Афганистане понимают английский, но все понимают, что такое пищевая цепочка. Настал день, когда вы должны решить, кем вы являетесь – хищником или добычей. Это не означает, что вам нужно выходить на ринг средневековыми дикарями. Вы должны выйти спокойными, а вот уже на ринге превратиться в самых жестоких существ, какие только существуют в мире. Вы меня понимаете? – Да, сэр, – прорычал Супер-Майк. Я смотрел на шею подполковника, на которой надулась и пульсировала вена. Лично я надеялся, что на смертном одре не буду думать о боксе. Следующие несколько часов мы ползали под колючей проволокой и взбирались по веревкам и стенам. Солнце сияло над болотом за пределами казармы, это был хороший день. В своих мыслях я находился рядом с Шарлоттой в старом доме в Сомерсете. Подполковник бежал рядом со мной и кричал. Я был в лучшей своей форме. Вот только стена представляла для меня проблему, потому что я был слишком маленьким. Билли каждый раз протягивал мне руку и вытаскивал меня наверх. Он выглядел плохо. Для таких упражнений он был слишком тяжелым, его легкие свистели, когда он дышал. Принц Замбии перепрыгнул через стену так, словно он просто разогревался. Подполковник стоял рядом с ним и от восхищения рычал так, что из рта у него вылетали слюни. Через три часа прохождения полосы препятствий Билли вывихнул лодыжку и лежал в грязи. Подполковник склонился над ним и закричал прямо ему в лицо: – Давай, толстяк, здесь тебе не университет, здесь ты ничего не получишь на блюдечке. Билли казался мне самым бедным студентом, которого я знал. Он жил в своем колледже в комнатке под крышей, всегда носил одни и те же джинсы и почти каждый вечер ел булочки с картошкой фри, потому что они стоили всего лишь один фунт. Однажды он спросил, могу ли я одолжить ему десять фунтов, чтобы он мог заплатить за чай, который мы часто пили вместе после нашей тренировки. Подполковник своими отполированными сапогами пнул его сбоку в живот и сказал: – Двигайся, сноб, двигайся… или умрешь. Билли неподвижно лежал на спине, подполковник наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Мне показалось на мгновение, что он может плюнуть в Билли. Неожиданный прямой удар правой достиг подбородка подполковника. Мужчина упал вперед, лицом прямо в землю, а его медали оказались в грязи. – Бам, – прошептал Джош. Вечером Билли уехал. Я проводил его до ворот казармы, он плакал. – Жрец хотел, чтобы я остался, но этот гребаный лейтенант сказал, что если я не уеду, то он прикажет арестовать меня, потому что я ударил офицера. Я выбыл, Ханс. Они не дадут мне боксировать. Я положил свою руку на его плечо: – Это был крутой удар правой. – Ты знаешь, что он прошептал мне на ухо? – спросил Билли. Я покачал головой. Билли начал икать. – Такие, как ты, всегда умирают первыми, богатый педик. Я обнял его. Билли крепко обнял меня в ответ, и я чувствовал, как его грудная клетка поднимается при каждом всхлипе. Из двухсот студентов, которые в октябре заявились на участие в поединке против Оксфорда, осталось всего шестнадцать боксеров. ???? Будильник: на 7 часов Спорт: 50 отжиманий, 2 планки по 30 секунд, 40 приседаний