После обеда я шел в гимнастический зал в ближайшем поселении и боксировал там, отрабатывая удары на мешке с песком. Этим летом я в основном работал над левым хуком. У меня не было особого таланта, но я знал, что боксировать можно и без него. Я поцеловал в лоб студентку, которая была в меня влюблена, погладил у нее между ног, но без продолжения, потому что был еще все-таки немного пьян, чтобы по-настоящему завестись. В общем, я дал ей сорок фунтов на новые электролитные растворы и остановился на этом. Люди всегда выглядят как сумасшедшие, когда даешь им деньги, словно куры, которым бросают зерна. Я так, конечно, никогда еще не делал, я имею в виду кур, но чисто теоретически это было так. Затем я направился в зал, чтобы с помощью тренировки, через пот, избавиться от оставшегося во мне джина. По пути я поставил себе задачу размышлять о дружбе, потому что пару дней назад мне нужно было заполнить анкету для сотрудников одного банка, в котором я собирался проходить практику летом. В анкете было поле для указания доверенного лица, с которым можно было бы связаться в случае необходимости. Я долго думал, кого вписать в это поле. Папу я не хотел указывать, потому что едва знал его и считал, что он этого не заслуживает. Если уже быть честным, мой папа тот еще говнюк. Я подумал о тех многочисленных парнях, с которыми праздновал и тренировался, но я не знал, могу ли назвать хоть кого-то из них моим лучшим другом. Разве не это имеет значение в жизни? Суметь кого-то назвать своим лучшим другом? Соратником? Собственно говоря, я был живым примером того, что ни деньги, ни учеба в Кембридже, ни толстый пенис не делают тебя счастливым. А впрочем, плевать. В другом конце зала я увидел новенького, из Германии, который тренировался со скакалкой. Вчера вечером он неплохо двигался, да и сейчас он прыгал быстро и легко, как мужчина, который знает, что делает. Для такого гребаного университета это выглядело иногда ненормально. Он либо был очень крепким орешком, либо очень глупым парнем. Я почувствовал знакомое натяжение на коже головы, это была легкая, приятная боль, поднимающаяся с затылка. Я часто ощущал ее перед тем, как случалось что-то красивое. Это была еще одна история, о которой никто не знал и которая, вероятно, именно поэтому и была такой сильной. В The Goring я тоже почувствовал такую тянущую боль. И ребенком тоже испытал это ощущение, когда папа пришел однажды домой и подарил мне розовые конфетки. Всего один раз в жизни. Однажды в детстве я нашел кошку в мусорном баке на улице и принес ее домой. У нее был тигровый окрас и отсутствовала половина уха. Я знаю, это звучит немного по-идиотски, но она была очень мягкая. Я скрыл ее от родителей, спросил у водителя, можно ли спрятать ее в гараже, напоил ее сливками, налил молока в свою ладошку и протянул ей. Мне было приятно ощущать, как шершавый язык кошки касался моей ладони. Однажды я даже схватил ее язык большим и указательным пальцами и подержал так немного. Через три недели кошка вдруг начала извиваться на своей лежанке. Я подумал, что она отравилась чем-то типа крысиного яда, но тут из нее выскользнул котенок. Я отчетливо это видел. Водитель показал на него и сказал, чтобы я избавился от них. В этот вечер в зале я испытал такое же тянущее ощущение, когда увидел этого немца со скакалкой. В тот момент меня накрыла робкая надежда: возможно, я наконец встретил человека, похожего на меня. Ханс Девушка, которая должна была мне помогать, сидела на лестнице перед моей комнатой, когда я после вечеринки субботним утром возвратился с тренировки. Моя майка была вся в крови. – На кого ты похож, малыш? – спросила она. Я улыбнулся – кровь всегда производила не самое лучшее впечатление. Девушка действительно выглядела бледной. – Твой подбородок, – сказала она. – Что с ним? – Он весь в крови. Я вытер ладонями лицо и отметил равнодушно, что кровь на лице засохла. – Все в порядке, ничего не сломано. Просто другой был лучше меня. – Я, собственно, хотела позвать тебя в Лондон. Нам нужно закупиться, – сказала она. – Сейчас? – Ну да. А еще тебе нужно познакомиться с моим папой. Он в свое время тоже боксировал за университет. – О’кей. – У тебя есть смокинг? Я сидел рядом с ней в вагоне, уложив смокинг в специальном мешке на свои колени. Она сходила со мной в антикварный магазин, сказав, что раньше приходила сюда со своим отцом. – С одним из этих старых чемоданов Хемингуэй ходил на охоту на львов в Африке, – произнесла она. – Ого, – отреагировал я, надеясь, что это прозвучало достаточно убедительно. Продавец в знак приветствия поцеловал ее и кивнул мне головой. Я заметил, как он посмотрел на мои джинсы. В поезде молодая дама сказала мне, что очень важно не выглядеть так, словно у меня недавно появились деньги. Она побеседовала с продавцом и проследовала через магазин, как будто он принадлежал ей. Я встал вплотную к шкафу из корневой древесины, долго рассматривая инкрустацию и надеясь, что это все скоро закончится. Она купила крепкую кожаную сумку из необработанной воловьей кожи, которая на ручке отливала коричневым цветом. – Для твоих вещей для бокса. Сумка была слишком мала для перчаток, боксерских сапог, бандажа и шлема, но я видел, как она радовалась подарку. – Спасибо, – произнес я. После этого мы поехали в Камден и прошлись по магазинам секонд-хенд. Она купила для меня три пары туфель – одну темно-коричневого цвета, вторую – цвета коньяка, с маленькими дырочками на носках, третью – черные вечерние туфли. Я почти ничего не говорил и только спрашивал сам себя, когда же она наконец скажет, как ее зовут. Мы пошли в магазин сэндвичей, где они выглядели как настоящие произведения искусства. Я заказал себе сырный сэндвич, и мужчина за прилавком уточнил, с каким именно сыром: куломье или кабралес. Мне было очень неловко, так как я снова ничего не понял. А рядом со мной в этот момент стояла эта чужая девушка из Кембриджа с кожаной сумкой в руке. – Голубой или белый? – спросил продавец. – Белый. Девушка наклонилась и прошептала мне в ухо: – Я тоже не имею понятия, о чем говорит этот парень. Мы оба засмеялись. А потом сидели напротив друг друга и жевали сэндвичи. – Шарлотта, – сказала она и протянула мне руку. Я вытер майонез с указательного пальца: – Ханс. – Это из-за скачек, – произнесла она и сжала пальцами мышцы левого плеча. – Что ты имеешь в виду? – Я занимаюсь скачками, а для этого делаю много силовых упражнений. Поэтому у меня такие плечи. В какой-то момент мне показалось, что она улыбнулась. Ее рука словно приклеилась к плечу. – Спасибо, что ты за все заплатила, – сказал я. Она засмеялась так, как будто услышала шутку. Мы поехали на поезде до Челси, а оттуда пешком направились к дому Шарлотты. Он показался мне слишком большим. – Я очень рада, что у нас есть прислуга, – сказала она, когда мы подошли к дому, – иначе я чувствовала бы себя одиноко во время моих визитов к отцу. – У вас есть прислуга? Она засмеялась: – Что, тебе снова неловко? Шарлотта переступила с ноги на ногу. – А как выглядит твой дом? – поинтересовалась она. – У меня нет дома. – А где же ты вырос? – Я там давно уже не был. Это домик в лесу. И я очень по нему скучаю. Но он меньше, чем твой. Мы оба замолчали, не зная, что сказать. Шарлотта спасла ситуацию, прежде чем та стала еще более неловкой. – Джойс, наша кухарка, когда была маленькой и жила на сахарной плантации на Ямайке, научилась у английских фермеров делать потрясающий йоркширский пудинг. – У вас кухарка с Ямайки? – Когда я приезжаю домой, она иногда поет песни Гарри Белафонте. Дверь открылась, и на пороге нас встретила женщина с широкой улыбкой на лице. – Она видела, что мы приехали, – сказала Шарлотта. Джойс обняла Шарлотту. От нее пахло мускатом. Передо мной она сделала маленький реверанс, произнесла что-то на своем, непонятном мне диалекте, а затем удалилась обратно на кухню. У двери она обернулась и подмигнула Шарлотте. Затем из кухни зазвучал ее тихий голос – она напевала какую-то мелодию. My heart is down, my head is turning around