Я оделся и поднялся по лестнице на третий этаж. Дверь в ее комнату была открыта. Шарлотта лежала босая на животе на своей кровати и спала. На ней было платье с высоким воротом, она глубоко дышала. Светлые волосы спадали на ее лицо, платье на плечах натянулось. Она выглядела так, будто температура ее тела на один или два градуса выше, чем у других. Сейчас, во сне, она выглядела счастливой. Я всегда нравился женщинам по какой-то причине, которая по сей день мне неизвестна. Я заметил это еще раньше, и мне стало интересно, что такого они во мне находили. Я понятия не имел, как на это реагировать. Мне казалось странным и непонятным, что мальчики всегда дразнили меня, в то время как девочкам я очень нравился. И когда мальчики замечали повышенное внимание девочек ко мне, они дразнили меня еще больше. Когда наступил пубертатный период, во мне проснулся интерес к женщинам. Поначалу это очень удивило меня, как, впрочем, вероятно, и остальных мальчиков. Я с удовольствием смотрел на девочек, но еще больше мне нравились запахи, исходящие от них. Они пахли сеном, ванильным мороженым и еще чем-то, мне пока незнакомым. Я никогда не набрался бы смелости, чтобы заговорить с девочкой или женщиной, чего, к счастью, мне никогда и не нужно было делать. И это было для меня наибольшей загадкой. В деревне, где я жил, девочки были повсюду: в школе, в магазине с мороженым, на сеновале в новом амбаре за футбольным полем. Когда я очутился в интернате, то был удивлен, что вообще встречал женщин, ведь мы находились в доме, в котором жили только мальчики и монахи. Но я встречал их во время прогулок по лесу, во время своих поездок в Мюнхен по выходным. А однажды я встретил женщину, с которой позже переспал, когда хотел купить парочку кренделей у пекаря. Другая женщина, у которой уже были дети и которая однажды в воскресенье присела рядом со мной в кафе в Мюнхене, а позже, после секса, курила на своем балконе, сказала мне, что я – очень спокойный мужчина с волосами, черными как уголь, – прекрасная кандидатура для короткой интрижки. Тогда я этим очень гордился просто потому, что мне было всего семнадцать, а она была старше меня. Но затем она сказала, что никогда не вышла бы замуж за такого, как я, и попросила меня уйти, потому что с минуту на минуту должны были вернуться из зоопарка ее дети и муж. Я вообще не понял тогда, что сделал не так. Никогда ни одна женщина не признавалась мне в любви. Я спал с ними, и мне очень нравилось после секса вдыхать запах их волос. Женщины были настолько разными, но каждая была хороша по-своему. Одна, например, сказала, что я нравлюсь ей, потому что я серьезный любовник. Еще маленьким я однажды спросил у мамы, как я узнаю, что полюбил кого-то по-настоящему. Она ответила, что как только это чувство придет, то я сразу пойму. Спустя пару лет после этого разговора в нашу деревню приехал цирк. Рядом с кукурузным полем поставили большой шатер. Цирк назывался Ko?koro. Как только я узнал об этом, сразу же побежал к этому полю и попросил разрешения покормить хищников при условии, что помогу установить шатер. В то время я, в зависимости от настроения, интересовался то хищниками, то женской грудью. Когда я об этом вспоминаю, то мне кажется, что это было лучшее время в моей жизни. Ничто не шло в сравнение с периодом, когда подходило к концу мое детство. В клетке сидел серого цвета тигр, у которого были выдернуты когти. Я бросил ему большую коровью кость через решетку, но тигр проигнорировал ее. Через пару минут из жилого вагончика к нам вышла девочка с темными волосами и светло-коричневой кожей. Она открыла дверцу клетки, вошла в нее, взяла кость и сунула ее тигру под нос. В итоге он стал есть прямо из рук девочки. Девочка была, наверное, года на три старше меня. У нее была маленькая грудь, плоский твердый живот, но в тот момент я об этом еще не знал. Она вышла из клетки, взяла мою руку и засунула ее себе спереди в брюки. Я ощутил ее волосы, и мне это понравилось. Она улыбнулась мне своей белозубой улыбкой, вытащила мою руку из брюк, обхватила ее своими пальцами и больше не отпускала, пока мы не очутились где-то далеко на кукурузном поле. На ней была слишком короткая рубашка. На ее спине, чуть выше крестца, я увидел пушок светлых волос, которые мне тут же захотелось потрогать. Когда она раздевала меня, я смотрел на кровь от коровьей кости, засохшую на ее пальцах. Но я был слишком возбужден тогда, чтобы почувствовать отвращение. Она разговаривала со мной на непонятном мне языке. Она была такой же, как я. Во всяком случае, я, четырнадцатилетний пацан, так думал в тот момент. После нашей первой встречи мы виделись с ней каждый день на протяжении двух недель. В последний день я хотел узнать у нее, не останется ли она со мной. Я знал, что потеряю ее, если она отправится с цирком дальше. Тогда она, наряду с моей мамой, была единственной женщиной, которую я мог бы любить. Но она уехала, не попрощавшись, поэтому я больше не мог у нее ничего спросить. Иногда мне кажется, что ее и вовсе не было в моей жизни. Я не знал, как мне разбудить Шарлотту, потому что мне не хотелось говорить что-то неправильное, и уже целый день у меня было такое чувство, что еще чуть-чуть – и она распадется на мелкие осколки. Я позвал ее по имени, но она продолжала спать. Я подумал, что можно было бы хлопнуть дверью, но это было бы как-то невежливо с моей стороны, и, кроме того, кто-то из прислуги мог увидеть меня в комнате Шарлотты и неправильно понять ситуацию. В общем, я дотронулся до свода ее стопы, очень мягкой. Она испугалась, вскочила и замахнулась на меня: – Не трогай меня. – Извини. Она посмотрела на меня снизу вверх. У нее был заспанный вид, и она вся была такая теплая. Мне очень хотелось сказать ей, какая она красивая. – Шарлотта… – У тебя есть другой галстук-бабочка? – спросила она. Я схватился за воротник и не закончил фразу. Она сказала, что мне нужен более подходящий галстук, и ушла, попросив меня немного подождать. Я понятия не имел, о чем она говорила. Пару минут спустя она, босая, вошла в дверь и улыбнулась мне. У нее в руке была черная незавязанная бабочка из шелка с мелким ребристым узором. – Я сама завяжу тебе галстук, – сказала она. Я сел на стул перед огромным – от пола до потолка – зеркалом. Шарлотта медленными движениями стала завязывать на моей шее бабочку, и, хотя она пыталась выглядеть при этом так, словно делала это уже много раз, я заметил у нее небольшую складку между бровями. Я почувствовал духи, которые она нанесла на запястья, смесь ароматов апельсиновой корочки и ландыша. Ее мизинец коснулся моей шеи. – Это галстук моего папы, но он даже не заметит его пропажи, – сказала Шарлотта. Мы спустились по лестнице. На мраморном полу первого этажа стоял мужчина – вероятно, ее отец. У него были такие же, как у Шарлотты, волосы – густые и длинные. Только они были с серебристым оттенком, зачесаны назад и уложены помадой. Кончики волос лежали на лацканах его пиджака. Он поцеловал дочь в щеку и посмотрел на меня. Ее отец был такого же роста, как и я. Ему было лет шестьдесят, но тело у него было, как у молодого человека, – стройное, натренированное и полное энергии. – Мне хотелось бы узнать все о новой команде боксеров. Ангус Фарвэлл. Его рукопожатие было сухим и крепким. – Ханс Штихлер, – произнес я и отметил про себя, что не могу оторвать взгляд от его лица. Этот мужчина производил такое впечатление, словно меня принимает сам король. Первым блюдом был томатный суп-консоме, и с каждой ложкой мне становилось все интересней, почему блюдо без цвета обладает таким сильным вкусом томата. Мы сидели за слишком большим столом в комнате с занавесками из необработанной шелковой ткани розового цвета. Все вокруг выглядело дорогим. На стене висела голова какой-то экзотической коровы. Когда Ангус Фарвэлл заметил мой взгляд, то объяснил, что это голова африканского буйвола, которого он застрелил собственноручно. На самом деле, само оружие, по его словам, выглядело красивее, чем буйвол, но вешать его на стену ему показалось делом глупым. Корпус блока винтовки 700-го калибра был сделан австрийским оружейником. Я кивнул. Он продолжил хвалить оружие. Винтовка заряжалась вручную всего одним патроном. Я посмотрел на выступающие вперед изогнутые рога буйвола, и мне стало интересно, зачем некоторым людям необходимо убивать такое животное и вешать его голову на стену в свою гостиную. – Оружие стоит в углу, – сказал Фарвэлл, – на случай, если кто-то вломится в дом. Я посмотрел в угол. – За портьерами, – сказал Фарвэлл. Хлеб на стол накрыл мужчина в смокинге, который не представился. У меня было такое ощущение, словно я сижу в ресторане и слушаю, как Шарлотта беседует со своим отцом. Они разговаривали о ее кандидатской работе, о коне и о предстоящих скачках – соревновании с Оксфордом. Бoльшая часть разговора шла о вещах, в которых я ничего не понимал. В общем, я сидел так и в итоге пришел к выводу, что самым умным в данной ситуации будет молчать совсем. Шарлотта посмотрела на меня, и я понял, что скоро мне нужно будет что-то сказать, но я понятия не имел что. И чем больше общались эти двое, а я сидел рядом и молчал, тем больше мне казалось, что я не оправдаю ожиданий Шарлотты. Ангус Фарвэлл достал из своего кармана мобильный телефон. – О, боже! – произнес он, ответил на звонок и вышел из комнаты. Шарлотта встала, обошла стол и подошла ко мне. Увидев ее взгляд, я затаил дыхание. Она встала позади меня, положила руку мне на шею, наклонилась вперед и прошептала на ухо: – А теперь, мальчик, послушай меня внимательно. Я не знаю, из какой дыры тебя вытащила Алекс, но сейчас ты соберешься и расскажешь моему папе что-нибудь о вашей гребаной боксерской команде. Ты уже наскучил ему своим молчанием до смерти. Так ничего не выйдет. Я закрыл глаза и вдохнул ее запах. Все это время она была мягкой, нежной, но сейчас в ее голосе я уловил твердость, которая меня удивила. По коридору эхом разнеслись звуки кожаных подошв Фарвэлла. Прежде чем он вошел в комнату, Шарлотта крепко ударила меня рукой по затылку. – Сидней, – сказал Фарвэлл, как будто это что-то объясняло. Он вздохнул, снова положил салфетку себе на колени и посмотрел на меня: – С тобой все в порядке, мой молодой друг? Шарлотта взглянула на меня и вскрикнула. Я посмотрел вниз и увидел кровь, которая капала из моего носа прямо в беарнский соус, оставляя в нем красные разводы. Наверное, это открылась рана в носу, после того как Шарлотта ударила меня по затылку. – Это из-за спарринга, извините, пожалуйста. – Я улыбнулся, потому что это выглядело слишком глупо. Фарвэлл ударил по столу. Он выглядел очень довольным. На его лице появились морщинки от смеха. – Второй полусредний вес, не так ли, Ханс? Я же могу называть тебя Ханс? – Да, второй полусредний. – Я посмотрел в тарелку. – Пока что. Шарлотта громко рассмеялась. Я удивился немного сам себе и не смог вспомнить, когда в последний раз пытался быть смешным. – А можно мне принести немного льда из кухни? Мне не хотелось бы испортить вашу скатерть. – Конечно. Подожди, я схожу с тобой. Мне это очень хорошо знакомо, однажды один парень из Оксфорда разбил мне нос. У меня кровь шла, как вода из гейзера. Он поднялся и пошел вместе со мной в кухню. Остаток вечера прошел в разговорах о боксе. Шарлотта откинулась на спинку своего стула и тихонько улыбалась, глядя на меня. Когда ее отец встал во время того, как подали шоколадный мусс, и показал комбинацию, с помощью которой выиграл один из своих боев, Шарлотта подняла свой стакан и кивнула мне. После ужина она попрощалась, сказав, что очень устала. Она обняла отца и поцеловала меня в щеку, обняв рукой за шею. Ангус Фарвэлл сказал, что хочет показать мне кое-что, протянул два тяжелых стакана и стал спускаться по лестнице в подвал. В одном из помещений находились бутылки с вином, заполняя собой стену от пола до потолка. На одной из полок стояли бутылки с виски. – Ты разбираешься в виски? – спросил Фарвэлл. – Я вообще ничего в этом не понимаю. – Выпитое вино придало мне храбрости. – Я в твоем возрасте тоже ничего в этом не соображал. Он взял с полки одну из бутылок, и мы пошли дальше в глубь подвала. Хозяин нажал на один из выключателей. Неоновый свет осветил боксерский ринг, рядом с которым свисали с потолка два мешка с песком. – Это мое пристанище, – сказал Фарвэлл. Он открыл бутылку и наполнил стаканы. Виски по вкусу был похож на торф и карамель. Фарвэлл сказал, что он надеется на то, что я весной буду бороться против Оксфорда. Тридцать девять лет назад он боксировал в своей весовой категории и победил. И для него было бы честью наблюдать, как я борюсь в его весовой категории. – И что же ты хочешь делать дальше по жизни? – спросил он. Мы прислонились к канатам ринга и всмотрелись в глубину подвала, как будто там скрывался ответ на этот вопрос. Я подумал, что, может быть, мне стоило сказать что-нибудь, что прозвучало бы амбициозно. – Без понятия, честно говоря. Он слегка прикоснулся своим стаканом к моему. – За свободу, – произнес он и выпил свой виски. У меня было такое чувство, что я должен еще что-нибудь сказать. – Я имею в виду, что не знаю, кем буду работать, но я очень хотел бы когда-нибудь иметь семью и заниматься каким-нибудь делом, при котором смогу быть самим собой. – Кем еще ты можешь быть? Я молчал. Фарвэлл положил руку мне на плечо: