– Пустяки, – проговорил он, стараясь не смотреть на меня. – Не буду мешать тебе спать. Сказав это, он стал таять, будто выгорающая пленка. – Не уходи, – попросила я. Он замер. Теперь я могла видеть, когда он задерживает дыхание. Могла видеть, как он кивает, и как его темные волосы при этом спадают на лицо. Даже если бы он не говорил мне этого, я бы и так поняла, что он покончил с собой от отчаяния. Его глазницы представляли собой две черные дыры, будто его заживо поглотила печаль. Я подумала, появятся ли у него еще когда-нибудь настоящие глаза, или этот след скорби неизгладим. (Я подумала: испытывал ли он такую жалость к кому-нибудь еще, наблюдал ли еще чьи-то последние мгновения жизни? Мэдисон и остальные были никчемны, но все равно чувствовалась боль, – боль при мысли, что их больше нет, и осталась только я одна. Значит, существовали такие уровни одиночества, которых даже я не знала.) Он провел рядом со мной всю ночь. Я чувствовала его дыхание, а если вытянуть руку, то ощущала холод, когда мои пальцы проходили сквозь его. Однажды утром, когда я шла в школу, в небе показалось солнце. Это было летнее солнце, яркое и горячее. У меня начала закипать кровь. Я закричала, натянула толстовку на голову и перешла на бег. Солнце палило, у меня все болело, я тряслась и не знала, где спрятаться. Затем, наконец, очутилась возле лесистого участка, который владельцы не могли продать уже пять лет. Он весь зарос деревьями и колючками, погруженный в тень и, к тому же, был безлюден. Мне же он послужил маяком. Я бежала, пока могла хоть что-то видеть, а потом упала на колени и прижалась лицом к земле. Этой ночью прошел дождь, и запах сырой земли казался мне успокаивающим, словно объятия. Я принялась копать. Мои руки были будто мраморными, будто железными, но рьяно разметали грязь и коренья во все стороны. Я соскользнула в неглубокую яму и принялась засыпать себя землей, пока эта острая боль не прошла. Но меня все равно продолжало колотить, и я открыла рот, но подавилась, набрав грязи внутрь. Могила давала спасительную прохладу, будто снег, внезапно выпавший посреди лета. – Сайин? – вдруг прошептал Джейк. Я заплакала. Когда стемнело, я выбралась из ямы и побрела домой, стряхивая грязь с одежды. Джейк молчал, но я чувствовала, что он рядом, справа от меня. От него исходила благословенная прохлада, тогда как вокруг становилось теплее. (В последние дни у моего тела была комнатная температура.) Домой я зашла как раз вовремя, чтобы застать маму, папу и бабушку за приготовлением ужина. Они замерли, уставившись на меня. – Я поскользнулась, – проговорила я в тишину. Мама вздохнула. – Сайин, что с тобой такое? – Я все вымою, – пообещала я. – Мне нужно в душ. Извините. Сбросив ботинки в коридоре, я захлюпала вверх по лестнице, стараясь при этом, насколько возможно, ничего не запачкать. Если включать только холодную воду, то становится почти приятно. Когда я спустилась, бабушка уже заваривала чай. – Как себя чувствуешь? – спросила она. – Лучше. Ты как? Она выглядела немного осунувшейся и бледной, но отмахнулась, ответив: – Лучше. – Мы обе улыбнулись. На ней была желтая футболка. Вдруг у меня внутри все упало. – Бабушка, ты меня боишься? Она подняла на меня глаза и сощурилась. – О, нет. Когда ты рядом с цзян-ши, всегда нужно носить желтое. Священники звонили в колокола, чтобы сообщить нам, что те ведут за собой души. – Она улыбнулась. – Ты напоминаешь мне о доме. О том времени. Я сразу подумала о ее доме в деревушке в провинции Аньхой, где сама никогда не бывала. О том, как бабушку привез сюда папа. И о том, что ее мертвая внучка каким-то образом оказалась лучшим, что с ней случалось. – Расскажи мне, – попросила я. Она просияла. И рассказала мне, как ходила там в оперу. Рассказала, как нужно пропаривать каменную лягушку. А потом обставила меня в рамми[1]. Два раза. Когда она ушла спать, я осторожно поднялась наверх. – Ты в порядке? – Джейк сидел на краю кровати, но на меня не смотрел. – Нет, – ответила я. Через несколько долгих мгновений я накрыла его просвечивающие пальцы своими. Он посмотрел на это, на его лице возникла улыбка. – В рамми ты совсем не рубишь, – произнес он. Я скорчила гримасу. – Хорош подсматривать! – Я сидел на кухне, – сказал он. – Ты могла меня увидеть. Просто не смотрела. – Я была сосредоточена на том, чтобы врубиться в рамми, – ответила я. – Ага, – усмехнулся он. – У тебя это отлично получилось. 19. Когда ярко светит солнце, цзян-ши должны искать землю. («Это просто боль, – объяснила бабушка. – Ты не сгоришь». Как будто это могло утешить.) Я снова пошла в школу. Было довольно облачно, поэтому такую боль я могла вынести. О том, что меня колотило, вслух никто не говорил. Из Сиэтла пришло письмо о моем зачислении. За обедом я села на одну из пустых скамеек и прочитала его дважды. Потом бросила в рюкзак, затолкав на самое дно. – Тебе надо ехать, – сказал Джейк из-за моей спины. В его голосе звучало такое воодушевление, какого я еще никогда от него не слышала. – Я всегда хотел увидеть Западное побережье. – Да, конечно, – ответила я. – Вылезать из грязи, чтобы ходить на вечерние занятия и учить то, что никогда не пригодится в жизни, которой у меня никогда не будет. Блестящий план. – Тебе всего-то нужны пара фальшивых удостоверений и немного тени, – ответил он, вдруг превратившись в чертову группу поддержки и ухмыляясь мне. – Все с тобой будет нормально. Со мной же нормально. Это станет для тебя как приключение. Ты справишься. Я повернулась к нему. – Ты думаешь, я смогу учиться в колледже и никто не заметит, что я хожу только на вечерние занятия и никогда не бываю на улице? Что это будет за жизнь? Как я с этим справлюсь? – Я покачала головой. – Я даже дома теперь надолго не могу оставаться. А куда мне еще податься? Я в ловушке. Его очки блестели поверх пустых глазниц. Он фыркнул и скривился: – Ух. Не знал, что ты такая трусиха, Сайин. Собираешься просто сбежать? Тут у меня перед глазами все залило красным. – Трусиха? – Я снова взглянула на него. – А ты ведь так много знал о том, как со всем этим справиться, но все равно убил себя? – Заткнись, – проскрежетал он еле слышно. Я не могла заткнуться, меня теперь было не остановить. – Ты даже мертвым быть не смог! Поймал попутку с первой встречной, которая могла вернуться, потому что у самого это не получалось, а теперь заявляешь мне, что я трусиха? Наступило гробовое молчание. Слова упали между нами, но больше ничего не происходило. Я замерла. За его полупрозрачными очками было видно, что глазницы наполнились слезами. Будто влага сочилась из трещины в камне.