– К тебе пришли, дорогая! – крикнул он из коридора. Я высунула нос из ванной, продолжая держать в руках выкрученные центрифугой простыни. И тут же уперлась взглядом в удивленное Майкино лицо. Попалась, которая кусалась. Я проследила за ее взглядом, она смотрела на Сережу, как тот уходил обратно на кухню, к котлетам. Затем Майя посмотрела на меня с укоризной, а я прикусила губу. – Хочешь как-то пояснить? – спросила Майя. Я поводила губами, как пчелка жалом. – Что пояснить? – спросила я, с самым невинным видом. – Что тебе интересно? – Что твой муж тут делает? Вы помирились? – Ни в коем случае! – испуганно воскликнула я. – Значит, есть какое-то другое объяснение тому, что он у тебя тут ходит в трениках и майке и руки его в фарше. – Руки у него в фарше из-за котлет. Сережа готовит. – Ты не делаешь вещи легче, давая такое объяснение. Только еще больше все усложняешь и порождаешь новые вопросы. – Я люблю котлеты, – сказала я, сама не зная зачем. – И? – У меня просто все, как на Фейсбуке, – статус «Все сложно». – Ты же знаешь, нет у меня Фейсбука. Что за статус? Статус-кво? – Понимаешь, Майя, проблема в том, что с тех пор как мы с Сережей разошлись, то живем буквально душа в душу. И я не знаю, что мне с этим делать. А почему у тебя нет Фейсбука? Сейчас у всех есть Фейсбук, даже у моей мамы. А она эсэмэски училась читать месяц. И ничего, научилась. У всех есть соцсети. – Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца, – процитировала Пушкина Майя. – Нет уж, спасибо, я в реальном мире пока побуду. У меня ученик есть, так он в своем телефоне постоянно сидит. Даже когда ко мне приходит. Так мы с ним и сидим, я ему – про неправильные глаголы, а у него телефон все «пилик», «пилик». Знаешь, как бесит. Спрашиваю, что там. Отвечает, что мим. Это что вообще значит? Бессловесный клоун с белым лицом? Который пантомиму делает? – Майка смотрела на меня незамутненным взглядом человека, не потревоженного технологиями. Она относилась к тому редкому типу людей, для которых телефон – это только прибор для звонков домой. Как-то в свое время я пробовала научить ее принимать электронную почту, убила целый вечер, так она все надо мной смеялась и отвечала, что за это время она вполне успела бы на нормальную почту сбегать. – Может, мэм? Картинка с надписью? – Майя пожала плечами и кивнула, а затем осторожно спросила: – От Ланнистера нет известий? – Я с ожесточением принялась расправлять простыню, словно та была в чем-то виновата. – Майя, что ты от меня хочешь?! Соседей я предупредила, оставила ему еды, если он вдруг придет, а нас нет. К тому же, если что, Кира с Томкой позвонят. Думаешь, если бы у меня была информация от кота, я бы не прибежала к тебе в ту же минуту? – Я знаю, понимаю, – принялась частить она. Я помедлила, но потом шумно вздохнула, стянула простыню и потащила ее в ванну, бросила на стиральную машину. Через несколько минут мы заходили к Майе в квартиру. Квартира – зеркало души. Меня всегда удивляло, как личность влияет на окружающую среду. Хочешь узнать человека, зайди к нему в дом. Характер жильца всегда изменяет стандартную атмосферу как две капли воды похожих друг на друга квартир. Наши с Майкой квартиры были как близнецы, но которые с определенного момента прилагали титанические усилия, чтобы стереть и растоптать эту генетическую похожесть. Мой дом – вместилище множества диванов и старых кресел, пледов и ковров. Большая часть мебели была куплена еще моим отцом, я добавила от себя только какие-то незначительные детали – стеллаж из ИКЕА, чтобы складывать детские вещи, лампа на прищепке, стойка для зонтиков, в которую я просто влюбилась, случайно попав на блошиный рынок. Множество вещей, купленных или полученных исключительно в связи с необходимостью, – дети, дети, дети. Все в моей жизни за последние шесть-семь лет было связано с детьми. Коляски, переноски, манежи, бесконечные игрушки и бесконечная обувь разных размеров. И посреди всего этого я – усталая, растрепанная, почти вовсе забывшая, что такое педикюр. Наслоения от всех моих ошибок нарастали и каждый год оставляли круги на срезе ствола моей жизни – на моей квартире. Каждый день оставлял след, даже сегодня оставленный мною муж на моей кухне жарит котлеты. И горящее масло оставит пятно на полотенце, которым Сережа будет его оттирать от стола. – Проходи, чего стоишь? Не волнуйся, Костика нет, – «обнадежила» меня Майя, засовывая ноги в небольшие бархатные тапочки на платформе. Но я не волновалась, больше того, я считала, что нам с мужчиной ее мечты давно уже пора было познакомиться. – Он у тебя – как призрак отца Гамлета, – пробормотала я. – В смысле? – хмыкнула Майка. – Думаешь, такой же пугающий? – Такой же неуловимый. Все о нем слышали, но мало кто видел. Квартира Майи Ветровой мне всегда отчего-то напоминала любимую программу моего отца – «Кабачок “13 стульев”» из семидесятых. Потрепанные, но явно дорогие стулья из темного дерева, деревянные светильники на стене, этот мягкий, приглушенный свет, под которым так уютно читать. Бархатная портьера отделяла гостиную от прихожей. Все было подобрано, все было к месту и со вкусом, словно этот ретрохаос создавался по заранее задуманному плану, а не накапливался годами. Кресла с тонкими подлокотниками, даже любимая Майкина картина в стиле кубизм, которую она называла «мой кубик Рубика». На журнальном столике у Майки вечно валялось множество книг, но даже в этом беспорядке была какая-то своя красота. Книги, по большей части старые, в обтрепанных обложках, с некоторым вкраплением современной учебной литературы по английскому языку. Плоский телевизор у стены – единственная Майкина современная техника, с которой она умела справляться, – выбивался из общей картины именно своими размерами и плоскостью, сюда куда лучше бы подошел пузатый телевизор семидесятых. Даже телефон у Майки дома был старый, почти антикварный, на проводе, закрученном в спираль. Машина времени, да и только. Я никогда не задумывалась, откуда в Майе столько ностальгии по времени, к которому, по сути своей, ни я, ни она никакого отношения не имели. Удивительно, но даже мои разрушительные по своей природе дети тут, у Майки, вели себя тише, становились словно на три тона воспитаннее, чем дома. Атмосфера влияла. – И как Константин, обживается? – спросила я, оглядываясь вокруг в поисках изменений. Все-таки встречаться с мужчиной, даже часто, периодически – это одно. Жить с ним – совершенно другое. – Он в основном обитает в другой комнате, – пояснила Майка, включая телевизор. Ах да, она же ненавидела тишину. В голосе ее прозвучала грусть. – Ты рада, что он переехал к тебе? – спросила я. – Ты же счастлива, да? – Я… да, конечно. – Майя улыбнулась мне, но улыбка получилась немного натянутой. – Я никак не могу привыкнуть к мысли, что Ланнистер ушел. И потом, мне не кажется, что Косте тут комфортно. – Почему? – удивилась я. – Не знаю. Мне просто так кажется. Это невозможно объяснить, но он словно старается ни к чему не прикасаться, что ли. Словно на самом деле раздумывает, не совершил ли ошибку. Это все из-за меня. – Ты надумываешь, Майя. У тебя просто бурная фантазия. Ты не должна этого с собой делать. Посмотри на меня. Посмотри на человека, который знает толк. – Да-да, потому что ты психолог и разбираешься в людях, – кивнула Майя. Я покачала головой: – В людях разобраться невозможно, это же – как космос, набитый бесконечным мусором и обертками от конфет. Попробуй понять! Осколки и обрывки миллионов событий разной степени важности от первой любви до последней распродажи. Можно только немного расчистить пространство, чтобы было где жить и чем дышать. Но из всего мусора, что мы бросаем себе в подсознание, недовольство собой хуже всего. – Хуже, чем, к примеру, быть виновным в убийстве? – с интересом спросила Майка. – Ну, ты не сравнивай крайности. Чувство вины – оно как зыбучий песок, чем больше дергаешься, тем глубже вязнешь. Имей в виду, я знаю, о чем говорю, потому что я вырастила в себе такое чувство вины и недовольство собой, что из-за них мне уже ничего не было видно. Даже моих собственных чувств. Буквально непробиваемая стена. – А чем ты недовольна? – Да мне не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы пересчитать все. Хотя бы тем, что я – плохая жена. Я так долго боролась за звание жены года, что сама любовь стала какой-то вторичной. Сережа вообще ушел со сцены. Я как бы любила его по определению. По умолчанию. Default. – Чего? – Базовая установка. Не бери в голову, – махнула рукой я. – А ты знала, что я в свое время из-за своего чувства вины даже университет бросила? – Ты бросила университет? – удивилась Майя. – Я думала… ты же психолог. Ты же что-то заканчивала, да? – Я что-то заканчивала. Что-то – да. Но факультет экономики в нашем всеми любимом Государственном университете имени М. Ломоносова бросила, – ухмыльнулась я. – И как же так вышло? Что поменялось? – Что? Если честно, я не знаю. Я встретила Сережу, он был тогда женат, я увела его из семьи. Думала, что моя любовь может оправдать что угодно. Знаешь, такая огромная, от которой лопнуть легко. Я ведь всегда знала, что с Сережей не будет просто. Я даже не пыталась быть счастливой. Я скорее принесла себя в жертву. – Зачем? – А разве не понятно? Я хотела этого. Такая была потребность. Взойти на костер, как Жанна д’Арк. Если вдуматься, я так сильно прицепилась к Сереже, потому что с ним можно было жертвовать чем-то хоть каждый день. Университетом, своим телом, своей чистой совестью, своим домом, своими деньгами. Памятью об отце. Новая жизнь с чистого листа. В топку старые чувства. Отец тогда только умер, нас тогда обеих закрутило – меня и Файку. Но ее как-то меньше почему-то, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Она была ближе к отцу. – Ближе? Почему? – Ну, знаешь, я была с Земли, а они нет. С другой планеты, вообще не из нашей галактики. Как же это бесило! Они вечно решали задачки, ездили вместе на конференции. Файка читала его работы, увлекалась квантовой механикой, этими бесконечными Котами Шредингера, которыми она набила все мысленные коробки. А я с трудом курс высшей математики дотянула. Если честно, мне на экономическом факультете повеситься хотелось. Не мое это. – Тогда твой уход оттуда нельзя назвать жертвой, – заметила Майка. – Куда хуже было бы выучиться на плохого экономиста и ненавидеть все, что ты делаешь. – Возможно, ты права. За любой жертвой, как правило, стоит очень даже эгоистический мотив. – Ты правда так считаешь? – переспросила Майя, как мне показалось, с радостью в голосе. – Когда я училась на психолога, у нас было много разных предметов – социальная психология, психофизиология, методология, возрастная психология. Удивительно, что, чем дальше я уходила туда, на глубину, тем больше у меня возникало вопросов. Когда я только-только решила поменять всю свою жизнь, я была так уверена во всем. Я точно знала, что одно событие влияет на другое и что все это не случайно. Но теперь, говоря по правде, я понятия не имею, что именно двигало мной и что вообще движет людьми. – Ненависть? Смутное чувство бесконечной несправедливости, которую от нас скрывают? Даже не скрывают, а маскируют – не очень удачно, – предположила Майя. – В каком-то смысле – да. Сплошной обман и кругом какая-то матрица. Кто-то творит, что хочет, и ни малейших сомнений, ни малейших угрызений совести. А кто-то переживает, если на него косо посмотрели. И далеко не все объясняется тем, кормили ли человека грудью в младенчестве. И тем, шлепали ли его по заднице больше, чем надо. Только не говори Файке, что я поставила под сомнение Базовую Истину Психологии, а то она примется танцевать на моих костях. – Людям хочется свалить все на других. Почему бы не на родителей, да? – Все далеко не так просто, как описано в книгах по психологии. Что-то можно просчитать, а что-то совершенно невозможно объяснить. Одни и те же ситуации приводят к разным последствиям. Кто-то в сливках тонет, кто-то сливки сбивает в масло, а почему так – мы понятия не имеем. Мы только наблюдаем и записываем. У одного мир рушится, а он приходит в себя и идет дальше. А у другого тишь да гладь, но ничего в жизни не получается. Двое детей, никакой работы, одни только прожекты. Руки в фарше, купленном на чужие деньги, и никакого желания хоть что-то поправить. Одни только отмазки. – Ничего себе! – присвистнула Майя. – Неудивительно, что ты решила бросить мужа. – Ага, бросила – только недалеко он что-то отлетел, – невесело пошутила я. – А тебе… как сказать… стыдно, что ты его бросила? Испытываешь чувство вины? – спросила Майя. – Что? Чего ты улыбаешься? – Да нет, Майка, ни черта я не испытываю никакой вины. А ведь должна бы, да? Ведь это же неправильно, и он – отец моих детей, и у жены я его увела, и вообще. Но вся наша жизнь, вся наша психология субъективна, и именно поэтому чувство вины – это не что-то такое неизбежное, это наш добровольный выбор. – Ты меня потеряла, – рассмеялась Майя. – Добровольный выбор? – Добровольный, но не всегда осознанный. Наше человеческое сознание – это же сокровенная тайна вселенной, самое большое чудо. Суди сама – мы знаем, что мы существуем. Мы знаем, что мы смертны. Мы не просто чувствуем это, а уверены. Мы умеем отличить прошлое от будущего, умеем заранее просчитать последствия наших поступков. Но делаем все равно все по-своему.