– Пойдем, – тянет меня за собой Уайетт. – Давай покажу, над чем мы сейчас работаем. В главной комнате Диг-Хауса по-прежнему играет джаз в стиле свинг. Какой-то парень с коротко стриженными волосами, склонившись над столом, зарисовывает кремневые орудия труда времен палеолита, разложенные аккуратными рядами. Уайетт берет камень и передает мне. Я провожу пальцем по зазубренному краю. – Джо, – говорит Уайетт, – это Дон. – Джо поднимает очки на лоб в ожидании объяснений, но Уайетт обращается уже ко мне: – В нынешнем году он единственный аспирант, который здесь задержался. – Я рассчитываю на награду, – смеется Джо. – По крайней мере, на надпись на могиле: «Здесь лежит Джо Каллен, засушенный в пустыне». – Эти орудия – тема твоей диссертации? – спрашиваю я. Кивнув, он царапает ряд цифр на тонкой металлической пластинке: – Ага, изучаю, как древние египтяне работали руками. Это примитивные инструменты. Я записываю порядковый номер сезона, дату и место находки. – Раньше у нас были бумажные бирки, – бормочу я. Джо поднимает на меня глаза, удивляясь, откуда мне это известно. – Работавшая на юге европейская экспедиция хранила черепки в корзинах из пальмовых ветвей на складе в Асуане. Но там были термиты, и в результате археологи остались с кучей немаркированных осколков глиняной посуды. А это спасает нас от двух напастей, которых невозможно избежать в Египте: выгорания и насекомых. Я осторожно кладу камень на стол. – Это скребок, – объясняет Джо. – Мы обнаружили множество таких. Что свидетельствует о массовой заготовке шкур здесь, в сердце пустыни. – Действительно очень интере… – Не стоит его поощрять, – шутит Уайетт. – А не то он начнет демонстрировать свои каменные топоры. Уайетт ведет меня в другой конец комнаты, где темноволосый мужчина лет тридцати склонился перед экраном компьютера. – Альберто, неужели ты снова его разбудил и отправил на пробежку? Кивнув, мужчина поднимает голову и замечает меня. Его лицо, худое и остроносое, мгновенно преображается от улыбки, демонстрирующей сверкающие белые зубы. – Ты не говорил, что у нас будет гостья. Прекрасная гостья. Я чувствую, что краснею. Интересно, когда такое со мной было в последний раз? – Она не гостья. Она здесь работает. – Уайетт бросает на меня быстрый взгляд. – Возможно. – (Я смотрю на экран компьютера, где вращается трехмерная модель вырубленной в скале гробницы.) – Альберто – специалист по цифровой археологии из Италии. Пятнадцать лет назад такой специальности не существовало. Заметив выражение моего лица, Уайетт смеется: – Да, я знаю. Мы старые. – Ты рисуешь цифровую модель места раскопок? – спрашиваю я. Альберто качает головой: – Я делаю фотограмметрию и геоматику. Цифровую картографию в 3D вместо некогда стандартных линейных измерений. Уайетт стучит по клавиатуре, увеличивая модель на экране, чтобы я могла прочесть иероглифы на стене. Возникает полное ощущение присутствия. – Правда потрясающе? – бормочет Уайетт. – Невероятно, – говорю я. – Как это работает? – Я делаю фото раскопа и ввожу его в компьютер и – как вы там говорите? – бамс! – и мы имеем 3D-модель с топографией. Уайетт показывает на иконку на компьютере: – Покажи ей вот это. Он вручает мне очки для геймеров, я надеваю их, жду, когда загрузится картинка. И замираю, внезапно оказавшись в вади, которую так хорошо знаю: передо мною нависающая скала и притихшая черная впадина под ней. Я протягиваю руку, словно могу коснуться скалы, но передо мной, естественно, всего лишь цифровая картинка. – Поверни влево, – командует Уайетт. Я наклоняюсь вперед, воспроизводя ходьбу, пока не оказываюсь достаточно близко, чтобы прочесть иератические наскальные надписи, которые мы обнаружили много лет назад. Это небо и земля по сравнению с тем, что мы делали раньше. Лавсановая пленка, которой мы пользовались, притягивала пыль и плавилась на безжалостной жаре, а кроме того, пленка ловила блики света, и мне постоянно приходилось исправлять обведенные знаки. Итак, я становлюсь очевидцем самого настоящего революционного прорыва. – Раскопки, которые мы проводим, находятся in situ с ландшафтом, – объясняет Уайетт. – Они должны быть отражены здесь. Все настолько близко, насколько можно подобраться, без всех этих наводнивших Средний Египет туристов, с их поясными сумками. При том, как это делалось раньше, мы утрачивали половину информации: например, о том, почему надписи были нанесены на это конкретное место, а не куда-нибудь еще. – (Я снова наклоняюсь вперед, придвигаясь поближе к виртуальной каменной стене: эпиграфика, должно быть, занимает половину времени.) – Тебе даже и не представить. – Уайетт снимает с меня очки и вручает мне айпад. – Альберто делает плоское ортофотоизображение, основанное на 3D-изображении высокого разрешения, и пересылает мне на айпад. После чего я могу обвести иероглиф, словно в книжке-раскраске. Ты можешь играть с цветом и изменять контраст, если попадается трудный камень вроде известняка или тебе нужно узнать, какая это часть камня и какая часть вырезанной на нем надписи. – А когда он все обведет, я переношу это на 3D-изображение сайта, – добавляет Альберто. – Это значит, что мы можем получить завершенный рисунок уже в течение конкретного полевого сезона. – Что просто невероятно для такого типа раскопок, как наши, – говорит Альберто. – Теперь нет нужды решать, в каком именно месте копать, и разрушать слои почвы с каждым раскопом. Вы просто до начала работ делаете 3D-фотографию, затем еще одно фото после первого пласта и еще одно после второго пласта – e cosi via[6], – короче, вы будто режете торт на день рождения, который можно резать слоями и так и этак, как вашей душе угодно. – Единственный минус, – подает голос Джо, – что айпады нагреваются, аккумуляторы киснут, и мои нежные уши вынуждены терпеть поток ругательств на всех языках. На секунду мне кажется, что я опоздала на много лет. И не могу продолжить прямо с того места, на котором когда-то закончила. Забрав у меня айпад, Уайетт стучит пальцем по иконкам, пока не появляется новое трехмерное изображение. – Гробница Джехутинахта, – сообщает он, протягивая мне айпад. В свою бытность аспиранткой я читала о раскопках гробницы четы Джехутинахт, чьи саркофаги были выставлены в Музее изящных искусств Бостона, но это изображение кажется незнакомым. Передо мной раскопки часовни и шахты на различных стадиях проведения работ. – Это не Джехутинахт Второй, – уточняет Уайетт. – А Джехутинахт, сын Тети. – (Я сжимаю экран, пытаясь разглядеть получше.) – Но материалы еще не опубликованы. Иными словами, я единственный человек не из их команды, которому позволили это увидеть. Ничто – повторяю, ничто – не может сравниться с ролью первооткрывателя кусочка мира, исчезнувшего навсегда. Твой пульс учащается, сердце колотится, ты наедине со своим чудом, пока на сцену не выходят остальные. Мне повезло. Однажды мне удалось такое пережить, причем вместе с Уайеттом. Нечто подобное я испытала при рождении Мерит. – Я слышала, что ты нашел это, – шепчу я. Но одно дело читать о любопытном факте, и совсем другое – увидеть все на экране компьютера. Я не осознаю, что говорю это вслух, пока не ловлю на себе взгляд Уайетта. Его лицо непроницаемо. – А увидеть воочию еще лучше, – говорит Уайетт. – Поехали в Эль-Минью. Уайетт спрашивает, не хочу ли я переодеться перед поездкой в Эль-Минью. Когда я объясняю, что приехала без багажа, он удивленно прищуривается: – Ты прилетела в Египет без чемодана? – Да. – Планируя работать на раскопках. Я упрямо выпячиваю подбородок: – Да. – Без подходящей одежды. – Это было спонтанное решение. Уайетт открывает рот, явно собираясь что-то сказать, но передумывает. – Альберто, – зовет он, – нужна твоя помощь. Я слышу их голоса, приглушенные, о чем-то спорящие. Единственное, что я могла расслышать, были слова «неквалифицированная» и «ежедневно». Слышу реплику Уайетта: «Я здесь директор». И ответ на итальянском: «Avere gli occhi foderati di prosciutto»[7]. А затем удаляющиеся шаги. Десять минут спустя я уже щеголяю в штанах Альберто. Из всех археологов в Диг-Хаусе он ближе всех ко мне по размерам одежды: у него узкие бедра и он всего на несколько дюймов выше меня. Я затягиваю пояс потуже, закатываю отвороты штанов, а Уайетт дает мне одну из своих хлопчатобумажных рубашек с длинным рукавом. Рубашка свежевыстиранная, но по-прежнему хранит его запах. – Вот. – Пока я закатываю слишком длинные рукава рубашки, Уайетт бесцеремонно швыряет мне пару ботинок. Ботинки женские, восьмого размера, подходят идеально. Интересно, кому они принадлежат? Хотя кто я такая, чтобы спрашивать! Уайетт берет со стола возле двери шляпу – потертую, с твердыми полями, которые не гнутся от неугомонного ветра. – Выбирай любую. – Он показывает на коллекцию головных уборов: тут и разнообразные панамы, и бейсболки с длинными хвостами, чтобы защитить от солнца заднюю часть шеи. Я выбираю ковбойскую соломенную шляпу и, водрузив ее на голову, бегу догонять Уайетта, размашисто шагающего в сторону «лендровера», покрытого слоем крупнозернистого песка. Странное ощущение – сидеть на пассажирском сиденье. Когда я была аспиранткой, мне всегда приходилось тащиться на своих двоих. Я смотрю, как Уайетт умело переключает передачи, пока мы прыгаем по ухабистой дороге, ведущей из Диг-Хауса. Местная Служба древностей находится в Маллави, однако основные разрешения выдаются в Эль-Минье, поэтому мы едем в обратную сторону тем же путем, по которому я добралась до Диг-Хауса. Пыльная дорога вытрясает из тебя всю душу и заставляет потеть. Потрескавшееся кожаное сиденье настолько раскалено, что кажется, будто солнце свернулось между нами, как кошка. Я сижу, наклонившись вперед, чтобы потная рубашка не липла к телу.