– Угу. Подняв глаза, я обнаруживаю, что Брайан за мной наблюдает. – Когда все стало так сложно? – У Брайана хватает совести покраснеть. Он обводит рукой разделяющее нас пространство. – Я не только о нас. А в принципе. – Он сбросает взгляд в сторону лестницы. Я кладу вилку возле тарелки. У меня пропал аппетит. Возможно, следует поделиться этим с Мерит. Лучший способ сесть на диету – это проснуться в один прекрасный день и спросить себя, какого черта я здесь забыла. – Могу я задать тебе вопрос? Сколько билетов ты купил на лекцию в МТИ? Брайан чуть-чуть наклоняет голову: – Вопрос с подвохом? – Нет. Просто любопытно. – Два, – отвечает Брайан. – По субботам ты обычно навещаешь клиентов, и я решил… – Ах ты решил… – перебиваю я мужа. Брайан искренне озадачен: – Ты что, хочешь посмотреть на осьминога? Уверен, я могу достать еще один билет… – Дело не в осьминоге. Почему ты даже не поинтересовался, не хочу ли я тоже пойти? Брайан растерянно трет лоб. – А мы можем… не ругаться? – вздыхает он. – Можно… просто спокойно поесть? Я молча киваю. Беру нож с вилкой и начинаю резать цыпленка на крошечные кусочки. Снова и снова. Интересно, на сколько мелких частей их можно нарезать? У меня получилось на сто. Начинаю возить крошечные кусочки по тарелке. – Дон… Оказывается, все это время Брайан за мной наблюдает. Его голос доносится точно через слой ваты. Такой тихий, что я едва слышу. Сломанная кость безысходности, которую невозможно срастить. Я встречаю взгляд Брайана над столешницей, которая кажется необъятной, будто мы находимся на разных континентах. Будто мы, так же как и моя мама, напряженно вглядываемся в даль, чтобы снова увидеть побережье Ирландии. – Скажи, чего ты от меня хочешь, – просит Брайан. Мне нужно было нырнуть и начать плыть, но я уже начинаю тонуть прямо здесь, на суше. – Я не обязана, – отвечаю я. Суша/Египет Официально Уайетт не может нанять меня для работы на раскопках. Это концессия Йеля, а я теперь не имею к нему никакого отношения. Аспирантам и специалистам, каждый сезон работающим под эгидой университета, оформлены рабочие визы, а их профессионализм в области археологии подтвержден египетским правительством. Я сама не понимаю, почему попросила Уайетта взять меня на работу, выпалив свою просьбу вместо всех тех слов, что собиралась ему сказать. Впрочем, так было куда проще и позволяло выиграть время. – Наверняка у тебя есть кого попросить. Кого-то, кто может обойти правила. Неожиданно я вспоминаю, что, когда я отсюда уезжала, западным людям не рекомендовалось путешествовать по дороге в пустыне между Эль-Миньей и Каиром. В свое время Хасиб, отец Харби, объясняя Уайетту, как добраться до аэропорта, предупреждал держаться подальше от этой магистрали. Но если у вас храброе сердце, тогда другое дело. Это означало, что, после того как нас остановили на пропускном пункте, Уайетт включил дурака и твердил, будто понятия не имел о запрете, до тех пор, пока нам не дали отмашки. Уайетт садится на подлокотник потертого кресла: – Ты, конечно, прости, но, насколько мне известно, ты пятнадцать лет не была на раскопках. Я чувствую укол в самое сердце. Уайетт явно не следил за моей жизнью и не знает, что со мной стало. Хотя он и не обязан. Ведь это я ушла, ни разу не оглянувшись. Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза: – Да, не была. – Но почему, Дон? Почему именно сейчас? Я мнусь, обдумывая, как сказать правду, не вызвав жалости. – А ты в курсе, что если срубить дерево и посмотреть на древесные кольца, то можно определить моменты резких изменений? Вроде лесного пожара. Или нашествия вредителей. Засушливый год или год, когда что-то упало на ствол, заставив его расти в другом направлении. Так вот, сейчас один из таких моментов. – Это ж надо так сбиться с курса, чтобы оказаться в Египте. – В голосе Уайетта явно слышится удивление. – Да, я действительно сбилась с курса, когда уехала. Он смотрит на меня, прищурившись: – Послушай, я бы рад тебе помочь, но я не могу просто… – Уайетт, – перебиваю я, – ну пожалуйста… – Дон, ты в порядке? Если у тебя неприятности… – Мне просто нужна работа. – Я, конечно, могу нажать на нужные кнопки, чтобы устроить тебя в следующем январе. А сейчас даже не сезон раскопок. – Но ты ведь здесь. Работаешь. Я хочу сказать, это знак. Так? Что ты здесь, и я здесь… – Я нервно сглатываю. – Ведь тебе нужна помощь. Я согласна работать бесплатно. Просто дай мне шанс. И тогда… – (Слова застревают в горле.) – Ты меня больше не увидишь. Уайетт вглядывается в мое лицо. Его глаза по-прежнему цвета голубых языков пламени; цвета неба, когда смотришь на него долго-долго, а потом закрываешь глаза и синева эта продолжает стоять перед мысленным взором. Пальцы Уайетта выбивают барабанную дробь на бедре. Я практически вижу ленты мыслей и доводов, загружаемых в его мыслительный аппарат. – Да, я помню, что много лет назад дал тебе обещание, – начинает он, явно собираясь сказать нечто такое, чего я не захочу услышать. Похоже, я совершила ошибку. Что если не может побить козырем что есть. – Ничего не гарантирую, но я все-таки попытаюсь раздобыть для тебя временный пропуск. – Правда? – Ты ведь этого хочешь? – Да. – Я делаю шаг навстречу Уайетту, но меня останавливает странная невидимая стена между нами. – Спасибо. – Не стоит благодарить раньше времени. Но учти, если ты действительно собираешься здесь остаться, тебе придется работать до седьмого пота. Сейчас я представлю тебя остальным, а затем мы поедем в Эль-Минью в Службу древностей. Он выходит из библиотеки, я тащусь следом. А тем временем дом начинает постепенно оживать. Харби переговаривается по-арабски со своей семьей, а в прочищающих горло трубах урчит вода. Неожиданно Уайетт резко останавливается и поворачивается, так что я едва не врезаюсь в него. Мы застываем лицом к лицу. – И еще одно, – говорит он. – Я не знаю, почему ты здесь. Не знаю, что ты скрываешь. За прошедшее время ты вполне могла растерять все свои навыки. – На его губах появляется тень улыбки; он явно бросает мне вызов. – Но вести раскопки – это как-никак моя специальность. До недавнего времени египетское правительство гарантированно предоставляло работу всем своим соотечественникам, окончившим колледж. В результате имелся избыток правительственных служащих при крайне незначительном объеме работы: согласно данным одного исследования, среднестатистический госслужащий может работать всего полчаса в день. В свете этого работа с концессией Йельского университета считалась теплым местечком, а отец Харби и другие, работавшие еще в мою бытность здесь, так хорошо выполняли свои обязанности, что это стало их семейным бизнесом, передающимся из поколения в поколение. Уайетт знакомит меня с Мохаммедом Махмудом, сыном того Мохаммеда, с которым я работала пятнадцать лет назад. Теперь он вместе с Харби, Абду и Ахмедом готовит еду, убирает Диг-Хаус и помогает на раскопках. В межсезонье Мохаммед живет с семьей в Луксоре. Уайетт представляет меня как старого друга. Некоторые, как и Харби, обращаются ко мне doctora. – Просто Дон, – каждый раз жизнерадостно говорю я, чувствуя на себе пристальный взгляд Уайетта. Когда он уводит меня из кухни, я спрашиваю: – А что у Харби с ногой? Уайетт прислоняется плечом к оштукатуренной стене. – Как так получилось, что ты не закончила диссертацию? – отвечает он вопросом на вопрос и добавляет: – Считай это товарообменом. Хочешь получить ответ, сперва ответь сама. – У меня степень магистра социальной работы, – говорю я. – Академическая карьера не задалась. Судя по всему, Уайетту кажется, будто я пудрю ему мозги, но он все-таки отвечает на мой вопрос: – Харби сломал ногу, когда упал с лестницы в шахте гробницы пять лет назад. С тех пор нога так толком и не срослась. Внезапно я вспоминаю, как лестница поехала под моими ногами в гробнице Джехутихотепа II и Уайетт поймал меня на лету. Я помню его запах: от него пахло впекшимся в одежду солнцем и ирисками. И только спустя несколько недель я узнала, что он всегда держал в кармане конфеты – для себя и для босоногих ребятишек, которые ждали его на испепеляющей жаре у входа в вади.