– Мы с тобой еще та парочка, – задумчиво произносит Вин. – Любовь и смерть. И тут в комнате с чашкой кофе в руках, которого мне не очень-то и хотелось, появляется Феликс. – Я что-то пропустил? – спрашивает он. Когда ты ждешь чьей-либо смерти, то теряешь счет времени. Часы перетекают в дни, дни неожиданно становятся неделями. Ты забываешь принимать душ, забываешь поесть. Ты спишь, переживаешь, дежуришь по ночам, находясь в том мире, где исчезли циркадные ритмы. После маминой смерти я так ослабла, что не могла спать и удерживать пищу. Я даже решила, что переживаниями довела себя до аутоиммунного расстройства, пока мне не сделали анализ крови и врач не сказал, что я беременна. И только тогда я поняла, что, когда мама лежала в хосписе, я в поисках бездумного утешения в сексе с Брайаном совсем забыла о соблюдении контроля за рождаемостью. Я ломала голову, как сообщить Брайану о своей беременности, но потом меня так сильно прижало, что мой организм уже с трудом функционировал. Каждый раз, как я репетировала, что скажу Брайану, перед глазами возникала мама, которая, крестясь, предупреждала: «Если пойдешь беременная на похороны, то поселишь печаль прямо внутри себя». В конце концов, сказав Брайану, что должна с ним серьезно поговорить, я отвезла его в Бостонскую бухту. Мы сидели на берегу, бросая чайкам кусочки итальянского печенья, которое я купила в кондитерской «У Майка». И наконец я сообщила, что беременна. Тогда я еще не знала, как он отреагирует. Одно дело в часы отчаяния искать забвения в телесной близости, и совсем другое – завести ребенка. Но реакция Брайана оказалась весьма пылкой. Я видела, как он постепенно осознает новость, как крутятся колесики у него в голове. В какой-то ужасный момент я решила, что сейчас он сделает мне предложение. Я все еще думала об Уайетте. Естественно. Несомненно, я предала Уайетта. Пусть даже он об этом не знал. Пусть даже я могла оправдать свое поведение тем, что нуждалась в возможности дать физический выход эмоциям, убежать от действительности и залепить пластырем еще свежие душевные раны. И хотя втайне я лелеяла мысль восстановить отношения с Уайеттом, беременность поставила крест на этих мечтаниях. Если честно, я не нашла подходящих слов объяснить ему то, что сделала и зачем мне это было нужно. – Дон, – рассудительно произнес Брайан, – нам ведь хорошо вместе. Как по-твоему? И если в том, что ты потеряла маму, а я – бабушку, мы могли бы увидеть светлую сторону… то, наверное, это она и есть. – Он взял меня за руки. – Пойдем со мной. Я облегченно выдохнула. Брайан предлагал мне выход из положения: шоры, чтобы я могла смотреть только вперед, но не назад. – У меня ведь есть дом, где ты можешь жить. И я помогу тебе позаботиться о Кайране. Сперва практические решения. Мало-помалу. Впереди как-никак восемь месяцев, чтобы все обдумать. Тогда я еще не понимала, что если посеешь семена, то получишь в том числе и корешки. Брайан с благоговением посмотрел на мой живот: – А ты уверена? У нас действительно будет… Я лелеяла мысль вернуться в университет и закончить диссертацию. Может, не прямо сейчас, может, через несколько лет. Ведь в глубине души я по-прежнему считала себя египтологом, просто временно находящимся в отпуске. Но Брайан сказал «у нас». Он предложил мне спасательный трос раньше, чем я сама поняла, что оказалась в засаде. И я радостно ухватилась за него обеими руками. Написала письмо в Йель и официально отказалась от аспирантуры по египтологии. Уайетту я не написала. К этому времени он уже наверняка вернулся в кампус. Ты был нужен мне, мысленно твердила я, но тебя не оказалось рядом. И плевать на то, что, возможно, он хотел быть здесь, но я ни о чем его не просила. Я никак не могла объяснить свои действия, при этом не возненавидев себя, да и Уайетт, если на то пошло, непременно возненавидел бы меня. Итак, каждый день я откладывала написание письма на завтра. С каждым днем делать это становилось все легче. И вот наконец я вообще перестала думать о том, чтобы написать письмо Уайетту. Мы с Кайраном перебрались к Брайану. Я купила плетеную детскую кроватку на гаражной распродаже. На следующий день в туалете я обнаружила кровь на нижнем белье. Я сама от себя такого не ожидала, но непреодолимая проблема меньше чем за неделю превратилась в нечто такое, чего я жаждала всей душой. Когда рентгенолог в Центре женского здоровья Бригама, пожав плечами, объяснил, что кровянистые выделения – это нормально, я решила минимизировать риски. Я сказала себе, что удача не должна повернуться ко мне лицом ценой несчастья. И извинилась перед своим будущим ребенком за сомнения, пусть даже всего на секунду. Положила в каждую туфлю по новенькому пенни. Спала с ножом под матрасом, чтобы отогнать злых духов. Схватки начались на две недели раньше срока, но моя вера в приметы оправдала себя. Мерит родилась пухленьким, здоровым младенцем с хорошо развитыми легкими. Я часами смотрела, как поднимается и опадает крошечная грудная клетка, но ни разу не заметила нарушения ритма дыхания. «Вот видишь, – сказал Брайан, уже влюбленный в свою дочь, – а ты боялась». Вернувшись от Вин, я застаю Мерит в ее спальне. Дочь проводит какой-то научный эксперимент с помощью склянок и тампонов. – Хочешь пойти прогуляться? Влажность наконец-то уменьшилась. Забавно, но как мать ты веришь, будто дать ребенку жизнь достаточно для того, чтобы привязать его к тебе. Однако бескорыстная любовь отнюдь не означает, что тебе не нужно над этим работать. Помню, когда я родила Мерит, она поворачивалась на звук моего голоса, словно ее тянуло ко мне магнитом. Поскольку все мои разговоры во время беременности служили своего рода звуковой дорожкой к еще не рожденной дочери, мгновенное узнавание было мне гарантировано. При всем при том Брайан начинал с менее выгодных позиций. Он часами разговаривал с дочерью, но не как с младенцем, а скорее как со взрослым человеком, только совсем крошечным. Брайан таскал Мерит в рюкзаке за спиной, когда косил лужайку, а когда кормил дочь протертыми персиками, рассказывал ей о том, чем занимался в лаборатории. Понимая, что малышка к нему еще не привыкла, он задабривал, приманивал и развлекал ее, пока они не стали ближе друг к другу. Тогда я не осознавала, что каждый шаг, сделанный Мерит навстречу отцу, ровно настолько же отдаляет ее от меня. Нет, я никогда не стала бы мешать установлению связи между Мерит и Брайаном. Ни за что на свете! Однако я выбрала в качестве карьеры работу с людьми, с которыми, по определению, рано или поздно должна расстаться. И иногда я задавала себе вопрос: а что, если все мои отношения обречены именно на это? Мерит смотрит на меня с подозрением: – Ты хочешь пройтись? – Угу. Что-то я совсем засиделась. Ты была в лагере, и я соскучилась, – говорю я и, замявшись, добавляю: – Знаешь, я тебя совсем не вижу. – С чего это вдруг? Я ведь такая огромная, что меня трудно не заметить. Ее слова – точно обухом по голове. – Мерит… – Мы можем пойти в кино. Или организовать семейный клуб книголюбов. Мы можем делать кучу вещей, не требующих от меня физической нагрузки, чтобы тебе не пришлось смотреть на отвратительную, жирную хрюшку, которую ты называешь дочерью… – Мерит! – Я не могу видеть, как Мерит бередит свои раны, эти слова сыплют соль и на мои тоже. – Прекрати! Когда я носила Мерит под сердцем, она так сильно брыкалась, что иногда мне приходилось прислониться к стенке, чтобы отдышаться. И я говорила Брайану, что нашей дочери явно некомфортно в моей шкуре. Мерит по-прежнему некомфортно, но только в своей. – Я люблю тебя! – страстно восклицаю я, надеясь, что мои слова звучат так же громко, как молчаливый крик отчаяния Мерит. – Ради бога, скажи, что не так! На секунду мне кажется, будто она смягчилась. Я чувствую, как Мерит колеблется, пытаясь решить, что произойдет, если мы перестанем бодаться и возьмемся за руки. Но Мерит вдруг отворачивается и переводит взгляд на бутылочку, с которой производит манипуляции: – Почему бы тебе не сказать мне? У тебя ведь это так хорошо получается. В нашем доме есть гостевая спальня, которая одновременно служит моим кабинетом. Я держу тут лэптоп и личные дела своих клиентов. А еще там стоит диван-футон. Когда есть клиент, которому уже недолго осталось, и я нахожусь с ним круглосуточно или в неурочные часы, то перебираюсь в кабинет, чтобы не ложиться в супружескую постель посреди ночи и тем самым не будить Брайана. Но сегодня я отношу туда подушку, постельные принадлежности и устраиваюсь там просто потому, что все достало. Я не уверена, как правильно разыграть эндшпиль. Избавиться от Гиты – еще не значит стереть ее следы. Это как выключить телевизор, но мысленно продолжать видеть картинку. Возможно, Брайан говорит правду: он действительно в комиссии по отбору постдокторантов, но не в его власти исключать кого-то, кто уже принят. А может, дело отнюдь не в Гите и Брайане. Может, дело во мне и Брайане. Мерит топает через притихшую столовую. Дочь ковыряет еду на тарелке, но, похоже, ничего не ест. У меня невольно возникает подозрение, что она посреди ночи проберется вниз, чтобы устроить себе праздник живота, и я сразу ощущаю неловкость за подобные мысли. Брайан до сих пор не вернулся и не прислал сообщения. Кругом тихо, как в могиле. Через четыре года Мерит уедет в колледж, а мы с Брайаном будем болтаться по дому, вынужденные поддерживать видимость беседы, хотя говорить нам абсолютно не о чем. В моей практике был интересный случай: муж одной моей клиентки завел любовную интрижку, однако их брак уцелел, и после этого они прожили вместе еще тридцать пять лет. Жена собиралась от него уйти, но он поклялся, что если она останется, то он сделает все, что она пожелает. Хорошенько подумав, жена сказала, что хочет иметь возможность в любое время дня спросить: «Ты где?» – и сразу получить ответ. Только так она могла быть уверенной в муже, а без этого мостика ей было не перебраться на другой берег. Берег прощения. Иногда она задавала мужу этот вопрос двадцать раз на дню, а иногда неделями ни о чем не спрашивала. Измученная, я рассчитываю сразу уснуть, но стрелка часов переваливает за полночь, потом показывает 1:00, 2:00, а сна нет ни в одном глазу. Услышав в 2:30, как тихонько щелкает входная дверь, я вылезаю из постели и останавливаюсь на верхней ступеньке, словно ангел мщения. Брайан смотрит на меня, под глазами у него лиловые тени. Он начинает неуверенно подниматься по лестнице, будто опасаясь, что я прегражу ему путь. Но нет. Я оседаю, точно туман. – Где ты был? – слышу я свой голос. Брайан не поворачивается. – Какое это имеет значение? Ведь ты веришь только тому, чему хочешь верить. Заметив свет в кабинете, Брайан невольно ускоряет шаг. Входит в нашу спальню и закрывает за собой дверь. Я прижимаю к дверному полотну ладони, наваливаясь на него всем телом. И пытаюсь представить, что Брайан по другую сторону двери делает то же самое. На следующее утро Мерит ждет меня на кухне. Избегая моего взгляда, дочь робко спрашивает: – Хочешь немного прогуляться? Мерит пора собираться в лагерь. А я мучаюсь жуткой головной болью от недосыпа. Но я расцветаю от столь щедрого предложения, как цветок под лучами солнца. – Да! – отвечаю я. – Да! Только кроссовки достану. Пока мы идем вокруг водоема, я стараюсь не отпускать нить разговора, но при этом не перестаю гадать, с чего вдруг Мерит сменила гнев на милость. Мы фантазируем, что сделали бы, если бы выиграли в лотерею миллион долларов. Мерит болтает о Саре, о том, что разработка STEM, позволяющая защитить яйцо при падении со второго этажа, получила первое место на конкурсе, о слухах, будто один из их воспитателей имел родственные связи с принцессой Кейт. А я в свою очередь рассказываю о Марине Абрамович и Великой Китайской стене. – А что было потом? – спрашивает Мерит. Я пожимаю плечами: – Они обнялись. И на этом расстались.