Я чувствую, как меня бросает в жар: – Ну а как насчет Феликса? Уголки губ Вин слегка приподнимаются. – Сомневаюсь, что его обрадует такое поручение. – Но ты не можешь скрыть это от мужа. Он ведь тебя очень любит. – Я тоже его люблю. И не желаю травмировать еще больше. Достаточно одного того, что я умираю. – Вин дергает меня за рукав. – Ну пожалуйста! «Нет, – думаю я, – слишком близко». Я подошла к опасной черте, которую придется переступить. Это неэтично, это неправильно. И в то же время я слышу свои слова, сказанные Феликсу: «Мы не перестаем любить кого-то, хотя физически его уже нет с нами». Я встаю и поворачиваюсь лицом к собачьей площадке. Две дворняги бегают кругами друг за другом. – Вин, я не могу дать ответ прямо сейчас. Одна собачонка прихватывает другую за хвост. Та взвизгивает и отскакивает от друга, в мгновение ока ставшего врагом. – Дон, – умоляюще смотрит на меня Вин, – неужели в твоей жизни не было человека, который тебя оставил? На разборку коробок на чердаке уходит несколько часов. Ко мне поднимается Мерит и, обнаружив закрома с младенческой одеждой, с радостным воплем начинает в них рыться. Она достает платьице с гигантской белкой и полосатое, как пчелка, боди для новорожденных. В запертом сундуке мы находим пожелтевшее от времени подвенечное платье матери Брайана. И еще ежегодные альбомы, оставшиеся со студенческих лет Брайана. На фото у Брайана торчащие уши и слишком длинные волосы. – А что ты ищешь? – спрашивает Мерит. – Пойму, когда найду, – отвечаю я. Мерит вскоре уходит, чему я очень рада, поскольку не могу объяснить, что пытаюсь найти. На чердаке жуткая жара. С меня ручьем течет пот, майка уже насквозь мокрая. Я вытираю лицо тыльной стороной ладони. Да, здесь даже жарче, чем в аду. Словно я опять попала в Египет. Я нахожу то, что искала, на дне ящика с книгами. Среди них «Грамматика египетского языка» Гардинера, ранний перевод «Книги двух путей» и толстые труды на немецком, французском, голландском, которые я штудировала для своих изысканий. В посудное полотенце с голубой каймой завернут кусок известняка, почти треугольный, с зазубренными краями. Кусок камня с одного бока отломился, не выдержав тяжести книг, но надпись, нацарапанная черным маркером, осталась практически нетронутой. Я плохо помню, как читается иератическое письмо, но мне и не нужно, так как знаю перевод наизусть. Я поцелую [ее] на глазах у других, Чтобы показать всю силу своей любви. Она похитила мое сердце — Ее взгляд как глоток чистой воды. Суша/Египет Оказалось, что Уайетт не готов открывать погребальную камеру ни на следующий день, ни через день. Первая задержка связана с целостностью шахты и укреплением стенок, а вторая – с расписанием Мостафы Авада, инспектора Службы древностей, который должен был присутствовать при открытии камеры. Поэтому Уайетт рыщет вокруг Диг-Хауса и раскопа, как раненый медведь, обвиняя всех и вся. По словам Джо, когда профессор Армстронг становится таким, то лучше от греха подальше сделать вид, будто ты с головой ушел в работу. Лично я за все это время только два раза напрямую пересекалась с Уайеттом. В первый раз в конце своего первого длинного дня, когда Уайетт разгружал «лендровер» и поручил мне отнести в Диг-Хаус треногу. «Как дела?» – спросил Уайетт, и я с широкой улыбкой ответила, что все отлично. А во второй раз, когда он, постучавшись в 4:30, бесцеремонно швырнул на мою кровать две пары женских штанов хаки, две льняные рубашки с длинным рукавом, белое хлопковое нижнее белье и пару шерстяных носков. «Спасибо», – сказала я, мысленно гадая, кто достал мне сменную одежду и было ли это распоряжение Уайетта. Но тот, ничего не объяснив, лишь буркнул: «Я хочу получить свою рубашку назад». И, уже перебирая одежду, я обнаружила дешевый мобильник, типа тех, что продают на каирских улицах, но зато с международным роумингом. К концу второго рабочего дня я заканчиваю обводить иероглифы у входа в шахту и отдаю их Альберто перевести в цифру. Он единственный человек в Диг-Хаусе, который относится ко мне более чем прохладно, хотя я изо всех стараюсь быть энергичной и ответственной. В тот день, когда, спасаясь от полуденного зноя, мы возвращаемся в Диг-Хаус, я нахожу Альберто за компьютером. – Ну как? Ты закончил мой файл? – Я еще в середине процесса. – Если ты покажешь, как это делается, – предлагаю я, – тогда, возможно, мне больше не придется тебя беспокоить. Он поднимает на меня глаза. Его руки летают по клавиатуре, и я слышу, как звякает мой айпад: это Альберто переслал мой файл. – Prego, – равнодушно говорит он. – Всегда пожалуйста. Джо, который каталогизирует камни, перехватывает мой взгляд и пожимает плечами. Внезапно атмосфера в комнате резко меняется. Появившийся в рабочей зоне Уайетт прижимает к уху сотовый телефон. – А я плевать хотел! – кипятится он. – Если вам нужно оформление документации, тогда вы должны обеспечить нас этой документацией… Уайетт выскакивает на крыльцо, хлопнув дверью. Я только сейчас понимаю, как нам повезло, что пятнадцать лет назад мы были шестерками у Дамфриса, а не директором, который отвечает за все. Впрочем, в те времена мы с Уайеттом ничего не замечали, занятые своей историей. И сразу возникает ряд вопросов. Что было смыслом жизни для Дамфриса? Знал ли он тогда, что смертельно болен? И не потому ли он так торопился опубликовать свою работу до ухода в отставку? Уайетт выглядит величественным и властным, словно помазан на царство солнцем, фрустрация тянется за ним королевской мантией. Он запихивает сотовый в карман и, на секунду понурившись, облокачивается на каменное ограждение крыльца. У меня возникает непреодолимое желание подойти к Уайетту, дотронуться до его руки, помассировать ему плечи. Снять бремя ответственности, чтобы он смог свободно вздохнуть. Я уговариваю себя, что этот порыв объясняется спецификой моей работы, ведь я привыкла помогать людям. Впрочем, Уайетт не нуждается в моей поддержке, скорее, наоборот. Но когда он поворачивается, его глаза безошибочно находят мои даже через стекло, как будто все это время он знал, что я здесь. После захода солнца Уайетт приносит на крышу бутылку коньяка и устраивает совещание, объясняя шаг за шагом, как будет проводиться расчистка шахты. Само собой, он первым войдет в погребальную камеру. Джо будет отвечать за работу генератора: поскольку в погребальной камере темно, нам понадобится переносной источник освещения. Альберто назначается ответственным за фотографирование in situ, прежде чем предметы поднимут наверх. – Дон, ты будешь со мной, – говорит Уайетт и, не дав Альберто выплеснуть свое возмущение, добавляет: – Дон самая миниатюрная из вас, а учитывая крошечные размеры погребальной камеры, она единственная сможет обойти саркофаг. Ни у кого из мужчин не хватает духу перечить Уайетту. Альберто поднимается на ноги и прикуривает сигарету, бросив сгоревшую спичку вниз. – Мама всегда говорила, что нельзя прикуривать три сигареты от одной спички, – бормочу я себе под нос. – Очередное суеверие? – спрашивает Уайетт. – По правде говоря, нет. Это рассказал мамин отец, вернувшийся с войны. Если слишком долго держать зажженную спичку, противник увидит огонь и выстрелит. Уайетт наливает себе очередную порцию коньяка: – За знание, которое позволяет нам оставаться в живых! Я качаю головой: – Если работа доулой смерти чему и научила меня, так это тому, что мы вообще ничего не знаем о жизни. По крайней мере, до той поры, пока не становится слишком поздно. – Подтверждение, – отрывисто произносит Уайетт. – Ну, только оказавшись на пороге смерти, можно понять, что такое жизнь, – заявляю я. – В противном случае у тебя не будет перспективы. Ты искренне веришь, что можешь спокойно отложить телефонный звонок своей матери. Позволяешь давнишней ссоре травить тебе душу. Загибаешь уголок страницы журнала для путешественников и уговариваешь себя, что когда-нибудь съездишь в Стамбул, или на Санторини, или в свой родной город. Убеждаешь себя, что у тебя в запасе еще куча времени, но только до тех пор, когда его вообще не остается. И только тогда ты начинаешь понимать, что самое важное в жизни. На крыше воцаряется неловкая тишина. – Ух ты! – первым откликается Джо. – Ты наверняка имеешь бешеный успех на коктейльных вечеринках. – Что не дает тебе спать по ночам? – спрашиваю я Джо. – Изменения климата, – хмурится он. – Ну а что-то более личное? – настаиваю я. – В принципе, я довольно толстокожий парень… – Предположим, ты трешь лампу и появившийся оттуда джинн говорит: «Я открою тебе тайну, но только одну». Итак, чего бы тебе хотелось узнать? – Почему ушел мой отец? – выпаливает Джо. – Ты не узнаешь этого даже на смертном одре, – спокойно говорю я. – И никогда не узнаешь, если не оглянешься на свою жизнь, чтобы понять. – Так ты именно поэтому здесь? – прищурившись, спрашивает Альберто. Я буравлю его взглядом: – Лично я знаю, почему ушел мой отец. – Я нарочно делаю вид, будто не поняла вопроса. – Его перевели служить в другое место. И он погиб в результате крушения вертолета.