Альберто сердито давит окурок ботинком. – Возможно, то, что ты знаешь, не так важно, как то, чего ты не знаешь, а? – Альберто бросает на Уайетта ехидный взгляд и начинает спускаться по лестнице. Джо тоже встает. – Пожалуй, стоит подумать над тем, что заставило отца исчезнуть и при чем тут я, – бормочет он и уходит. – Мне следует перед ним извиниться. Надо же быть такой идиоткой! – со стоном говорю я. Уайетт пожимает плечами: – На самом деле ты очень умная. Но вот твое чувство такта явно хромает. – Иногда я забываю, что не все проводят дни и ночи с умирающими. – И то верно. Некоторые из нас проводят дни и ночи с теми, кто уже умер. – Уайетт по-свойски пихает меня в плечо. – И, кроме того, ты не так уж и не права. Вот почему были созданы «Тексты саркофагов». Какой смысл жить, если не накапливать знания? Я с удивлением смотрю на Уайетта: – Смысл жизни определенно в другом. А именно в тех, за кого ты цепляешься. Благодаря кому изменяешься, потому что они твои близкие люди. Нет ни единой гробницы, где не было бы рисунков, отражающих человеческие отношения: отца с его детьми, мужчины с его женами и даже знатного человека с его подданными. То, что ты знаешь, не столь важно, как то, кого ты знаешь. Например, того, кто будет скучать по тебе. И по кому будешь скучать ты. Уайетт пристально смотрит на меня: – А кто скучает по тебе? И по кому скучаешь ты? После памятного разговора в день моего приезда о Мерит речь больше не заходила, и я неожиданно поняла, что отчаянно скучаю по ней. Скучаю так, что болит каждая клеточка тела. Я смотрю на Уайетта, но тут призыв к вечерней молитве накрывает нас полноводной рекой. Я представляю, как Ра спускается под землю и входит в тело Осириса, словно закутываясь в одеяло. Я думаю о том, почему я здесь. Я думаю о всех тех людях, которых держала за руку, когда они прыгали в пропасть неизведанного. Каждый раз я поражалась человеческой смелости. И каждый раз убеждалась, какая я на самом деле трусиха. – Я скучаю по множеству вещей, – беззаботно произношу я. – Причем в данный момент еда без примеси песка стоит в начале списка. – Мороженое. – Кондиционирование воздуха, – смеюсь я. – Ну, в Египте есть весьма недурные отели. По крайней мере, я о них слышал. – Я сюда приехала не отдыхать. – Верно, – замечает Уайетт, заманивая меня в расставленные им силки. – А тогда зачем ты сюда приехала? Я колеблюсь, но потом отвечаю: – Кое-что прояснить. – Что ж, я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, ты уехала из уютного семейного гнездышка с любящими тебя дочерью и мужем, чтобы самой себе что-то доказать. – Отчасти ты прав, – соглашаюсь я. – Ведь я с раннего детства мечтала быть египтологом, но все просрала. – Знаешь, когда я был маленьким, мне тоже много чего хотелось. Но, видно, не судьба. – Друзей? – Я бросаю на Уайетта сочувственный взгляд. Он хлопает меня по плечу: – Нет. Скорее… картофеля фри. – Тебя в детстве не кормили картофелем фри? – Не тем, что можно купить в «МакАвто». Мы ели просто жареную картошку. И я хотел получить на день рождения торт с разноцветными сахарными шариками в тесте. – Торт-конфетти? У Уайетта загораются глаза. – Да. Я как-то видел такой в телешоу. Не выдержав, я прыскаю со смеха: – Неужели ты всерьез жалуешься на то, что у вас был свой повар? – В чужом саду трава всегда зеленее, так? Но я и вправду считал, что детство прошло мимо, так как мне не дали попробовать покупного торта. – Совсем забыла, что ты родился с серебряной ложкой во рту. – Если хорошенько подумать, то мне ни разу не устроили нормального праздника. Мой день рождения приходился на учебный год. Пожалуй, один раз мама действительно прислала мне готовый торт. Из «Фортнум энд Мейсон». Но только потому, что она променяла посещение моей школы на поездку во Францию. – Уайетт пожимает плечами. – Вот в чем вся штука с одержимостью прошлым. Ты перестаешь замечать настоящее. Он говорит беззаботно, слова растекаются капельками ртути, совсем как у меня, когда я не хочу, чтобы он вдумывался в мои ответы. Но даже если и так, в моем случае это скорее напоминание о том, кем на самом деле является Уайетт, а не о том, что он может предъявить миру. – Теперь ты маркиз, – констатирую я. – Почему же ты не вернулся в Англию? – Занимать должность директора программы университета из Лиги плюща, как оказывается, намного престижнее, чем быть несостоявшимся египтологом. Мы молча смотрим на окрашенный лунным сиянием горизонт. – А твой отец еще был жив, когда ты выбрал Йель? – Да, был. – Выудив из кармана сотовый, Уайетт находит голосовую почту. – Отец позвонил и оставил сообщение. Скорее всего, он взял номер телефона у матери, поскольку прежде никогда мне не звонил. Я не ответил. И не потому, что был занят, а потому, что не знал, о чем говорить с этим человеком. – А что он сказал? – Без понятия. Я не стал слушать. – Ты… что? Уайетт переводит взгляд на светящийся зеленый экран телефона. – Я не смог, – едва слышно произносит Уайетт. – Сперва боялся услышать, что стал для него разочарованием, а потом, когда отец умер, что, возможно, это не так. Да, я знаю: когда умирает родитель, в тебе что-то меняется. Ты вроде продолжаешь жить прежней жизнью, делая вид, будто с тобой все в порядке, но это неправда. Только потеряв родителя, ты становишься актером в пьесе под названием «Жизнь». Я протягиваю руку: – Дай сюда телефон. – Нет! – Я прослушаю сообщение вместо тебя. Уайетт делает большие глаза: – Категорически нет! – Почему? Или ты просто прикидываешься, чтобы я тебя пожалела? А на самом деле это всего-навсего сообщение из каирского ресторана с подтверждением резервации столика на восемь часов в пятницу. Насупившись, Уайетт отдает мне телефон. Я нажимаю на «Паузу» и подношу телефон к уху. Голос очень похож на голос Уайетта, только более глубокий и шероховатый, как старое дерево: Я слышал, тебя можно поздравить. Молчание. Что ж… Ты молодец. Сынок. Отец Уайетта мог произнести лишь последнее слово, и уже одного этого было бы более чем достаточно. Я возвращаю телефон Уайетту: – Твой отец не был разочарован в своем сыне. Верь мне.