Положив телефон в нагрудный карман рубашки, Уайетт нервно теребит пуговицу на манжете. – А насколько не разочарован? По шкале от единицы до бесконечности. – Если хочешь узнать правду, в один прекрасный день тебе придется самому послушать сообщение. – Как это убого, да? Мне сорок три года, а я все еще хочу получить жалкие крохи одобрения. Теперь понятно, почему я столько лет находился под игом Дамфриса. У меня перед глазами невольно встает профессор Дамфрис, кружащий в фокстроте жену. – А он знал? Что болен? – Скорее всего, да. Но поначалу ничего мне не говорил. Впрочем, трудно сказать, чем это объяснялось: то ли его скрытностью, то ли желанием убедиться в моей готовности принять из его рук бразды правления. Какая ирония судьбы! Все это время он сталкивал нас с тобой лбами, хотя в итоге, когда начал медленно умирать, ты наверняка обслужила бы его куда лучше. – Тогда я еще не была доулой смерти, – уточняю я. – Нет, – соглашается Уайетт. – Не была. – Жаль, что я не знала. Я бы сказала ему, как много он для меня значил. Уайетт поворачивается ко мне: – Я пытался тебе сообщить. – Ведь Дамфрис заболел только через несколько лет после моего отъезда. – Но я писал тебе. Сперва каждый день. И все письма пришли обратно как недоставленные. В Нью-Хейвене я пытался связаться с тобой по электронной почте через сервер Йельского университета. Безрезультатно. После этого раз в год я просматривал социальные сети выпускников Йеля, чтобы проверить, передавали ли они тебе информацию. Страшное дело. Такое ощущение, будто Дон Макдауэлл вообще не существовало. Я понимаю, почему ты уехала. Но не понимаю, почему ты так и не вернулась. Кровь отливает у меня от лица, вызывая головокружение. Из Египта обычная почта приходила в лучшем случае с задержкой. Но даже если письма и достигали Бостона, я тогда находилась в хосписе с мамой и была настолько поглощена ее болезнью, что мне было не до чего. Когда я переехала к Брайану, он терпеливо разбирал пластиковую корзину со счетами и рекламой, обращая внимание лишь на самое важное и выбрасывая все остальное. Были ли среди почты письма от Уайетта? А что, если Брайан выкинул их с умыслом? К тому времени я уже была беременна. И все стало настолько хрупким – утрата, любовь, жизнь, – что Брайан мог намеренно избавиться от вещей, способных нарушить шаткое равновесие. В горле стоит ком, и я с трудом сглатываю: – Я не получала твоих писем. Уайетт берет мою руку и переворачивает ладонью вверх, словно хиромант, способный определять по руке если не будущее, то хотя бы прошлое. Пальцы Уайетта исцарапанные, теплые, нежные. – Я думал, ты меня избегаешь. Помню, как я сидела с Уайеттом в аэропорту. Щетки дворников ходили по стеклу от Уайетта ко мне и обратно, словно биение сердца – одного на двоих. Помню, как я думала: «Мне пора выходить из пикапа», но продолжала сидеть неподвижно. Помню, как влетела в палату, – напряжение двадцати часов в пути достигло кульминации, когда я подбежала к постели матери. Помню, как, будучи в Бостоне, думала, что один из нас должен получить свой шанс добиться желаемого, и раз уж мне не судьба, то пусть это будет Уайетт. Не смей этого делать! Не смей! Но мой большой палец уже гладит костяшки пальцев Уайетта, а рука непроизвольно сжимается. Каждое мое слово как тяжкий груз. – Я понятия не имела, что ты меня ищешь. – Закрыв глаза, я выдергиваю руку и встаю. – У нас завтра большой день, – говорю я и делаю то, что у меня получается лучше всего. Оставляю Уайетта. В своей крошечной комнате я лежу в нижнем белье на матрасе с принтом в виде принцесс. Здесь по-прежнему так жарко, даже в полночь, что комната, кажется, дышит вместе со мной. Вентилятор, сипящий на перевернутом ящике из-под молочных бутылок, показывает мне язык – линялую желтую ленту воздуха. Думая о своей жизни, я всегда понимала, что в ней есть лишь «до» и «после», если вести отсчет от линии разлома. Египта. Маминой смерти. Рождения Мерит. Словно есть одна Дон, занимающая воздушное пространство по левую сторону от разлома, и другая Дон – обитающая по правую. И мне трудно понять, как одна Дон эволюционировала в другую. Неужели появилась новая линия разлома? И можно ли стереть прежнюю, вернувшись в ту точку, где все резко изменилось? Брайан постоянно излагал при мне эту теорию, поэтому я твердо знаю, что правильный ответ: «нет». Мы не можем включить перезагрузку, и то, что мы осознаем в одной временно́й шкале, не согласуется с осознанием во всех остальных временны́х шкалах, по которым мы могли бы путешествовать. Хотя дело, безусловно, обстоит совсем по-другому. Ветеран Второй мировой войны пятьдесят лет спустя получает наконец диплом об окончании колледжа. Мужчина женится на своей школьной возлюбленной через семьдесят лет после того, как они впервые разделили сэндвич с арахисовым маслом. Мальчик из развивающейся страны, родители которого умерли от лихорадки Эбола, становится врачом и возвращается на родину, чтобы бороться со смертельным вирусом. Во всех этих случаях сила судьбы проявилась не сразу. Но даже если так, получатель подарка уже не тот, кем он был когда-то: полным надежды, с доверчиво распахнутыми глазами. Ведь к тому времени он успел пожить. И когда он держал диплом, или руку жены, или стетоскоп, то наверняка думал: «Ну что ж, на это ушла целая вечность». Возможно, Уайетт не единственный, кто заблуждается насчет смысла жизни. Возможно, смысл жизни не в аккумулировании знаний или любви, а в коллекционировании сожалений. Я никак не могу уснуть и машинально кручу на пальце обручальное кольцо. Я вышла замуж во вторник днем, чуть меньше чем через год после смерти мамы. На самом деле я даже не сказала Брайану, что выйду за него. Когда Мерит было от роду всего несколько месяцев, Кайран уже видел в Брайане отца. Дом Брайана стал моим домом. Мне больше не приходилось спрашивать, где лежит чистое постельное белье и в каком ящике искать набор миниатюрных отверток для очков. И к тому времени, как Брайан предложил узаконить наши отношения ради удобства выплаты налогов и получения медицинской страховки, это показалось вполне разумным. Мы вели довольно комфортное рутинное существование, и вряд ли клочок бумаги мог кардинально изменить мою повседневную жизнь. И постепенно образ Уайетта начал меркнуть в дальнем уголке моей памяти: с таким же успехом я могла его выдумать. Я мало что знала о супружестве. Ведь и мои собственные родители не удосужились мне сообщить, что сочли излишним официальное оформление своих отношений. Интересно, имелись ли для этого серьезные основания, если не считать предубеждения семьи моего отца против ирландской девчонки, которая так сильно тосковала по морю, что постоянно пропадала на берегу? Со времен Древнего Египта и до нашего времени, когда Брайан сделал мне предложение, институт брака не сильно изменился. До нас не дошли документальные свидетельства брачных обрядов, но, по мнению ученых, древние египтяне рассматривали брак как экономическое партнерство для объединения финансовых ресурсов, а результатом подобного слияния считалось общее хозяйство и дети. Все было обставлено настолько по-деловому, что, когда в приливе нежности супруги называли друг друга братом и сестрой, это отнюдь не говорило об инцесте, а скорее о том, что, согласно закону, все имущество делилось поровну. Даже после развода египетские женщины имели право на треть имущества и полную опеку над детьми. На самом деле в Древнем Египте бракоразводное законодательство было настолько справедливым по отношению к женщинам, что многие гречанки брали себе египетские имена, предпочитая выходить замуж и разводиться по египетским законам. Через неделю после того, как Брайан за обедом, состоящим из тушеного мяса с картофельным пюре, выдвинул идею пожениться, мы сидели в приемной мэрии. Я держала на руках дочь, Кайран расположился между мной и Брайаном. Если остальные посетители в этой уродливой серой приемной и смотрели на меня с осуждением, то у них у самих было рыльце в пушку: я увидела пару, с виду слишком молодую для воспроизводства потомства и уж тем более для брака, а также женщину в изящном белом костюме, с букетом душистого горошка в руках, которая что-то шептала на ухо мужчине, годившемся ей в дедушки. Бросив на нее всего один взгляд, Брайан внезапно побледнел. – Сейчас вернусь! – воскликнул он и пулей вылетел из приемной. – Отличная работа! – заметил Кайран. – Ты его до смерти напугала. Как выяснилось, Брайан, выскочив на улицу, добежал до ближайшей торговой точки, чтобы купить цветы. Он вернулся с ядовито-оранжевой розой, приклеенной к пластиковому прямоугольнику с надписью: «Желаю скорейшего выздоровления». – Ничего лучшего не было, – извиняющимся тоном произнес он. А еще он купил билет моментальной лотереи. Мы с Брайаном единодушно решили, что напишем несколько простых фраз – клятву, которая сделает мероприятие менее формальным, а не сводящимся исключительно к подписанию бумажки во вторник днем. Но когда наступил торжественный момент, Брайан, покраснев до корней волос, сказал: – Я не думал… что мы будем произносить это вслух. Ну а что еще можно делать с брачными клятвами? – Все нормально, – успокоила я Брайана. – Не имеет значения. И действительно, для меня были важны не чьи-то, а лишь собственные слова. Я улыбнулась Кайрану, который усиленно старался не уронить Мерит, пока мы с Брайаном держались за руки. Посмотрев Брайану в глаза, я обещала чтить и беречь его. Когда после церемонии мы вернулись в приемную, нас поздравили сидевшие там люди. Мы будто побывали в отделе регистрации транспортных средств, в котором регистрировали любовь. После этого мы отправились в итальянский ресторан, где по очереди посетили туалет, чтобы не оставлять Кайрана одного. В дамской комнате я достала свои клятвы, которые так и не произнесла вслух во время церемонии. Они были на английском и древнеегипетском, начертанные иероглифами. Отрывок из поэмы времен Нового царства под названием «Песнь цветов», переписанный из университетских конспектов. Твой голос сладок, точно гранатовое вино! Я живу лишь затем, чтобы слышать его! Возможность взглядом ласкать тебя Для меня дороже еды и питья. Я выкинула листок со стихами вместе с использованным бумажным полотенцем в мусорное ведро. Когда Брайан ушел в туалет, я с помощью монеты в десять центов поскребла лотерейный билет. Мы ничего не выиграли. В ту ночь, когда Кайран лег спать, Брайан прикасался ко мне так, будто я хрустальная ваза, которая может разбиться от слишком резких движений и порывистых объятий. Уже после Брайан, лежа на боку, гладил впадину на моем плече. А затем протянул мне листок бумаги: – Вот мои клятвы. – Надо же! А я думала, ты не смог их написать. – Я не смог их произнести, – поправил меня Брайан. 9x – 7i > 3 (3x – 7u). Честно говоря, я привыкла к тому, что Брайан грузит меня научными понятиями. Однако данное уравнение, в отличие от вектора ускорения или теории относительности, показалось мне незнакомым. – А я должна знать, что это такое? – Реши уравнение относительно i. Я села на кровати, выронив из рук листок. Порылась в ящике прикроватной тумбочки, но не нашла ручки, зато обнаружила карандаш. 9x – 7i > 3 (3x – 7u),