– Как? – Закрой глаза. И представь себе человека, с которым, как тебе казалось, ты давным-давно рассталась. Я вижу его так отчетливо, словно он стоит прямо передо мной. Запрокинув голову, пьет воду из бутылки. И улыбается, поймав мой взгляд. – Спроси любого. У каждого найдется кого вспомнить. Всегда. Дон, и вот в чем вся штука: как правило, это не тот человек, что вечером ждет тебя дома. Я вспоминаю сплетение наших ног на остывающем песке, мужская рука – звезда на моей пояснице. Вин поднимает брови: – Я так и знала. Кто он? – Кто-то, с кем я училась в аспирантуре, – едва слышно говорю я. – А вы не общаетесь? – Нет. – Но ты все еще о нем думаешь. – Утверждение, а не вопрос. – Нечасто. Я вообще о нем не вспоминала, пока ты не рассказала о Тане. – По-моему, ты как-то слишком горячо протестуешь, – улыбается Вин. – У меня счастливый брак, – напоминаю я Вин. – И у меня тоже. – Вин снова берет в руки кисть. – Итак… почему вы расстались? – Не помню. – Ну да, конечно. Ты могла бы поведать мне о вашем последнем разговоре во всех душераздирающих подробностях. – Вин макает кончик кисти в синюю краску, затем – в красную и рисует на палитре маленькое пурпурное сердце. Медаль за отвагу. – Почему ты так долго тянула с поисками Тана, если не переставала его любить? – Потому что при этом не переставала любить Феликса, – простодушно отвечает Вин. – В нашем обществе не принято, чтобы женщина пыталась найти себя, даже во время кризиса среднего возраста. Я обдумываю слова Вин. И действительно, сколько мужчин пускаются в погоню за призрачным счастьем. Каждый день мужья оставляют своих жен и детей, и это никого не шокирует. Словно Y-хромосома обязывает мужчин заниматься переосмыслением своей жизни. Может, именно это чувствовал Брайан? С Гитой? Похоже, я начинаю терять твердую почву под ногами. Брайан всегда был фундаментом нашего дома, моим якорем, рыцарем на белом коне. Для меня вообразить оступившегося Брайана так же невероятно, как представить себе смещение земной оси или обратный порядок смены сезонов. А что, если Брайан, уверовав, как и я, что наш брак непоколебим, тем не менее думает о ком-то другом? Если любовь, как утверждает Вин, – это всего лишь шанс, то единственный способ чувствовать себя в безопасности – не пытаться поднять с сукна игральную кость после первого броска. Брайан был моим вторым броском. Тем временем Феликс возвращается с пахтой, и очень скоро дом наполняется запахом выпечки. Феликс приносит нам тарелку еще горячего печенья и мед. Вин съедает два печенья, а когда Феликс отправляется мыть посуду, подхватывает повисшую нить разговора: – Знаешь, это нормально. – Ты о чем? – Признаться, что ты о нем думаешь. Где бы ты могла сейчас находиться. И с кем. Что, если… Это нельзя считать изменой. Ты ведь не утверждаешь, что сделала бы другой выбор, если бы могла повернуть время вспять. Это просто… Наши глаза встречаются. – Часть жизни, – заканчиваю я за Вин. Вин барабанит пальцем по холсту: – Акриловые краски сохнут быстро. – Она поворачивает картину лицевой стороной ко мне. Портрет смерти – это тени. Полуночный синий, и сумрачный фиолетовый, и неистовый черный, но если хорошенько приглядеться, то можно увидеть два неясных профиля: разделенные одним вздохом, они не в силах завершить поцелуй перед лицом вечности. – А теперь мы снимем холст с подрамника, – объявляет Вин. Она открывает ящик для инструментов, достает антистеплер и начинает убирать скобы для крепления холста. Край холста завернулся, словно ресницы на веке. – Ты испортишь картину! – Какую картину? – Вин абсолютно невозмутима. Картина превратилась в красочную спираль, цветной свиток. – Я вижу лишь почтовую бумагу для письма, которое должна написать. Я нахожу в Интернете кучу самых разных Танов Бернаров, но ни одного подходящего. Среди них: капитан краболовного судна на Аляске; управляющий общественными работами из Йоханнесбурга; служащий инвестиционного фонда, который выставил на продажу свой дом на реке Маргарет в Австралии; трое Танов Бернаров, которые женились в прошлом году, но явно не подходили нам в силу молодого возраста. Еще четверо Танов уже умерли, хотя в любом случае они были слишком старыми. Я нахожу перспективную зацепку: мужчину подходящего возраста, который преподает рисование в университете в Бельгии, и скачиваю его фотографию на свой телефон. Вин, лежавшая в постели, сразу садится. Поправляет халат, наносит немного блеска на обветренные губы и только потом берет мой телефон, словно мужчина на фото может ее увидеть. Все это буквально разрывает мне сердце. – Погоди-ка, – говорит Вин. – А что ты о нем знаешь? Я знаю, что он уже десять лет работает в университете. Знаю, что он член гребного клуба и даже участвовал в соревнованиях четверок распашных с рулевым. Знаю, что он написал письмо редактору местной газеты насчет городского постановления, касающегося велосипедных дорожек. А еще я знаю, что Вин интересует совсем другое. – Он по-прежнему женат, – сообщаю я. Рука Вин, судорожно сжимающая край покрывала, расслабляется. Вин смотрит на фото, увеличивает изображение, чтобы получше разглядеть лицо мужчины. Закрывает глаза. – Это не он. – В ее голосе слышится неприкрытое, практически осязаемое облегчение. – Не он. После обеда я говорю Брайану, что мне нужно закончить кое-какую бумажную работу, и ухожу к себе в кабинет. На экране моего лэптопа уведомление от другого поисковика, который из всех возможных мест обнаружил Тана Бернара в журнале «Rolling Stone» за 2009 год. Дэвид Боуи в интервью из своего лондонского дома рассказывал о собранной им коллекции картин старых мастеров, таких как Рубенс, Тинторетто, а также более современных художников – Бальтюса, Генри Мура и Жан-Мишеля Баскии. Среди прочего Боуи упомянул о недавно приобретенной работе художника Натаниэля Бернара. Картина, купленная за 10 500 долларов, называлась «Прометей» и была стилизована под известное полотно Рубенса, однако вместо оков на руках титана мы видим интернет-кабели, телефонные провода и линии электропередачи. Мифический орел не выклевывает печень героя, а держит в клюве банкноты номиналом в один британский фунт. Одна из радостей коллекционирования, по словам Боуи, – это возможность открывать для себя доселе неизвестных художников. Таких, как Тан. Причина, по которой мне не удавалось обнаружить профессора Тана Бернара, состоит в том, что он не преподает живопись. Он ее создает. И подписывает картины своим полным именем. Продолжив поиски с использованием новой информации, я нахожу лоты с аукционов во Франции, Бельгии, Италии. Объявление о выставке в галерее Гагосяна. Появление картин Тана на Арт-Базель. И хотя в Интернете можно найти сведении о карьере художника, персональных данных о нем там практически нет. О нем нет страницы в «Википедии». Нет ни одной фотографии. И вот в Google Images фотография с благотворительного аукциона для сбора средств для бездомных в Лондоне. Пятеро мужчин в черных галстуках. Справа налево: А. Ротшильд, Т. Хейвен-Шилдс, Х. Лудстоун, Р. Чэмпни, Н. Бернар. Н. Бернар. Когда я увеличиваю фото, оно оказывается зернистым. Лысая голова. Черные как ночь глаза. Зрачки и радужка практически неразличимы. Я распечатываю фотографию, чтобы завтра отнести Вин. Затем отвечаю на сообщение с сайта, нашедшего оригинальные ссылки на Бернара. Меня спрашивают, не хочу ли я за дополнительные пятьдесят долларов узнать последний известный адрес. Да. Да, хочу. Я закрываю электронную почту. Итак, я сделала то, что просила Вин. Теперь неплохо было бы выключить лэптоп и пойти к мужу, который, лежа в постели, смотрит шоу со Стивеном Кольбером. Но вместо этого я открываю Facebook. Мои пальцы сами собой находят поисковую строку и впечатывают туда фамилию Уайетта. Не знаю, что я чувствую – облечение или разочарование, – не получив результатов. Так тому и быть. Мне только что удалось избежать пули в сердце. Но затем в голове возникает голос Вин: «Представь себе человека, с которым, как тебе казалось, ты давно рассталась». Это не считается изменой, если Уайетта я полюбила раньше. Это не считается изменой, если я не воспользуюсь полученной информацией. Это не считается изменой, если учесть, что Брайан стал первым ходить на сторону. Имеется масса способов самообмана. Если есть шанс нормализовать мои отношения с Брайаном и нам некуда отступать, возможно, мне потребуется сократить расстояние между нами. Как говорил Брайан: ничего не произошло. Но он наверняка, хотя бы на миг, задавался вопросом, каково ему было бы с кем-то другим. И тем же вопросом буду задаваться и я. В отличие от Тана Бернара, Уайетт Армстронг представлен в Интернете достаточно широко. В 2005 году он защитил диссертацию и опубликовал книгу с анализом текста и грамматики «Книги двух путей». После смерти профессора Дамфриса Уайетт возглавил Программу Йельского университета по египтологии. Я прочла панегирик, который Уайетт поместил в журнале выпускников Йеля. Прочла о поисках гробницы Джехутинахта, которую Уайетт обнаружил пять лет назад. Но к настоящему моменту он так и не опубликовал описание находки. Затем я нажимаю на ссылку на картинки. И будто получаю удар под дых. Уайетт, по-прежнему худой и долговязый, сложившись, точно складной нож, смотрит через плечо на камеру, находящуюся у заваленного камнями лаза в гробницу. Его лицо кажется мне одновременно знакомым и чужим. Пронзительно-голубые глаза, которые смотрят скорее не на тебя, а внутрь тебя, подернуты усталостью, в уголках паутинка морщин. И я вдруг отчетливо осознаю все то, что нас разделяло: люди, расстояние, время. Словно именно они сделали это с нами. Словно я не сделала это собственными руками. – Ох! – раздается за моей спиной тихий голос, и, обернувшись, я вижу Брайана. Он смотрит на меня глазами раненого зверя. На какой-то ужасный острый момент я думаю, что земля вот-вот разверзнется и проглотит меня, но, когда этого не происходит, я иду вслед за Брайаном в супружескую спальню и закрываю дверь. Мой мозг так лихорадочно ищет объяснения, что слова бесконтрольно вырываются изо рта: – Я искала бывшего бойфренда Вин…