К тому времени, как Брайан возвращается с работы домой, я уже успела купить билет до Хитроу и теперь пакую вещи. Увидев, что я складываю сменную одежду и белье в сумку, Брайан застывает в дверях. Наверняка решив, что я от него ухожу. Снова. – Я собираюсь в Лондон, – объясняю я. – По просьбе Вин. Брайан присаживается на край кровати: – Она что, умерла? – Нет. Но думаю, ей уже недолго осталось. И она попросила меня отвезти письмо в Лондон, не дожидаясь конца. – (Брайан кивает, задумчиво дергая за вылезшую ниточку одеяла.) – Я знаю, ты не хочешь, чтобы я уезжала. Но я дала обещание. – Обещание, – повторяет Брайан. – Мне ты тоже дала обещание. Давным-давно. – И что ты хочешь этим сказать? Брайан недоверчиво смотрит на меня: – Я застукал тебя за поисками бывшего бойфренда онлайн, но не сбежал. Ты упорно твердишь, что проблема во мне и все пошло прахом из-за того, что я сделал или почти сделал. Но я здесь. Намертво прилип. Борюсь за наш брак. А вот ты все больше отдаляешься. – Голос Брайана срывается. – Господи! Единственное, чего я всегда хотел, – быть с тобой. Но для тебя быть со мной – сплошное мучение. – Неправда. Я люблю тебя. – Замявшись, я продолжаю: – Брайан, я представляю нас двадцать лет спустя: морщинистыми, седыми, в окружении внуков и все такое. Я просто не знаю, как мы доберемся отсюда… туда. Взяв мою ладонь в свои руки, Брайан пристально рассматривает ее, словно пытаясь предсказать нашу судьбу: – А я знаю. И сделаю все, чтобы ты могла снова почувствовать себя в безопасности. Брошу работу и перейду в другой университет. Пойду к семейному психологу. Мы поедем в отпуск. В Египет. Ты покажешь мне Египет! Мы будем вместе ходить на теннисные матчи Мерит и станем самыми шумными, самыми стремными родителями. Давай снова попробуем вспомнить слово «мы». Я очень хочу. Хочу до боли, до зубовного скрежета. Но мне трудно представить это самое «мы», если я толком не знаю, кто я есть. – Это какое-то дежавю. То, чего я больше всего боялся, происходит на самом деле, – говорит Брайан. – Всякий раз, как ты закрываешь за собой дверь, мне кажется, что ты больше не вернешься. Я не знаю, что сказать. В прошлый раз, когда я уходила из дому, я тоже не верила, что вернусь. Брайан судорожно вздыхает: – Думаешь, я не знаю, что ты уже все для себя решила? – Я пока еще ничего не решила, – возражаю я. – И в результате остаюсь именно там, где и должна была. – Тогда не уезжай. – (Логично. В чем в чем, а в логике Брайану точно не откажешь. Хотя, если верить ему, все как-то уж слишком просто получается: оставайся здесь и борись за наше супружество. Но я должна отвезти письмо Вин.) – Я вовсе не говорю, что тебе не следует доставлять письмо, – будто прочитав мои мысли, добавляет Брайан. – Я говорю, что тебе не следует доставлять его прямо сейчас. – Иногда прошлое важнее настоящего, – отвечаю я, и Брайан выпускает мою руку. От самих себя нас спасает Мерит, которая вваливается в спальню с конвертом в руках: – Оно пришло! Наконец-то пришло! Мы с Брайаном тотчас же трансформируемся в нормальное состояние – дружных родителей. – «Геномия»? – гадает Брайан. – А что такое «Геномия»? Мерит усаживается между нами: – ДНК-тест, который папочка подарил мне на день рождения. Я смутно припоминаю, что она благодарила Брайана за запоздалый подарок, но как-то не удосужилась поинтересоваться, что это было. – По идее, тест должен рассказать, есть ли у тебя склонность типа к брюшным заболеваниям, повышенному холестерину, к болезни Альцгеймера… или к ожирению, – объясняет Мерит. – Я просто подумала, что было бы круто узнать, почему я такая, какая есть. Девочка, совершенно непохожая на своих родителей, пытается найти свое место в жизни. Я встречаю взгляд Брайана поверх головы Мерит. – Итак? – произносит Брайан. – Настало время открыть карты? Мерит разрывает конверт: – На первой странице просто родословная. И я уже знаю, что во мне течет ирландская кровь и… – Девяносто восемь процентов? – Брайан смотрит на секторную диаграмму, представленную на бумаге. – Странно. Твои дедушка и бабушка были ашкенази родом из Польши. Каков предел допустимой ошибки для теста? Ученый – он и есть ученый. – Неужели настал торжественный момент сообщить мне, что я приемный ребенок? – усмехается Мерит. Я смотрю на диаграмму и цепенею. И моя кровь – та самая кровь, что течет в жилах Мерит, – внезапно стынет. На диаграмме практически замкнутый круг. Британская и ирландская кровь. Девяносто восемь процентов. Мой отец – маркиз. Я только граф. Боюсь, начиная с Вильгельма Завоевателя. «Англичанин, – сказал тогда Уайетт. – До мозга костей». Суша/Египет Существует египетский миф, согласно которому Исида, жаждущая забрать власть у Ра, чтобы передать собственному сыну, ниспровергла бога-солнце, сотворив из божественной слюны ядовитую змею, укус которой Ра не смог пережить, поскольку змея была частью его самого. У меня возникают примерно такие же чувства, когда на следующий день в помещение склада, где я работаю, входит Уайетт. Я уже знаю, что Аня нас покидает. Я слышала, как от Диг-Хауса отъезжал «лендровер», но решила, что в каирский аэропорт Аню отвезет лично Уайетт. – Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть, – говорю я. – Альберто нужно было съездить в Каир за компьютерными кабелями. – Уайетт облокачивается на одну из полок. – И он решил предложить себя в качестве водителя. – Он явно заслуживает повышения. – Я снова углубляюсь в расшифровку строки иератического письма, которую перечитываю в четвертый раз. Уайетт подходит поближе и влезает на подмости, оказавшись прямо напротив меня. Между нами зияющая полость саркофага. – Дон, ты злишься. – Ты ведь сам говорил, что я не имею права на тебя злиться. – Я отворачиваюсь. – Я получила твою записку. Или это был прощальный подарок? Меня так и тянет спросить, что он сказал Ане. Хотя, с другой стороны, меньше знаешь, крепче спишь. В любом случае я плохо представляю, куда все это нас заведет. – Черт побери, Олив! Я действительно хочу с тобой поговорить. – Тогда говори. – Но только не здесь. – Спустившись с подмостей, Уайетт останавливается возле саркофага и протягивает мне руку. Рыцарь спасает прекрасную деву, заточенную в башне. – Давай-ка прокатимся. В 2003 году, в тот день, когда мы обнаружили дипинто на скале, у остальных обитателей Диг-Хауса был выходной. Мы с Уайеттом остались одни, поскольку все уехали в Тель-эль-Амарну – город, где правил фараон Аменхотеп IV, или Эхнатон, со своей женой – царицей Нефертити. Тель-эль-Амарна находится всего в восьми милях от нас, то есть в тридцати минутах езды, и очень странно, что я никогда там не была, поскольку Эхнатон – один из самых интересных фараонов в истории Древнего Египта. Эхнатон, фараон XVIII династии Нового царства, получил известность благодаря двум вещам: во-первых, он был отцом Тутанхамона, а во-вторых, во время своего правления он изменил систему религиозных верований. Не подлежит сомнению, что боги – во множественном числе – играли важную роль в жизни древних египтян. Многие египетские боги сбивались в тройки или в множество таких троек: от Атума, Шу и Тефнут к Амону, Ра и Птаху; от Осириса, Исиды и Гора к великой эннеаде – девятке главных богов, которым поклонялись в Гелиополе. Храмы в Египте были сценой для процессий. Египтяне собирались поглазеть на это зрелище, и после того, как боги вбирали в себя всю духовную сущность приношений, чисто материальная пища раздавалась народу. Праздничные дни чем-то напоминали наше Рождество. Но когда Эхнатон стал фараоном, он превратился в Гринча – похитителя Рождества. Эхнатон закрыл храмы и положил конец празднествам. Таким образом, египтян принудили поклоняться не многим богам, а одному – богу солнечного диска Атону, – хотя при всем при том Эхнатон не был монотеистом. Наоборот, он объявил себя сыном бога солнца, создав новую триаду богов, включая себя самого и свою царственную супругу Нефертити. И теперь каждый божий день в Амарне, сверкающем золотом городе, проводились празднества в честь Эхнатона, всегда появлявшегося с военным эскортом, а также его жены и дочерей. Это был единственный период в истории Египта, когда народным массам приходилось непрерывно кланяться своему царю. Впрочем, Эхнатон отменил не только Рождество, но и загробную жизнь. И хотя он был фараоном в период Нового царства, в его гробнице – в отличие от других гробниц в Долине Царей – нет следов принятых погребальных ритуалов, включая поклонение таким богам, как Ра и Осирис, поскольку это противоречило концепции Эхнатона об одном боге-творце. Короче, ни одно из прежних божеств не могло существовать по определению. В Амарну мы с Уайеттом едем молча. Сперва мы останавливаемся возле стелы на границе города, после чего направляемся в некрополь. Так как Уайетт здесь частый гость, знакомый сторож вручает ему ключи, чтобы мы могли осмотреть некрополь самостоятельно. Когда мы спускаемся в царскую гробницу, я вдыхаю сладкий, дымный запах гуано летучих мышей. Меня, естественно, сразу тянет к изображениям на стенах, которые разительно отличаются от рисунков в Дейр-эль-Берше и в других древнеегипетских некрополях. Я не в состоянии отличить Эхнатона от Нефертити из-за невозможности определить, где мужчина, а где женщина. У вырезанных на камне фигур вытянутые головы и круглые животы, как у андрогенных богов – создателей Древнего Египта. Там же изображены и дочери Эхнатона, внешне напоминающие инопланетных пришельцев, которые навеки застыли в момент создания. В ритуальных храмах и отдельных гробницах представлены лишь изображения дочерей Эхнатона, поскольку бог-создатель мог иметь столько женских олицетворений, сколько ему было угодно. И все же, как только появлялся другой представитель мужского пола, первобытные часы снова шли вперед. Внезапно я поняла, зачем Уайетт привел меня сюда. Эхнатон попытался повернуть время вспять. – Дон, я ничего не сказал Ане, потому что сперва хотел поговорить с тобой. – (Я медленно поворачиваюсь к Уайетту лицом. Шапка его белокурых волос находится точно на уровне солнечного диска, на фоне которого изображена семья фараона, и от этого мне почему-то хочется плакать.) – Олив, оставайся со мной. Мы вместе подготовим публикацию о гробнице. Еще не поздно начать все сначала. Представлять, как могла бы сложиться моя жизнь при других обстоятельствах, невероятно заманчиво. Впрочем, еще не все потеряно. Но даже когда Уайетт тянется к моей руке, я думаю о том, что именно предстоит ему сказать. Мы можем притворяться, подобно Эхнатону. Можем укрыться от всего мира в Дейр-эль-Берше – только мы вдвоем. Можем придумать эпическую историю о том, что всегда были предназначены друг другу судьбой. Но, как и Эхнатон, мы не можем повернуть время вспять. От греха подальше я перехожу в другую погребальную камеру и закрываю глаза руками. Я не имею права так поступить. Не имею права во второй раз бросить Уайетта.