ПРЕДАНИЕ ИИСУСА ХРИСТА ИУДОЙ Перемена мыслей в синедрионе насчет времени умерщвления Иисуса Христа. – Предательство Иуды и его причины. – Замечание о местопребывании и деяниях Иисуса Христа в продолжение того дня. Мы видели, что на земле, в совете человеческом положено не лишать Пророка Галилейского жизни до окончания праздника Пасхи; иначе положено было на небе, в совете Всевышнего! Агнцу Божьему, вземлющему грехи мира, надлежало быть принесенным в жертву в одно время с агнцем пасхальным, который столько веков служил Его прообразом (1 Кор. 5:7), и никакое могущество земное, никакая злоба и хитрость не могли замедлить этого жертвоприношения, разлучить прообразуемое с прообразующим. Промысл Божий расположил, напротив, течение обстоятельств так, что те же люди, которые, сами не зная, пошли было вопреки вечных судеб Его, сами же не зная, обратились внезапно к исполнению их, решившись действовать немедленно, захватить и умертвить Иисуса Христа при первом удобном случае. Причиной такой неожиданной перемены был один человек, который, явившись к первосвященникам, объявил, что он, издавна принадлежа к числу учеников и постоянных сопутников Иисуса и зная поэтому все тайные места пребывания Его, легко может содействовать давнему желанию их – захватить Его в свои руки тайно от народа (Лк. 22:6) – и готов употребить для того все свои средства и силы, если только верховное правительство заблагорассудит обратить благосклонное внимание на столь важную услугу, на которую немногие способны, хотя всякий был обязан, вследствие недавно изданного синедрионом повеления (Ин. 11:57). Жалкий человек этот действительно принадлежал к ближайшему окружению Иисусову и был тот самый ученик, который на вечери в Вифании притворно сожалел о мире и о нищих и от сребролюбия которого давно предостерегал нас дальновидный Иоанн (Ин. 12:6); это был Иуда Искариотский. После увидим, что побудило его к ужасной измене своему Учителю и Господу; здесь приметим только, что, по должности хранителя денег в малом обществе Иисусовом, Искариот мог благовидно оставлять это общество и отлучаться за покупками в город и потому имел возможность вести постыдные переговоры с врагами своего Учителя и торговаться за Его жизнь, не будучи никем подозреваем в измене. Появление человека с таким предложением, по замечанию евангелистов (Лк. 22:5), было крайне приятно для Каиафы. Хитрый саддукей мгновенно рассчитал в уме своем, что при помощи такого человека, каким представлялся предатель, можно будет захватить Иисуса Христа без всякого шума, даже без присутствия народного. Немедленным же осуждением Его на смерть и преданием в руки римского правительства предполагалось оградить себя и от последней опасности. Народ, думали, не осмелится предпринять что-либо против римлян, которые на время Пасхи особенно усиливали военные посты свои в Иерусалиме; а если бы и покусился на что-либо, то синедрион не будет за то в ответе. То, что Иисус Христос будет предан Своим учеником, имело особенную цену в глазах личных врагов Его: потому что перед народом, не знающим истинных причин предания, обстоятельство это могло быть обращено в большой минус Иисусу, так мало, по-видимому, ценимому собственными учениками. В жару и ослеплении фанатизма предатель для некоторых из слепо почивающих на законе мог казаться человеком праведным по закону. Что он сдержит свое слово и не обманет синедрион, как обманывал Учителя, за это, кроме других обстоятельств (Иуда, без сомнения, позаботился о снискании себе доверия), ручалась уже чрезвычайная алчность его к деньгам, обличавшая в нем низость и черноту души, готовой на все из-за прибытка. Немедленно назначается цена предательства – та самая, которую Моисей велел взыскивать за раба, когда он будет убит кем-либо ненамеренно (Исх. 21:32), то есть тридцать сребреников, или сиклей, на наши деньги это около 60 рублей. Остроумие какого-либо книжника, вероятно, хотело отличить себя, оценив жизнь Иисуса Христа ценой раба, которая, без сомнения, невысока была и во время Моисея, а теперь, спустя 2000 лет, еще ниже. Тем удивительнее алчность предателя, которая могла удовлетвориться такой малостью при таком случае, когда враги Иисуса Христа, по всей вероятности, не поскупились бы никакими сребрениками. Но едва ли, в случае успешного совершения дела, не обещана была бо́льшая сумма, как позволяют предполагать выражения евангелистов – Марка и Луки. С другой стороны, предателю стыдно было с упорством настаивать на большей плате, если он хотел (как и должно предполагать) придать измене своей в глазах первосвященников вид законного патриотического поступка и не показаться явно презренным предателем, торгующимся за свою совесть. Впрочем, действовать безрассудно, нередко вопреки своих выгод, есть удел одержимых страстью сребролюбия: малое кажется им иногда великим, великое малым, и они, имея во всем и всегда в виду одни деньги, несмотря на это, сами не зная того, являют в своих поступках иногда вид бескорыстия. Времени и образа предания не могли определить с точностью ни предатель, ни первосвященники, хотя, без сомнения, это было бы приятно для тех и для другого и об этом, кажется, думали немало (Мк. 14:11). Предатель взялся только воспользоваться первым удобным случаем, то есть когда можно будет сделать это тайно от народа (Лк. 22:6); а первосвященники обещали по первому требованию Иуды прислать ему для совершения своего дела достаточное число слуг и стражи церковной. Пасхальная ночь, как время самое глухое и потому удобное, без сомнения, приходила на мысль тому и другим; и если теперь не была она избрана решительно для исполнения замысла, то, должно быть, потому, что Иуда не знал еще, где будет проведена Учителем эта ночь, а может быть, не ведал еще наверно и того, станет ли Он теперь праздновать Пасху в одно время с другими, то есть по причине великой, со всех сторон окружавшей Его опасности не отложит ли это празднование (как то позволялось самим законом) до следующего месяца. Воображая, как несчастный ученик тайными путями возвращается из дворца Каиафы в святое общество Иисусово, чтобы до времени играть в нем роль апостола, и представляя, с другой стороны, как трудно было, находясь так долго в непосредственной близости к Сыну Божьему, не сделаться добрым, не занять от Него Духа Божьего, – невольно приходишь в изумление и вопрошаешь с Церковью: «Кий тя образ, Иудо, предателя Спасу содела? Еда от лика тя апостольска разлучи? Еда дарования исцелений лиши? Еда со онема вечеряв тебе от трапезы отрину? О, коли-ких благ не памятлив был еси!» Евангелисты единогласно изъясняют предательство Иуды внушением сатаны (Лк. 22:3). В самом деле, только сатана мог сделать из апостола предателя и сына погибели. Но что за польза была ему, подумает кто-либо, научать Иуду к преданию Учителя, когда смертью Господа, затем последовавшей, до конца разрушены дела диавола вместе с его царством? Не значит ли это ковать на самого себя оружие, искать собственной погибели?.. Так! Но до́лжно помнить, что тайна искупления рода человеческого смертью Сына Божьего была неведома духу тьмы. Под кровом этой тайны Премудрость Божья, посмевающаяся козням врага исконного, соделала то, что он в этом случае сам устроил свою погибель. Ему хотелось только положить конец нестерпимому для него действию проповеди и чудес Иисуса Христа, подобно тому как он доводил до мученической кончины пророков и недавно еще руками нечестивого Ирода запечатлел уста Иоанну Крестителю; но в этом случае вышло совершенно противное: смертью Сына Божьего, которая стоила стольких усилий врагу рода человеческого, нанесено ему решительное поражение, раз и навсегда ниспровергнута его держава греха и смерти. Впрочем, евангелисты, указывая на сатану как на первого виновника предательства Иудина, не забывают и так называемых вторых причин, или естественных. Именно, св. Иоанн указывает, так сказать, на то отверстие (Ин. 12:6), сквозь которое этот древний змий вполз в душу несчастного апостола и неприметно опутал собой его ум и сердце. Это страсть к сребреникам, которая, издавна зародившись в душе, тлела во все время пребывания его с Иисусом, питаясь татьбой денег общественных, а теперь разгорелась в пламень совершенно адский, где, как в своем чертоге, сидел и царствовал сатана. Наконец, свв. Матфей и Марк (Мф. 26:1–16; Мк. 14:3–11), с намерением сблизив между собой два разновременных обстоятельства: вифанскую вечерю, на которой Иуда жалел о мире, и предательство последнего – дают проницательному читателю видеть, как диавол наложил последнюю петлю на душу сребролюбца, чтобы увлечь его за собой во ад. Сильно тронутый потерей прибытка, который можно было – татьбой – получить из денег за продажу мира, и, может быть, огорченный упреком, который сделан по тому случаю Иисусом, сребролюбец в припадке страсти решился вознаградить мнимую потерю свою продажей Самого Учителя, Который бескорыстием и нищетой Своей становился ему со дня на день все в бо́льшую тягость. «Лют, – восклицает при этом случае св. Златоуст, – лют зверь есть сребролюбие; отсюду гробокопатели, отсюду мужеубийцы, отсюду рати и брани, и еже аще речеши всяко зло, отсюду есть». Более евангелисты ничего не говорят в объяснение поступка Иудина, хотя некоторые стороны его остаются неясными; и мы не должны удивляться такому молчанию, вспомнив, как вообще евангелисты кратки в описаниях самых мрачных предметов и как тяжело им было говорить о таком тяжком и невозвратном падении своего собрата. Удивительнее, по замечанию Златоуста, самоотвержение их, что они «ничтоже сокрывают от мнящихся быти поносных. Мощно бы им рещи просто, яко предатель от учеников Его бе некто; ныне же прилагают, яко от дванадесяти бе, якобы глаголали, – первого лика, от изрядно избранных, с Петром и Иоанном бывших. Виждь, яко о едином им было тщание, о единой истине, да не сокрыют бываемых» (Бесед. 80 на Мф.). Стороны же предательства Иудина, не совсем ясные, суть следующие: во-первых, как Иуда, говоря словами Златоуста же, «чаяше удержати Иисуса, многажды видевый Его сквозе прошедша и не удержана бывша, и Божества Его и силы многа подавшаго указания?» Во-вторых, предавая Учителя, почитал ли Иуда Его за Мессию, по крайней мере за великого пророка и праведника, или не почитал? Если почитал, то как предал? Если не почитал, то откуда в нем такое великое раскаяние после? Поскольку осуждение на смерть Иисуса так сильно поразило Иуду, то явно, что он не ожидал этого осуждения. Чего же ожидал? Добровольного признания Его синедрионом за Мессию? Но этого предполагать было невозможно. Чудесной победы Иисуса над первосвященниками? Но в таком случае с каким лицом явился бы предатель к Преданному? Подобные соображения еще в древности привели некоторых учителей Церкви к мнению, что Иуда не желал и не ожидал смерти своего Учителя, предполагая, что Он найдет средство, естественное или сверхъестественное, избавиться от рук врагов Своих невредимо. В новейшие времена мнение это дополнено, развито и приложено ко всем подробностям события следующим образом. Все ученики Иисуса Христа ожидали увидеть в Нем Царя над Израилем и быть первыми слугами в этом царстве; но Иуда, говорят, по своему своекорыстному нраву, более всех заботился об успехе дела своего Учителя и для того постоянно, со всем вниманием наблюдал за обстоятельствами, мнениями о Нем народа, поступками и замыслами Его врагов и проч. Теперь он ясно видел, что спор Учителя с синедрионом дошел до решительного перелома, и полагал, что перелом этот должен окончиться непременно в пользу его Учителя, если только последует во время праздника, при стечении многочисленного народа, так сильно расположенного к Иисусу Христу. С другой стороны, несчастный с горечью видел, что Учитель совершенно не собирается воспользоваться настоящим, крайне благоприятным стечением обстоятельств. К большему огорчению, узнает он потом, что первосвященники единодушно составили хитрый план, чтобы окончательно погубить Иисуса после праздника. «Что делать? – думал хитрый корыстолюбец. – Если оставить идти дела так, как они идут, то нам всем не избежать погибели: последний благоприятный случай для нас будет упущен; и Искариоту, как последнему преступнику, достанется, может быть, висеть на каком-либо кресте». – «Нет, – шептал диавол, – этому не бывать: доколе в обществе этих людей есть Иуда, первосвященникам не взять над нами верха. Они отложили погибель нашу до праздника; надо сделать именно противное тому: синедрион издал повеление, чтобы всякий, кто узнает, где Иисус, давал ему знать о том (Ин. 11:57). На что благовиднее предлога? Явлюсь к Каиафе с вызовом предать Иисуса при первом удобном случае: таким образом, слепая злоба их еще заплатит мне за собственную свою погибель. Точно погибель: я продам им – собственную их смерть! В какое волнение придет народ, узнав, что Мессия в узах! Чего не сделает он для ниспровержения нелюбимого синедриона и ненавистной претории! Учитель волей-неволей сделается царем Израиля, а Искариоту будет принадлежать честь быть первым виновником такого счастливого переворота. Итак – сотворим злая, да приидут благая (Рим. 3:8). Примем на себя на время мрачное лицо предателя, чтоб после быть в царстве Мессии первым из апостолов. Подобного плана не выдумать ни Петру, ни Иоанну. Учитель, умеющий так хорошо ценить поступки, не замедлит отдать справедливость соображению столь глубокому и столь благоуспешному». Так, говорят, следует думать о предательстве Иуды, потому что при этом только предположении становится понятным, как предатель мог удовольствоваться такой малой наградой; сребреники не были главной целью предательства; он бы согласился и на меньшее. При этом понимаем, говорят, и то, как Иуда вызвался сам предводительствовать стражей для взятия Иисуса, приветствовать Его дружеским приветствием и даже облобызать Его: поступок, который в противном случае мог быть только следствием самой отвратительной какой-либо личной злобы против Учителя, следов чего, однако же, в Иуде не видно. Понятно наконец, говорят, почему на Искариота так сильно и в такую сторону подействовала весть об осуждении Учителя на смерть: он должен был скорбеть в этом случае сугубо – и за Учителя, и за себя самого, обманувшись так ужасно в своих расчетах. Люди с сильным характером в таких обстоятельствах обыкновенно обращаются к одному отчаянному средству: patet exitus (исход найден). При исполнении злохитрого и несчастного плана своего, – прибавляют, – предатель мог для успокоения себя опираться даже на великодушное снисхождение своего Учителя, по которому последний не обнаруживал его перед прочими учениками и не изгонял из Своего общества. Наконец слова: еже творити, твори скоро (Ин. 13:27), говорят, могли быть приняты Иудой за решительное одобрение его плана Учителем. Что должна сказать о таких предположениях беспристрастная история? То, что это догадки, идущие, как мы заметили, еще из древности, приближающиеся некоторыми сторонами своими к правдоподобию, но не имеющие прочного исторического основания и в то же время сами собой сильно сокрушающиеся о некоторые прямые указания истории на противоположное тому, что предполагается. В самом деле, кого ни слушать в этом деле, все слышишь противное. Принять ли собственное признание предателя? Он говорит, что предал кровь неповинную (Мф. 27:4); но ни слова о том, что к преданию побудила его не алчность к деньгам, а желание скорее воцарить Учителя. Напротив, выражение: согреших, предав кровь, явно показывает, что в предании была прямая продажа этой бесценной крови. Будем ли слушать, как и до́лжно, евангелистов? Они тоже ни слова об этом – тогда как указание на подобные причины и цель предательства, облегчая вину предателя, облегчили бы и их горе, когда всему миру стало известно о столь низком поступке прежнего собрата их. Обратимся ли с благоговением к свидетельству Самого преданного Богочеловека: что слышим? Горе человеку тому, им же Сын Человеческий предается; добро бы было ему, аще бы не родился человек той (Мф. 26:24). За что такое страшное осуждение, если предательство имело такую незлобивую цель, как предполагается? В таком случае оно очень походило бы на так называемые набожные обманы веков средних и не заслуживало бы столь ужасного приговора. Размышляющий без труда может найти и другие причины оставаться при простом сказании евангелистов, которое, оставляя в тени подробности событий, проливает, однако же, довольно света на их сущность. М. Д. Муретов Иуда предатель[73] Никто же от них погибе, токмо сын погибели, да сбудется Писание. Ин. 17:12 В то время как члены великого синедриона, решив во что бы то ни стало взять Иисуса и после праздника Пасхи предать Его смерти, были озабочены исполнением своего намерения, – один человек неожиданно изменил их план и ускорил развязку. То был Иуда, по прозванию Искариот, из числа двенадцати приближеннейших учеников Господа. «Тогда, – как повествует ев. Матфей, – один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что хотите дать мне, и я вам предам Его? Они же постановили ему тридцать сребренников. И с того времени искал удобного случая, чтобы Его предать» (Мф. 26:14–16). Марк рассказывает факт в общем согласно с Матфеем; но в частностях есть и некоторые особенности. «И пошел, говорит он, Иуда Искариот, один из двенадцати, к первосвященникам, чтобы Его предать им. Они же, услышав, обрадовались и обещали ему дать денег. И искал, как бы в удобное время предать Его» (Мк. 14:10–11). Марк не говорит, что сам Иуда, и притом прежде всего, потребовал от синедристов денежной награды: Иуда пошел к первосвященникам для того, чтобы предать Господа, деньги же были обещаны Иуде первосвященниками. Кроме того, Марк не указывает точно, какая сумма была обещана Иуде за его злодейство; он говорит вообще, что Иуде обещали дать денег. Лука передает дело так: «Вошел сатана в Иуду, называемого Искариотом, бывшего из числа двенадцати. Он пошел и уговорился с первосвященниками и начальниками о том, как им предать Его. Они обрадовались и положили дать ему денег. И он согласился и искал удобного случая предать Его им без народа» (Лк. 22:3–6). Как и Марк, Лука не говорит, что сам Иуда наперед потребовал денежной награды; прямою и непосредственною целью его тайного появления пред священниками было – предать Иисуса; деньги же предложены Иуде после уговора о предании Господа, и Искариот только согласился их взять. Далее: если Матфей, по-видимому, указывает на сребреники как на главную причину поступка Иудина, а Марк вообще ничего не говорит о мотивах измены, то Лука, согласно с Иоанном (13:2, 27), прямо и выразительно указывает на сатану, который вошел в Иуду. Наконец, согласно с Марком, Лука не указывает точно, сколько сребреников получил Иуда, но говорит вообще о денежной награде, данной предателю от синедриона. Что же до Иоанна, то он совсем умалчивает об этих предварительных переговорах Иуды с синедрионом. Он упоминает только о последнем появлении Иуды пред первосвященниками за отрядом служителей, с которым предатель тотчас же отправился в Гефсиманскую рощу для взятия Иисуса (Ин. 13:26–30; 18:3). На этом основании некоторые критики отрицают достоверность синоптических известий, утверждая, что мысль и решение предать Иисуса впервые возникли в Иуде только на Тайной вечере. Но не говоря уже о том, что синоптические известия более соответствуют исторической естественности дела – и в четвертом Евангелии ясно предполагаются предварительные уговоры Иуды с синедрионом – ранее Тайной вечери. На это указывают слова Господа к Иуде: «что делаешь, делай скорее» (Ин. 13:27); то же самое приходится заключать из заметки, которою евангелист начинает описание Тайной вечери: «когда диавол уже вложил Иуде мысль предать Его» (Ин. 13:2); наконец, несвойственные Иоанну краткость и общность рассказа о предании Господа несомненно предполагают в читателях знакомство с более подробными синоптическими известиями об этом (ср. 18:3). <…> Наши евангелисты говорят об Иуде вообще очень немного. Мы ничего не знаем: как, где и когда был призван он Иисусом. Несомненно только, что Господь отличил Иуду от массы других последователей Своих, избрав его в число довереннейших учеников Своих. У всех синоптиков имя Иуды Искариота стоит в списке двенадцати последним и с указанием на предательство. Последнее место Искариота в списке двенадцати объясняется частью его отпадением от общества учеников Господа, а частью тем, что он один не был связан ни с кем из апостолов ни местом родины, ни родством, ни занятиями, как другие двенадцать. Иоанн несколько раз упоминает об Иуде, но всегда только с указанием на совершенное Искариотом предательство. Так в 6:64 к словам Господа: «но есть из вас некоторые неверующие» – евангелист присоединяет замечание: «ибо Иисус знал сначала, кто суть неверующие и кто предаст его», – и далее в 70–71 ст.: «не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас изменник (διαβολος); это говорил Он об Иуде Искариоте, ибо сей имел предать Его, будучи один из двенадцати»; возражение по поводу траты драгоценной масти, по Иоанну (12:4), сделано было Иудою, причем евангелист замечает: «сказал же сие не потому, чтобы заботиться о нищих, но потому, что был вор, и имел ящик, и опускаемое носил»; в 17:2 Господь называет Иуду «сыном погибели». Очень подробно евангелисты говорят об Иуде, когда описывают его измену. Известия о предварительных переговорах Иуды с синедрионом мы уже знаем: Мф. 26: 14–16; Мк. 14:10–11; Лк. 22:3–6. Далее, все евангелисты извещают, что Иуда участвовал на Тайной вечере; когда Господь сказал, что один из доверенных учеников Его – изменник, и когда каждый из возлежавших на вечере со страхом и недоумением спрашивал: не я ли, Господи, – предложил этот вопрос и Иуда. По известию Иоанна, Господь ясно указал на Иуду как на предателя только одному возлюбленному ученику Своему (Иоанну), возлежавшему на персях Господа (Мф. 26:21–25; Мк. 14:18–21; Лк. 22:21–23; Ин. 13:2, 18–19, 21–23); обмакнув кусок, Иисус подал его Иуде, после чего в Иуду вошел сатана; тогда Господь сказал Иуде: «что делаешь, делай скорее»; но, замечает евангелист, никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему, а как у Иуды был ящик, то некоторые подумали, что Иисус говорит ему: купи, что нам нужно к празднику, или чтобы дал что-нибудь нищим; приняв кусок, Иуда тотчас же вышел, а была ночь (Ин. 13: 26–30). С вечери Иуда прямо отправляется к первосвященникам, берет у них толпу вооруженных слуг и идет в Гефсиманскую рощу (Ин. 18:2–5). По условному сигналу, заключавшемуся в словах: «радуйся, равви» и поцелуе, слуги берут Иисуса и отводят Его к первосвященнику (Мф. 26:46–50; Мк. 14:42–46; Лк. 22:47–48; Ин. 18: 12–14). Наконец евангелист Матфей сообщает о раскаянии и самоубийстве Иуды. Когда связанного Иисуса – как повествует евангелист – и уже осужденного синедрионом на смерть отвели к прокуратору, тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? Смотри сам. И, бросив тридцать сребреников в храме, он удалился и ушедши удавился. На брошенные сребреники синедрион положил купить изрытую землю горшечника для погребения странников (Мф. 27:2–7). Лука в книге Деяний приводит речь апостола Петра, в которой сообщает некоторые дополнительные подробности относительно смерти Иуды: предатель низринулся, так что расселось чрево его и выпали внутренности (Деян. 1:18). В этом сказании книги Деяний некоторые находят противоречие со сказанием Матфея и на этом основании отрицают достоверность факта. Правда, глагол απηγξατο у Матфея означает: «повесился, удавился» (ср. у Гомера в Одиссее, у Геродота, у Ксенофонта); а πρηνης γενομενος в книге Деяний – «низринулся, упал сверху вниз». Но нет никакой необходимости видеть здесь два различных предания о смерти Искариота, и тем менее отрицать достоверность самого факта. Сказания книги Деяний и Евангелия Матфея легко могут быть примирены двояким предположением: а) Иуда мог низринуться с высокого дерева, на котором совершено самоубийство посредством удавления, причем от сильного сотрясения могли рассечься чрево его и выпасть внутренности; б) выражение апостола Петра «низринулся» можно понимать в фигуральном значении, т. е. вообще погиб, пал; последнее предположение приобретает особенную вероятность ввиду того, что это выражение употреблено апостолом в речи, а не в историческом рассказе, и находит себе аналогию и параллель в непосредственно пред ним стоящем выражении «приобрел землю неправедною мздою». Сказание Папия, что Иуда был раздавлен колесницею, отличается мифологическим характером, как и некоторые другие апокрифические известия об Иуде. По известию синоптиков, предварительные переговоры Иуды с первосвященниками происходили после того заседания синедриона, на котором было окончательно постановлено казнить Иисуса (Мф. 26:2–6 и парал.) и которое было за два дня до Пасхи, следовательно, после 12-го или 13-го Нисана, – и ранее того утра, когда Господь послал из Вифании двух учеников в Иерусалим для приготовления пасхальной вечери, следовательно, ранее 13-го или 14-го Нисана. Таким образом, переговоры Иуды с синедрионом о предании Господа могли происходить только в ночь: или между 12-м и 13-м Нисана, если последнюю вечерю Господа относить на 13-е Нисана, или же между 13-м и 14-м Нисана, если признать пасхальную вечерю, что вероятнее. На ночное время указывают Матфей и Марк, если рассказывают о предании вслед за вифанскою вечерею в доме Симона прокаженного. Правда, Иоанн ясно говорит, что эта вечеря была гораздо ранее, именно за шесть дней до Пасхи (12:1–8); и поэтому нужно полагать, что Матфей и Марк в данном случае следуют прагматическому, а не хронологическому порядку. Тем не менее непосредственная связь измены Иуды с вечерею в Вифании у обоих евангелистов дает видеть, что Иуда отправился в Иерусалим с предательскими намерениями именно после одной из вифанских вечерей, бывшей за день до Пасхи, т. е. в ночь, предшествующую Тайной вечере. Ночного мрака требовало и само дело. Иуда шел уговориться с первосвященниками о тайном захвате Иисуса, для этого требовалась крайняя осторожность; днем при многочисленном стечении народа в храме Иуду могли бы заметить входящим и выходящим из первосвященнического дома – и тогда его коварный замысел остался бы без успеха. По известиям Матфея и Марка, Иуда явился со своим предложением прямо к первосвященникам. Под этими последними всего естественнее разуметь первосвященника Каиафу и экс-первосвященника Анана. Но трудно понять, каким образом обыкновенный иудей из низкого сословия мог иметь такой легкий и скорый доступ и притом в столь неурочное время к верховным представителям еврейского народа. Кроме того, множественное число «архиереи», договор с Иудою, изменение первоначального приговора синедриона относительно казни Иисуса и пр. – все это дает видеть, что предложение Иуды обсуждалось не одними первосвященниками и притом домашним образом, но официально и если не всеми, то наиболее влиятельными членами великого синедриона. Как объяснить это экстренное собрание синедристов в ночное время? Разъяснение находим у евангелиста Луки в заметке, что Иуда явился к первосвященникам и начальникам – «стратегам». Что это за стратеги? В 52-м стихе той же главы они называются στρατηγοις του ιερου – начальниками храма. В Деян. 4:1 στρατηγοις стоит рядом с ιερεις; в 5:24, 26 он представляется важным в иудейской администрации лицом, ему принадлежит судебная власть, в его распоряжении находятся слуги, он стоит в близкой связи с синедрионом; у Иосифа Флавия[74] один стратег по имени Анан вместе с первосвященником Ананией отсылаются Кодратом в Рим как самые знатные лица из иудеев. У того же писателя находим указание, что стратег был одним из первосвященников (т. е. из священников, которые были членами великого синедриона), ему принадлежит главный надзор за двором храма, он же имел у себя ключи от медных ворот храма[75]. В Талмуде он называется «князем горы храма» (т. е. Сиона) и распоряжается храмовыми стражами. Но, кажется, и начальники каждой отдельной стражи назывались также στρατηγοις или αρχοντες (Деян. 16:20, 22, 38), и в этом значении всего естественнее принимать это название в рассматриваемом месте. Стратеги жили при храме – в особенных пристройках, точно так же, как и первосвященники и члены великого синедриона. Итак, под прикрытием ночного мрака, когда Вифания покоилась мирным сном, Иуда, вероятно через Масличную гору, пробирался в Иерусалим ко храму со своим коварным замыслом – тайно выдать Иисуса первосвященникам. В обычное время ворота храма, как внутренние, так и внешние, запирались после вечерней жертвы. Но на праздник Пасхи двор открывался для народа до полуночи. Без всяких затруднений предатель проник во двор храма и через храмовую стражу мог потребовать свидания с первосвященником. Слуги, находившиеся в непосредственном ведении стратега, вероятно, доложили сначала своему начальнику, который не замедлил снестись с первосвященниками: дело было серьезное и неотложное. Так в короткое время могли собраться несколько членов синедриона и во главе с первосвященниками Каиафою и Ананом составить экстренное заседание. Иуда был потребован на аудиенцию. По известию Марка и Луки, радость осветила лица синедристов, когда они узнали цель тайного появления пред ними Иуды. И естественно: предложение Искариота как нельзя более согласовывалось с собственным планом синедристов и облегчало его исполнение, – при содействии Иуды достигалось самое главное и вместе самое трудное – взятие Иисуса без шума и свидетелей. Уговорившись с Иудою относительно времени и места взятия Иисуса, синедристы – по Матфею – постановили, или, как у Луки, согласно решили выдать предателю денежную награду и притом, по известию Матфея, в количестве тридцати сребреников. Ввиду выражения Марка «обещали дать ему денег», нужно полагать, что в этом заседании синедриона было постановлено только выдать награду предателю, но сребреники получены были Иудою после – в ночь предания Господа. Сребреник (евр. sekel) был первоначально единицею веса вообще и в частности серебра, также золота и других металлов; но впоследствии это название было присвоено серебряной монете, которая употреблялась у евреев времен Христа при сборе податей, в торговых операциях и других случаях как денежная единица – подобно английскому фунту или нашему рублю. Вес сикля, а равно и стоимость его изменялись в разные эпохи, поэтому можно сделать только приблизительное определение их. С древних времен у евреев различались два сикля, обыкновенный и священный, первый стоил вдвое менее второго. Сикль священный как чеканная серебряная монета был введен у евреев при Симоне около 143 года до Р. Х. (1 Мак. 15:6). Несколько экземпляров этой монеты сохранились до нашего времени; она имеет круглую форму с изображением пальмы, или чаши, или же расцветшего жезла – и надписью по-еврейски «Святый Иерусалим» и «сикль израилев». На позднейших экземплярах встречаются и греческие надписи. Приблизительный вес и стоимость сикля равняется 272 французским гранам. Из Мф. 27:6 c несомненностью открывается, что евангелист разумеет священный сикль, а не полусикль обыкновенный. Таким образом, за свое злодейство Иуда получил около 90 франков, или 18–20 рублей серебром. Сумма эта в Ветхом Завете назначается за раба, убитого волом (Исх. 20:32); у пр. Захарии 30 сребреников упоминаются в качестве презренной и ничтожной суммы, которою неблагодарный народ израильский оценивает попечение о нем Иеговы (Зах. 11:12, 13); у пр. Осии этою суммою определяется цена распутной женщины (Ос. 14:2); у раввинов она является, так сказать, специальною ценою каждого раба без различия пола и возраста. Вообще оценка в 30 сребреников в глазах еврея времен Христа служила символом ничтожества и выражала презрение к тому, кто ею оценивался: это цена грошовая, рабская. Вероятно, какой-нибудь остроумный синедрист думал в этой презренной цене найти средство отмстить ничтожному галилеянину, дерзавшему колебать высокий авторитет представителей еврейской книжности и учености. Этими 30 сиклями хотели выразить пренебрежение к лжемессии, как человеку, который сто́ит не более любого раба. Предатель, как извещает Лука, согласился и взял эти жалкие гроши – по каким побуждениям, увидим после… Но если злоехидная и спесивая ученость синедристов этими 30 сребрениками думала отомстить Иисусу, то Промысл нашел средство дать этой цене другое значение: именно в этой-то презренной сумме буквально исполнилось старинное пророчество Захарии о 30 сребрениках, коими неблагодарный народ оценил отеческое попечение о нем Иеговы: «И сказал им Иегова: если угодно вам, дайте Мне плату Мою; если же нет, не давайте. И они отвесили Мне в уплату тридцать сребреников. И сказал Господь (пророку): брось их в церковное хранилище… высокая цена, какою они оценили Меня!.. и взял я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень для горшечника» (Зах. 11:12–13). Если за попечения о себе Отца неблагодарный Израиль платит рабскою ценою, то что же удивительного, если и Сын удостоивается только тридцати сребреников. Внешняя или фактическая сторона евангельского рассказа об измене Иуды отличается летописною простотой и очевидною правдивостью. Несмотря на это, отрицание находит возможным заподозрить историческую достоверность этого рассказа и применить к нему излюбленную теорию мифа. Противоречия, как мы знаем – мнимые, между Матфеем и Лукою в сказаниях о смерти Иуды – некоторая неясность внутренних мотивов поступка Иуды, – невероятное зверство и неестественная бесчеловечность предателя по отношению к некогда любимому Учителю: на этих и других подобных основаниях Штраус и Фолькмар считают всю историю предания Господа Иудою не более как легендою, созданною воображением первых последователей Иисуса[76]. В Иуде, утверждает Штраус, первохристианская фантазия олицетворила весь иудейский народ, изменивший своему Мессии и предавший Его на распятие. В основе мифа – как о предании Господа за 30 сребреников, так и о раскаянии и смерти предателя, – по мнению Штрауса, лежат ветхозаветные прообразы и мессианские типы. Сюда относится прежде всего вышеприведенное пророчество Захарии о 30 сребрениках, коими Израиль ценит Иегову и которые Бог повелевает пророку бросить в храмовую сокровищницу для горшечника. Но главную роль в создании мифа играла, по Штраусу, личность некоего Ахитофела, упоминающегося в истории возмущений Авессалома против Давида во 2-й книге Царств, главах 15–17. Несмотря на то что Ахитофел был приближеннейшим и довереннейшим советником Давида, он изменяет своему повелителю и переходит на сторону бунтовщика (2 Цар. 15:1). Но когда Авессалом пренебрег однажды благоразумным советом Ахитофела, последний не мог вынести этого: с досады и отчаяния, сказано, он пошел и удавился (17:23). По образцу пророчества Захарии и истории Ахитофела первохристианская фантазия, по мнению Штрауса, создала миф об измене Иуды, о 30 сребрениках, храмовой сокровищнице, горшечном поле, раскаянии и смерти предателя. Впрочем, он склонен допустить, что поводом к такой мифизации мог послужить и сам Иуда и что в основе легенды есть историческое зерно. Вероятно, Иуда действительно предал своего Учителя из-за денег и потом скрылся, распустил молву о своем раскаянии и самоубийстве, чтобы этим избежать преследований со стороны фанатичных приверженцев Иисуса. Христианская фантазия облекла этот факт в мифическую форму, создав вероятную и подробную, хотя и никогда не бывавшую, историю. Фолькмар идет гораздо далее Штрауса. Он решительно утверждает, что весь рассказ об измене Иуды, как в общем, так и в частностях, есть не более как фантастический вымысел первохристиан, не имеющий в своей основе ни малейшей доли правды. И прежде всего, по мнению Фолькмара, нужно предполагать в Иуде не сатанинскую только, но уже какую-то неестественную и зверскую натуру, чтобы объяснить его решимость за несколько жалких грошей предать любимого Учителя, в невинности которого он был убежден. Притом измена Иуды, по мнению Фолькмара, и для синедриона не могла иметь такого важного значения, какое придают ей евангелисты: для того, что сделал Иуда, было достаточно и простого сыщика, в каковых синедрион, конечно, не имел недостатка. Наконец, наш ученый критик старается подыскать и исторические основания для полного отрицания факта: так, Апокалипсис знает всех двенадцать, а не одиннадцать апостолов, имена коих написаны на стене храма (Апок. 21:14). Апостол Павел в своих Посланиях везде говорит о двенадцати, а не об одиннадцати апостолах: он прямо утверждает даже, что непосредственно по воскресении, следовательно до избрания Матфия на место Иуды, Иисус явился двенадцати апостолам (1 Кор. 15:5); вообще, Павел ничего не знает об измене и отпадении одного из двенадцати. Очевидно, заключает Фолькмар, сага об Иуде измышлена христианами с тою целью, чтоб устранить и отвратить первоначальных членов церкви от измены христианству и перехода в иудейство. Лука, приверженец партии Павла, первый воспользовался этой сагою для того, чтобы очистить в списке двенадцати место апостолу языков. Таковы фантазии Штрауса и Фолькмара. Для опровержения их достаточно указать на следующие основания: а) Параллели из Ветхого Завета никоим образом не могут служить критерием мифического характера новозаветных рассказов. Совпадения и аналогии между событиями всегда возможны, и мы встречаем их нередко в жизни и истории. Так, например, в параллель тридцати сребреникам Газе указывает на 30 серебряных мин, коими была оценена жизнь Сократа. Тем более, возможно, было в Ветхом Завете пророчество о 30 сребрениках. Что же до Ахитофела, то сходство его судьбы с историей Иуды самое общее, внешнее и чисто случайное. Об Ахитофеле сказано, что он пошел и удавился; но разве того же самого нельзя сказать о всяком, кто решается на подобное самоубийство? Притом Ахитофел изображается во 2-й книге Царств совсем не таким, каким Иуда в Евангелиях: советы Ахитофела принимались с уважением и считались за советы самого Бога (2 Цар. 16:23; 17:1, 14); Ахитофел, далее, не получил за свою измену никакой денежной награды; он, наконец, только оставил Давида и перешел на сторону Авессалома, но не имел умысла коварно выдать Давида врагам. б) Сага об отпадении Иуды не могла явиться среди приверженцев Павла с целью дать этому апостолу место в списке двенадцати. Сам Павел нигде в своих Посланиях не претендует на титул одного из двенадцати; напротив того, он всегда резко отличает себя от них (напр., Гал. 2 и др.). Далее, Лука, который будто бы первый воспользовался этою сагою, чтобы очистить Павлу место между двенадцатью, прямо и решительно исключает апостола языков из числа двенадцати; он рассказывает в книге Деяний об избрании на место отпавшего Иуды некоего Матфия, причем необходимым условием для сопричисления к лику двенадцати ставит непосредственное и личное знакомство с жизнью и учением Господа, на что Павел, конечно, не мог претендовать (Деян. 1:21–22). в) Если Апокалипсис в гл. 21, ст. 14 знает не одиннадцать, а двенадцать апостолов, коих имена сияют на стене храма как драгоценные камни, то не следует забывать, что Апокалипсис написан уже после избрания двенадцатого апостола на место отпавшего Иуды. г) Апостол Павел в своих Посланиях, правда, не упоминает прямо об измене Иуды. Но ведь этот апостол и вообще сообщает очень мало рассказов из жизни Господа. Далее, в 1 Кор. 15:5, апостол говорит, что по воскресении Господь явился не одиннадцати, как этого требовала бы историческая точность, а к двенадцати ученикам. Но в данном случае апостол употребляет название «двенадцать» как технический термин или специальный титул приближеннейших учеников Господа, в отличие от апостолов в дальнейшем смысле. Название это, конечно, могло сохранять свое значение и быть употребляемо в том случае, когда полного числа двенадцати не было в наличности. Аналогичное явление находим в книге Деяний: диакон Филипп называется одним из семи (21:8), когда Стефана уже не было в живых; точно так же апостол Павел в 59 году употребляет термин «двенадцать», хотя Иаков старший уже в 54 году потерпел мученическую кончину. Наконец, в Посланиях Павла есть прямой намек на предание Иисуса Иудою, – именно в словах 1 Кор. 11:23: «в ту ночь, в которую был предан Господь». Выражение «предан» нельзя относить к Богу, ибо Иисус был предан или оставлен Богом не ночью, но днем – на кресте; естественнее поэтому разуметь здесь ночь предания Господа Иудою. д) Возражение Фолькмара, что измена Иуды не могла иметь для синедристов важного значения, не заслуживает внимания. Существенного значения в судьбе Иисуса злодейство Иуды, конечно, иметь не могло; хитрые и могущественные первосвященники и помимо Иуды нашли бы средства к осуществлению своего плана. Но не следует упускать из виду, что при стечении громадного числа пилигримов в Иерусалиме и его окрестностях для синедриона было весьма важно знать местопребывание Иисуса. Во всяком случае, содействие Иуды освобождало синедрион от лишних хлопот и вело к цели скорее и вернее. е) Кроме того, против мифического происхождения рассматриваемого рассказа говорят следующие соображения. Во-первых, непонятным представляется: каким образом фантазия самих христиан могла бы создать такой миф, который позорным пятном ложится на одного из выдающихся учеников Господа, если бы факта не было на деле? Евангелие Матфея явилось еще при жизни апостолов и очевидцев евангельской истории: как могли они допустить такую постыдную хулу на своего собрата? Нужно заметить при этом, что поступок Иуды уже в первое время христианства вызывал глумление над христианами со стороны язычников и иудеев: так, уже Цельс, ввиду этого факта, считал нравы любой разбойнической шайки нравственно чище христианских[77]. Во-вторых, измена одного из двенадцати апостолов могла в глазах первохристиан бросать некоторую тень подозрения и на нравственное достоинство самого Иисуса: этот факт было трудно помирить со всеведением Иисуса, Его человеколюбием, глубинным знанием человеческих сердец и властною силою перерождать испорченные натуры в нравственные и добрые. Эту трудность, по-видимому, сознают и сами евангелисты, если для объяснения загадочного факта ссылаются то на божественное предопределение и пророчество, то на предвидение Господа (Ин. 17:12; Мф. 27:9–10 и др.): заметно, что этот печальный эпизод евангельской истории был проблемою для самих евангелистов и трудно укладывался в сознании первохристиан. Ввиду указанных соображений нельзя предположить, чтобы измена Иуды могла сделаться предметом религиозно-поэтического творчества первоначальных последователей Христа, а тем менее она могла быть вымыслом первохристианской фантазии; скорее можно бы ожидать противного – для первых последователей Христа было легче забыть этот тяжелый эпизод, чем измыслить позорную хулу на одного из приближеннейших учеников Господа. ж) Наконец, мы имеем и положительное доказательство исторической достоверности рассматриваемого факта, а именно – в заметке Матфея и Луки, что место, купленное на деньги предания, называется землею крови с того времени и до сего дня (Мф. 27:8; Деян. 1:19). Такое название не могло бы явиться и утвердиться в народном языке, если бы оно не было связано с действительным событием. Но если мы имеем все данные считать евангельский рассказ безусловно достоверным, то, с другой стороны, нельзя не сознаться, что по своей внутренней или психологической стороне измена Иуды представляется одною из не довольно ясных страниц евангельской истории. В самом деле, Иуда был избран Иисусом в число двенадцати приближен-нейших и довереннейших учеников: безусловно он имел сначала веру в Иисуса далеко незаурядную, иначе Господь не отличил бы его в массе Своих последователей; предатель настолько имел веры, любви и самоотвержения, что, как и другие двенадцать, решился оставить родину и следовать за Иисусом; он, без сомнения, был неоднократным свидетелем необычайных дел Господа, знал Его беспредельную любовь к людям и нравственное величие; вместе с другими апостолами участвовал в первоначальной проповеди Евангелия и, быть может, сам творил чудеса; вообще Иуда имел в себе задатки быть истинным апостолом, так как в противном случае было бы непонятно его избрание в число двенадцати: каким, спрашивается, образом такой человек мог сделаться изменником и предателем своего Учителя? Какие внутренние и сокровенные мотивы двигали Иудой? Чем объяснить его быстрое раскаяние и притом столь сильное, что он решается даже покончить с собою? Эти вопросы представляют одну из труднейших проблем новозаветной экзегезы. Рассмотрим различные, выработанные доселе наукою решения их и предложим то, какое кажется нам наиболее вероятным и сообразным с делом. 1) Наименьшею состоятельностью и наибольшею фантастичностью отличается предположение, что Иуда действовал под влиянием честолюбивых фантазий из эгоистических целей. Известно, что в самом начале почти все апостолы, самоотверженно последовав за Иисусом, надеялись с лихвой вознаградить себя за эти лишения в то время, когда Господь откроет обещанное царство и Сам займет славный трон Давида. Они питали надежду, что лучшие места в этом царстве достанутся им – двенадцати, как приближеннейшим ученикам Господа. Ввиду этого ожидавшегося прославления Иисуса ученики гадали промеж себя: кому из них достанутся самые видные и почетные места в царстве Мессии, кто будет сидеть ближе всех к царскому трону по правую и левую стороны Мессии (Мф. 20:20–28; Лк. 22:24–27 и др.). Первыми кандидатами на эти места в глазах учеников были, конечно, Петр и два сына Зеведея – Иаков и Иоанн: этих троих Господь видимо отличал от прочих из двенадцати, удостоивал их особенного доверия и делал свидетелями наиболее важных минут Своей жизни (Мф. 17:1; Мк. 5:37). Такие гадания вызывали в обществе учеников Христовых иногда маленькие размолвки и взаимные препирательства: когда Соломия попросила однажды у Иисуса для своих сыновей первых мест в мессианском царстве, то эта наивная просьба вызвала сильный ропот и негодование у остальных учеников. Лелеял эти мечты и Иуда; и ему, как сыновьям Зеведея, конечно, хотелось занять лучшее место в царстве Мессии; поэтому и он завидовал тому предпочтению, какое Учитель явно оказывал Петру и сыновьям Зеведея. Чтобы достигнуть цели и перебить привилегию у этих любимцев Иисуса, Иуда придумал такое средство, которое должно было сразу выдвинуть его из ряда остальных учеников. По прибытии из Ефраимской пустыни в Иерусалим Иуда узнал здесь, что синедрион решил взять Иисуса тайно и после праздника предать Его смерти. Искариот, конечно, понимал слабость синедриона; он видел увлечение толпы, еще так недавно встречавшей галилейского пророка с царскими почестями. Тогда, для достижения своих честолюбивых замыслов, Иуда составляет смелый и решительный план – предать Иисуса Его врагам. Народ, так думалось Иуде, конечно, не позволит синедриону казнить любимого пророка; напротив, взятие Иисуса только ускорит развязку; преданная Пророку толпа разгонит ненавистный синедрион, истребит преторскую стражу и провозгласит Иисуса своим Царем-Мессиею. Мог при этом Иуда рассчитывать и на чудотворную силу, которую, по мнению Иуды, Христос волей-неволей должен бы был употребить, чтобы избежать казни, – чем еще более ускорил бы Свое восшествие на мессианский престол. В таких-то надеждах Искариот решается на время принять на себя личину предателя. В глухую полночь он таинственно является к первосвященникам и предлагает им свои услуги. Чтобы лучше замаскировать хитрость, Иуда притворяется сребролюбцем, требует денежной награды, торгуется с синедрионом. Своим предложением – выдать Иисуса тайно – Иуда рассчитывал перехитрить хитрых синедристов; соблазн для них был слишком велик, чтобы они отказались воспользоваться услугами Искариота; поэтому свой хотя и медленный, но верный план, по которому Христос должен был бы взят после праздника и казнен без народа, они переменили на другой, более быстрый, но и более рискованный – казнить Иисуса во время праздника в виду многочисленной толпы пилигримов. Может быть, предатель мог уверить первосвященников, что их опасения за народ слишком преувеличены, – что толпа не так сильно увлечена пророком, как то воображает синедрион, что даже в самом обществе Иисусовом и Его ближайших учеников нет полного единодушия и беззаветной преданности Учителю. Может быть, также синедристы нашли для себя поощрительный пример в недавней казни любимого народного пророка Иоанна Крестителя, которого Ирод Антипа обезглавил без всяких демонстраций со стороны народа. Как бы то ни было, но, во всяком случае, предложение Иуды было принято: синедрион решился тайно взять Иисуса во время праздника и подвергнуть его публичной казни. Но в этом-то и заключалась, так сказать, душа всего замысла Иудина: Искариоту думалось, что он предает синедриону его же собственную гибель; как только синедристы решатся на насилие по отношению к Иисусу, народ, как казалось Иуде, поднимет бунт и провозгласит Христа Царем Израильским. За такую услугу Иуда надеялся получить от Иисуса отменную награду: все апостолы должны будут уступить Иуде первое место в мессианском царстве, он сделается первым советником Мессии. В словах Господа, сказанных на Тайной вечере: «Что делаешь, делай скорей» (Ин. 13: 27), – предатель мог видеть поощрение своему замыслу: поэтому, не медля ни минуты, он идет к первосвященникам и выдает им Иисуса. Но как, по-видимому, ни предусмотрителен и ни надежен был этот план, ему не суждено было сбыться. Толпа, на которую так рассчитывал Искариот, с холодным равнодушием приняла весть о взятии Иисуса, – сам Иисус не совершил при этом никакого чуда, – многие, под влиянием возбужденного праздничными торжествами религиозного фанатизма и приверженности к Моисееву культу, даже требовали распятия Галилейского пророка, думавшего преобразовать этот культ. При подобных обстоятельствах натуры сильные и характеры могучие прибегают к одному средству – patet exitus, – смерть самый обыкновенный исход из такого положения. К этому средству прибег и Иуда. Узнав, что Иисус осужден на смертную казнь и что первосвященническая партия взяла верх, что сам народ требовал распятия Иисуса, что пред учениками Иисуса Иуда должен оказаться гнусным извергом и низким изменником, – Иуда предается полному отчаянию и налагает на себя руки. Так думают объяснить историю предания Господа Иудою многие из древних и новых толкователей[78]. Но для опровержения этой гипотезы достаточно указать только на то, что она не имеет за собой решительно ни одного положительного основания в наших Евангелиях: вся она от начала до конца построена на совершенно произвольных догадках и фантастических комбинациях[79]; кроме того, против этой гипотезы говорят следующие основания: а) Если вначале ученики и могли рассчитывать на внешнюю славу царства Христова, то в конце общественного служения Господа, особенно пред последнею Пасхою, Иуде, как и другим апостолам, трудно было питать эти надежды. К этому времени Христос уже ясно и часто стал говорить ученикам о Своих страданиях и смерти, о гонении на Его последователей и пр. б) Если бы поступок Иуды был делом только простого недоразумения и печальной ошибки, то Христос, без сомнения, вовремя предупредил бы апостола и остановил бы его от исполнения нелепого плана, который при этом должен был так печально окончиться для Иуды. в) Сам Христос прямо называет Иуду изменником (διαβολος): такое название было бы несправедливо и неточно, если бы Иуда имел, в сущности, добрую цель и действовал из фанатической преданности к мессианскому делу. 2) Иные указывают на сатану как на виновника действий Иуды во время предания. Во исполнение божественного предопределения и ветхозаветных пророчеств Иуда, полагают, был только орудием в руках диавола. Основание находят в словах Иоанна (13:2): «и во время вечера, когда диавол уже вложил в сердце Иуды предать Его», и в ст. 27: «после сего куска вошел в него сатана»; также у Луки (23:3): «вошел сатана в Иуду». Частнее эта гипотеза может быть развиваема в двоякой форме. Можно предполагать, что сатана управлял Иудою без свободного самоопределения последнего. Искариот действовал автоматически, подобно сомнамбуле, как слепое и бессознательное орудие диавола. Но развивать гипотезу именно в такой форме не позволяют следующие соображения: а) этому предположению противоречит сильное и тяжкое раскаяние Иуды, доведшее предателя даже до самоубийства, раскаяние, которое, по крайней мере в такой сильной степени, не могло бы овладеть Искариотом, если бы он не ведал, что творил; б) пред синедрионом Иуда обвиняет себя самого, не указывая на сатану: «согрешил я, – говорит он, – предав кровь невинную»; в) Христос, указывая на то, что Он должен быть предан одним из Своих учеников, обвиняет при этом не сатану, а человека: «горе человеку тому, которым Сын Человеческий предается, лучше бы человеку этому не родиться»; также Иоанн, упоминая о сатане, в то же время говорит, что диавол вложил в сердце Иуды мысль о предании Господа; таким образом, в деле предания участвовали собственные сознание и воля Иуды. Ввиду сделанных замечаний влияние сатаны на Иуду должно быть понимаемо в том смысле, в каком диавол служит виновником и коренною причиной всякого вообще зла в мире. Сатана мог действовать на Иуду только при том условии, если в самом предателе была восприемлемость к злым внушениям сатаны, т. е. если сам Иуда внутри себя обладал предрасположениями к гнусной измене. Если же так, то спрашивается, что это за внутренние предрасположения, которые открывали в сердце Иуды доступ сатанинской мысли предать Господа? Таким образом, вопрос о мотивах предания остается открытым. 3) По обыкновенному и общепринятому предположению, ближайшим и главным мотивом измены Иуды было сребролюбие. Этот недуг, предполагают, заправлял всею душевною жизнью Иуды и был развит в нем так сильно, что в угоду этой низкой страсти Искариот пожертвовал своим любимым Учителем. Основание находят в известии синоптиков и книги Деяний, что за свое злодейство предатель получил от синедриона денежную награду, и в заметке Иоанна, что Иуда носил общественную кассу и был вор. Но есть весьма веские основания и против этого предположения. Те экзегеты, которые, претендуя на научную объективность, отрицают богодухновенность Писания или же ограничивают ее одною только нравственно-догматической стороною, считают себя вправе видеть в сказаниях синоптиков и Иоанна только субъективные догадки самих евангелистов. Переговоры Иуды с синедрионом, конечно, были окружены величайшею тайной; ни один апостол поэтому не мог знать, требовал ли Иуда и сколько получил он денег за свою измену? Не мог и Иоанн знать того, что Иуда был вор: это только субъективное предположение самого евангелиста. Таким образом, рассматриваемые показания евангелистов суть только лично им принадлежащие объяснения загадочного факта, с которым можно и не соглашаться. Мы, конечно, далеки от подобных гаданий и нимало не можем сомневаться в верности евангельских показаний. Мы безусловно должны признать, что за свою измену Иуда получил 30 сребреников, и любовь к серебру, этот отличительный недуг как древнейших, так и новейших евреев, играла не последнюю роль в злодействе Иуды. Но мы не можем согласиться, что этот мотив был главным и руководительным в поступке Искариота. Утверждаем это на основании следующих данных. а) Уже сами евангелисты очевидно не придают сребролюбию Иуды первенствующего значения, если прямо и ясно указывают на сатану как на главного виновника предания и мысль Иуды о предании Господа связывают с вшествием в него диавола. б) Из рассказа синоптиков об уговоре Иуды с синедрионом не видно, чтобы предатель ставил на первом плане сребреники. Так, Матфей хотя и говорит, что, явившись к первосвященникам, Иуда начал речь с вопроса о денежной награде, но тот же самый евангелист извещает, что предатель безо всяких возражений соглашается на ту небольшую сумму, какую ему назначает сам синедрион. Марк, писавший свое Евангелие после Матфея и, вероятно, дополнявший и разъяснявший сообщения своего предшественника, не говорит, чтобы Иуда требовал себе от синедриона денежной награды; Иуда только предлагает первосвященникам предать Иисуса, за что уже сами синедристы обещают предателю денежное вознаграждение. Точно так же и по известию Луки Иуда не требовал сам денег, сребреники были предложены ему синедрионом. Ввиду таких, вероятно преднамеренных, разъяснений со стороны Марка и Луки мы должны и сказание Матфея понимать в духе этих разъяснений, т. е. что сребролюбие не было главною причиной измены Иуды. Что же до Иоанна, то он совсем ничего не говорит о денежной сделке Иуды с синедрионом; уже только косвенным путем можно заключать о ней на основании замечания евангелиста, что Иуда носил денежный ящик и был вор. Но некоторые критики считают 6-й ст. 12-й гл. за позднейшую глоссу: этой заметки нет в некоторых рукописях; притом она сделана, кажется, не совсем удачно, ибо на возражение Иуды Христос отвечает не в единственной, а во множественной форме. Далее, по известию синоптиков, это возражение было сделано не одним Иудою, но всеми апостолами. Наконец, если бы возражение Иуды было сделано по таким низким побуждениям, то неужели Христос ограничился бы столь ласковым и снисходительным ответом? Если же эта заметка и подлинна, что гораздо вероятнее, то во всяком случае она свидетельствует только о неравнодушии Иуды к золотому кумиру, но отнюдь не дает ни малейшего повода заключать, что сребреники были главным мотивом измены Иуды; напротив, сам Иоанн прямо и выразительно указывает на сатану, который вошел в Иуду и вложил в его сердце мысль о предании, как на главного виновника гнусного злодеяния Иуды. в) Иуда получил за свою измену 30 сребреников: неужели предатель ограничился бы такими жалкими грошами, если бы действовал под главным влиянием страсти к деньгам? Синедрион, без сомнения, не пожалел бы храмовой казны за такую услугу, и Иуда не мог этого не знать. Притом такую незначительную сумму Иуда мог бы безнаказанно взять из находившейся в его распоряжении общественной кассы. Наконец, трудно предположить, чтобы сребролюбец, оставив все, мог последовать за Сыном Человеческим, Который не имел где главы преклонить. Тем менее могла развиться в Иуде эта страсть после вступления его в общество учеников Иисуса, которые жили частью делами рук своих и частью благотворением других. г) Что золотой кумир не играл главной роли в измене Иуды, это показывает также и дальнейшая судьба предателя. Сребреники были получены, предатель достиг цели и удовлетворил свою страсть: чего же более? Однако же, когда Иуда узнает об осуждении Иисуса на смерть, он совсем теряет голову; раскаяние доводит его до полного отчаяния; явившись к первосвященникам, он с презрением бросает им их сребреники, уходит и налагает на себя руки. Все это такие черты, которые не свойственны сребролюбцу и бессердечному поклоннику золотого кумира; в них открывается прямой, сильный и трагический характер; здесь виден человек, который не боится выдать себя головою, для которого не только серебро, но и самая жизнь нипочем, который не страшится не только иерусалимских властей, но самой смерти. д) Наконец – и это главное: в минуты предания продолжал ли Иуда верить в Иисуса как Мессию, пророка и чудотворца, или же этой веры в предателе не было? Если первое, то решительно нет никакой возможности объяснить ни самую измену Иуды вообще, ни дерзкое поведение его на Тайной вечере и в Гефсиманской роще. Мог ли пошлый скупец с такою наглою дерзостью вопрошать «не я ли, Господи» Того, Кому были доступны даже самые интимные тайны человеческого сердца? Неужели жалкий поклонник золотого кумира осмелился бы на коварный поцелуй и дерзкое приветствие, если бы он верил, что Иисус может воскрешать мертвых, укрощать бури, изгонять бесов? Ввиду той самоуверенности и дерзости, с какими ведет себя Иуда на Тайной вечере и в Гефсиманской роще, необходимо признать, что в эти минуты предатель утратил всякую веру в Иисуса, потерял страх, любовь и уважение к Нему; вообще из последователя и ученика сделался врагом и противником Иисуса. А если так, то спрашивается снова, что довело предателя до такого состояния? Чем объяснить это наглое презрение, эту беспредельную вражду, это дерзкое лицемерие и бесстрашное поведение по отношению к Тому, в Кого предатель прежде верил, Кого он раньше любил и уважал. Итак, за сребролюбием Иуды, во всяком случае, должен был скрываться другой, более глубокий и сильный мотив. Полное разочарование в Иисусе, утрата веры, любви и уважения к Нему, вообще глубокий нравственный перелом во внутреннем настроении Иуды по отношению к некогда любимому и уважаемому Учителю: вот что, по нашему мнению, было главною основою злодейства Иудина и апостола сделало диаволом. Рассмотрим ближе те условия, при которых мог совершиться в Иуде такой радикальный и решительный переворот. В каждом действии человека нужно различать две стороны: субъективную, т. е. внутренние предрасположения, характер и темперамент субъекта действующего, и объективную, т. е. внешние впечатления, побуждающие человека к совершению известного действия. Применяя эти правила к данному случаю, мы должны, таким образом, рассмотреть: во-первых, склад внутренней жизни Иуды, его характер, вообще субъективные предрасположения его к совершению предания; во-вторых, те объективные условия, которые извне могли воздействовать на сознание и волю Иуды и увлечь его к гнусному поступку. Душевный склад, или внутренняя природа, Иуды уже довольно заметно сказывается в самой истории его измены и последовавшего затем раскаяния. Всматриваясь ближе в евангельский рассказ, мы не можем не отметить в нем двух особенностей, весьма важных для уяснения характера Иуды вообще и в частности душевного состояния его во время предания и после. Прежде всего останавливают на себе внимание то кажущееся спокойствие и та холодная обдуманность, с какими Иуда осуществляет свой гнусный замысел. Весь план измены задуман очень верно и исполнен с удивительною последовательностью. Договорившись с синедрионом насчет тайной выдачи Иисуса, предатель со спокойной совестью возвращается в Вифанию, в интимный кружок ближайших учеников Господа, с наглым лицемерием разыгрывает роль прежнего преданного ученика Его, в качестве такового принимает участие в Тайной вечере, вслед за другими учениками с притворною наивностью и изумлением предлагает вопрос Иисусу: не я ли, Господи, и до последней минуты носит на себе личину доверенного казначея и эконома общества. Удалившись затем с вечери, предатель в глухую полночь снова идет в Иерусалим к первосвященникам, берет у них отряд вооруженных слуг и является в Гефсиманской роще на месте уединенной молитвы Господа. Здесь, очевидно по наперед обдуманному плану, предатель сначала приветствует своего Учителя обычным: «радуйся, Равви», а потом дает Ему последний, предательский поцелуй, который служит для стражи сигналом к взятию Иисуса. Эти черты измены, рассказанные нашими евангелистами, по обыкновению, просто и кратко, открывают в характере Иуды какое-то могучее величие, хотя и мрачно направленное в отрицательную сторону, спокойствие тут доходит до тупой бессердечности, смелость до отчаянной дерзости, лицемерие до невероятной наглости. Мы не видим в Иуде ни малейшего колебания, ни тени сострадания; трогательные, полные глубокой грусти намеки Иисуса на Тайной вечере нисколько не колеблют решимости Иуды на гнусный поступок; предатель остается бесстрашным даже пред чудотворною силою Иисуса; с наглою дерзостью и холодным презрением идет он против Того, Кто властно распоряжался смертью, бурями и бесами. Начиная с первого предложения синедриону выдать тайно Иисуса и кончая последним предательским поцелуем в Гефсиманской роще Иуда исполняет свой адский замысел спокойно, обдуманно, смело и быстро; во всем поведении предателя видна могучая личность, хотя и сбросившая с себя все оковы любви, уважения, страха, веры и сострадания; Иуда действует, по-видимому, как воплощенный гений зла без всяких признаков человечности, с демоническим спокойствием и сатанинскою логичностью. Таким, по-видимому, представляется Иуда в истории предания. И если бы мы не имели о предателе никаких других сведений, мы должны были бы отнести его к числу тех тупых и бессердечных натур, из которых образуются отъявленные негодяи всех родов, тех нравственных чудищ, в которых человеческие чувства не способны возбуждаться ни слезами, ни кровью гибнущих под их руками жертв. К радости, мы не можем этого сделать частью уже ввиду прежней жизни предателя. Припомним, что он был избран в число приближеннейших и довереннейших учеников Господа, следовательно, он обладал в себе задатками истинного апостола; в продолжение трех лет он самоотверженно следовал за Христом по городам и весям, не имея где главы преклонить; наряду с другими апостолами был проповедником Евангелия, верил в мессианское достоинство Иисуса, знал Его за великого чудотворца и пророка и, без сомнения, питал к Нему далеко не заурядную любовь и преданность, иначе он не был бы отличен Господом от массы Его последователей. Мы решительно отказываемся признать, чтобы человек, которому предназначалось служение апостольское, мог быть таким закоренелым извергом и бездушным злодеем, каким, по-видимому, является Иуда в истории предания Господа. Но еще сильнее в пользу предателя говорит его последующая судьба – его раскаяние и смерть. Несмотря на все видимое спокойствие, обдуманность и последовательность поведения Иуды во время предания, в нем, однако же, наступает невероятно быстрая и чрезвычайно сильная реакция. Около полуночи Иуда с видимым спокойствием и наглою дерзостью отдает некогда любимому Учителю предательский поцелуй, а в половине следующего дня предатель уже испытывает все ужасы безнадежного раскаяния и полного отчаяния. Примечательны здесь именно та быстрота и сила, с какими одно настроение сменяется в душе Иуды другим, совершенно противоположным. Этот холодный на вид, бессердечный и систематический злодей теперь совсем теряет голову: сознание гнусности своего поступка, мысль о невинно преданной крови некогда любимого Учителя, чувство неправоты своего дела теперь с такою силою гнетут дух предателя, что доводят его до самоубийства. Это смелое появление перед синедристами с целью возвратить им жалкие гроши, это открытое и безусловное признание невинности Иисуса, эти полные глубокого трагизма слова: «согреших, предав кровь невинную» – все дает нам видеть, что мы имеем дело не с одною из тех тупых нравственных организаций, коими обладают закаленные во зле изверги, способные к систематическому и хладнокровному исполнению жестоких злодейств. Напротив, поведение Иуды после предания открывает, что совершенное им злодейство не вытекало, так сказать, органически из самого существа его духовно-нравственной природы, но скорее было делом ложного увлечения и временного заблуждения, за которые Искариот должен был поплатиться собственною головою.