Пусть Он сотворит одно, но такое, чтобы потряслись земля и небо и чтобы, растерянные и побежденные, упали во прах все противящиеся Его слову… Он требует всего от человека… Но Сам Он только обещает. Он ничего не дает в залог, по крайней мере ничего такого, что можно было бы увидеть глазами и ощупать руками. Хотя бы что-нибудь такое, во что не надо было бы верить, что можно было бы знать. Главное – знать наверное. Все, все висит в воздухе без опоры. Выбор страшен. Ведь надо отдать то, что и руками можно ощупать, и глазами увидеть, и ощутить всем телом. Надо отдать жизнь. А ведь живет человек только однажды. День возвращения учеников к Учителю был днем светлой радости. После разлуки, показавшейся такой долгой, снова видели Его лицо, слышали Его голос, касались Его рук. Все спешили рассказать Ему о всем виденном и слышанном, радовались как дети, чувствуя в себе новые творческие силы, сознавая себя причастными к какому-то нечеловеческому могуществу. Иуда, охваченный общим настроением, тоже радовался, забыв о своих сомнениях и о своей муке. И Учитель был радостен. Ласково смотрел Он на учеников, а потом поднял взор к небу и стал молиться. И молитва Его звучала силой и восторгом. «Славлю Тебе, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил это от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче, ибо таково было Твое благоволение». И, обратившись к ученикам, Он назвал их блаженными. «Многие пророки и цари, – говорил Он, – желали видеть то, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышали, и не слышали…» Но потом опять знакомая грусть легла на Его лицо. «Я, – сказал Он, – видел сатану, спадшего с неба как молния». Иуда вздрогнул, ему показалось, что где-то совсем рядом с ним огромная темная тень, черная тень… А Учитель, обращаясь к народу, призывал трудящихся и обремененных, обещая дать им покой и возложить на них благое иго и легкое бремя. Ночью плыли по морю… Учитель с вечера отослал их, остался на берегу с народом, а потом, вероятно, ушел в горы молиться. Они были одни… Поднималась буря. Прямо в лицо дул сильный ветер, и глухо волновалось море… В лодке было одиноко и страшно… Но вот там, на волнах морских, заметили они какой-то белый отсвет. Точно столб морских брызг, сияющих в лунном свете, или какое-то белое облако двигалось к их лодке. Вот ближе и ближе призрак. Вот он уже почти поравнялся с ними, так похожий на Учителя своей лучистой белизной. Как будто хочет миновать их, устремляясь к невидимой дали… Тогда они закричали от ужаса. Он обернулся, и прозвучал сквозь гул морской бури знакомый голос, похожий на звук серебряной трубы Иерусалимского храма, сзывающий на молитву: «Это Я, не бойтесь». И Петр, восторженный и страстный, как всегда, вскочил в лодке. «Господи, если это Ты, то повели мне прийти к Тебе по воде…» И Он сказал: «Иди». И вот, затаив дыхание, точно во сне, видят они невероятное видение. Тихо двигается, белый как свет, Учитель, и навстречу Ему идет Петр, тяжело ступая по воде как по ровной Галилейской дороге. Вдруг случилось что-то страшное… Точно подломилось что-то под Петром, и он рухнул всем телом туда, в холодную бездонную глубину, крича нечеловеческим голосом о помощи. Но Учитель протянул ему руку, и через минуту они были в лодке среди онемевших учеников. Петр, смешной и растерянный, испуганный и радостный, выжимал намокшие одежды. Учитель сел на корму, посмотрел на него и сказал в наступившей сразу ясной и спокойной тишине: – Маловерный! Зачем ты усомнился? На другой день они были в Капернауме, в синагоге. Сначала синагога была пуста, и они были почти одни. Но потом сразу нахлынула толпа. Это были люди с другого берега, и народ искал Учителя. Люди входили целыми толпами и громко выражали удивление: как это Учитель перебрался сюда, когда, кажется, не было лодок на берегу. Вскоре в синагоге были заняты не только все скамейки, но и все проходы. Люди теснили друг друга, нагромождались даже на окна. Казалось, все ждали чего-то необычного. И Иуда тоже ждал… Он был весь под впечатлением ночного видения и события предшествующего дня. Ведь накануне Учитель напитал пятью хлебами пять тысяч, и Иуда слышал в толпе восторженные и упорные голоса о том, что Его надо провозгласить Царем Иудейским. Теперь эта возбужденная толпа пришла сюда. Не пришел ли час, ЕГО час, о котором ОН говорил? Может быть, сейчас Он откроет им всю полноту Своей Божественности, сотворит знамение, которого еще никогда не видели, и народ поведет Его к престолу Давида, преклоняясь и ликуя. Все ждали… И вот Учитель начал говорить… Но как не соответствовали Его слова общему ожиданию! Он говорил властно, как Обличитель: «Истинно, истинно говорю вам, вы ищите Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились. Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий, ибо на Нем положил печать Свою Отец, Бог… Хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру. Я есть Хлеб жизни, приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда. Но Я сказал вам, что вы и видели Меня и не веруете. Все, что дает Мне Отец, ко Мне придет, и приходящего ко Мне не изгоню вон…» И чем дальше, тем Его слова становились необычайнее: «…Я Хлеб жизни, сшедший с небес: ядущий хлеб сей, будет жить вовеки. Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира… Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища и Кровь Моя истинно есть питие». Толпа слушала Его изумленно. Одни перебивали Его и хотели обратить Его речь к чему-нибудь более понятному, необходимому. Другие громко смеялись и показывали на Него пальцами. Некоторые, ругаясь и отплевываясь, уходили из синагоги. Но большинство, кажется, просто скучало. Многие громко говорили друг с другом о посторонних и маловажных вещах. Но Иуда слушал, затаив дыхание… Ему казалось, что он понимает и то, что совершается кругом, и то, что, может быть, самое главное в словах Учителя.