И ученики поняли, что Он говорил об учителях и о народе, послушном им. Это от них отошел дух нечистый, когда Он, Учитель, подошел к ним, со святыней своего Святаго Духа. Но они не восхотели Его принять. И вот вернулся к ним сатана с семью злейшими, возбуждая их к ненависти и хуле. И теперь борьба неизбежна. И борьба эта не на жизнь, а на смерть. И кто-то должен погибнуть. Кто истинный Бог? Их ли Бог, обряда и Закона, старый Бог, не требующий разрушения их мирного, теплого и уютного царствия плоти, или Его Бог, ради Которого должен человек отречься от всего, что он имеет, и от самой жизни своей. Если один – Бог, то другой – сатана. И если один восторжествует – то другой должен рассыпаться в прах. Учитель как будто даже не хочет говорить для фарисеев и тех, кто с ними. Он говорит о них словами пророка – «огрубело сердце людей сих, и ушами еле слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их». Он облекает Свое учение в форму иносказаний и притч, непонятных для непосвященных. Своим ученикам наедине Он разъясняет сокровенный смысл. Он говорит теперь о Царствии Божием, и Его слова так необычайны. Проповедуемое Им Царство так не похоже на то, о котором толкуют раввины. Оно так далеко от всего, что кругом, что видят глаза и осязают руки. Оно точно совсем в ином мире. И вместе с тем иногда, когда они слушают, оно кажется совсем близким, как будто бы оно вот здесь, под сердцем. Тогда Учитель говорит: «Царствие Божие внутри вас есть». Смотрели на закат, все небо пылало, точно совершился там какой-то исполинский пожар. Учитель был грустен. И, смотря на небесное зарево, Он говорил тоже об огне: «Огонь пришел Я низвести на землю. О, как желал бы Я, чтобы он скорее возгорелся!» «Крещением должен Я креститься: и как Я томлюсь, пока сие совершится…» «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю, но меч». ____ Иуда часто видел во сне Учителя. И раньше это были такие радостные сны. Учитель приходил и нежно склонялся над его изголовьем. Но страшный сон видел Иуда недавно. Снилось ему, что он не человек, а какое-то необыкновенное существо, наполовину человек, а наполовину – зверь, как вот те страшные изваяния с лицом человека и с туловищем животных, которым, как слышал он, поклоняются в Египте. Звериное мясо покрыто шерстью – там, снизу. Но оно растет, постепенно покрывает его тело, и того и гляди покроет и голову, и тогда из человека станет он чудовищем, бессмысленным и страшным. Он не один, кругом него много таких же, как он, и все они копошатся на дне какой-то пропасти. А наверху, на уступе, стоит Учитель, как всегда, весь в белом, и еще белее кажется от падающих на Него солнечных лучей. У Него в руках меч, длинный-длинный, почти в длину человеческого роста. Обеими руками держит Он рукоять и опирается на нее подбородком. Он бесконечно грустен. Нижней части лица не видно. Глаза закрыты, и из-под опущенных ресниц медленно, одна за другой, текут слезы… А руки, кажется, ранены или даже проткнуты насквозь, и по рукояти и по лезвию струится кровь. И вот Иуда знает, что меч Учителя должен коснуться его тела, Он отсечет от него нарастающее звериное мясо. Будет больно, может быть, очень больно, но в этом и только в этом спасение от страшной и отвратительной гибели. Так будет и с другими. Меч коснется всех тел и пройдет туда, в самую глубину земли, откуда рождается и ползет эта звериность. И все хотят этого, все ждут хотя и со страхом, но и с радостью. Но вот Иуда узнаёт близко от себя раввина Бен-Акибу. Тот уже почти совсем зарос звериным телом, видно только еще окруженное отовсюду мясом и шерстью лицо. И вот он хулит Учителя. Он говорит всем, что копошиться всем здесь хорошо и тепло, а меч не исцелит, он убьет их, и в нем не спасение, а смерть. Надо, говорит, пока еще не поздно, вырвать меч и сразить им Стоящего наверху. И с ужасом замечает Иуда, как будто все окружающие его полузвери соглашаются с Бен-Акибой. Шепотом, осторожно, еще боясь, они выражают ему одобрение. И вот все взоры обращаются на Иуду. Он обреченный, он должен повиноваться. Это он убьет… Учителя, это – неизбежно. Вот он сейчас будет карабкаться по скользким отвесным стенам, с силой вырвет у Учителя меч, Учитель не будет защищаться. Он вонзит нож в самое сердце. И алая кровь хлынет на белые одежды. Так будет через миг. А сейчас Учитель стоит, склонив голову на рукоять, и медленно текут слезы, сливаясь на руках с кровавыми струйками… Когда Иуда проснулся, он чувствовал сильную боль в левом боку, около сердца. ____ Учитель послал учеников на проповедь. Иуда вместе с Симоном Зилотом, теперь уже без Учителя, переходит из города в город, благовествуя об исполняющихся обетованиях. Его поразили слова какого-то насмешника, кажется из необрезанных: «Ты вот все говоришь о Боге, но я не видел ни одного человека, который бы видел Бога и знал Бога. Один ссылается на другого. Никто ничего не знает и не видит, но убеждает сам себя, что видит и знает другой… этот самообман люди называют верою…» А он, Иуда, видел Бога? Он видел Учителя. В самом деле, кто такой Учитель? Ученики уверены, что Он – Мессия. Но ведь Мессия и по учению раввинов, и как будто даже по Писанию должен быть могущественным царем. Он – бездомный нищий. Ученики думают, что эта нищета призрачна и что настанет миг, когда на смену ей придут богатство и власть. Но Сам Он как будто думает иначе. Он, кажется, не хочет прощаться со Своей нищетой. И тем не менее Он не возражает тем, кто считает Его Мессией. Мало того… Он, по-видимому, не удовлетворяется этим. Когда Он говорит о Боге, грани между Ним и Богом стираются. Бога Он называет Отцом, а Себя – Сыном. Но как видно из Его слов, и в Его чувстве и в Его мысли Сын и Отец – одно. Он – Бог. Когда Иуда видит Его лицо и слышит Его слова, он не может спрашивать и сомневаться. Он верит всему. Но теперь, когда он впервые после многих месяцев не видел Учителя, эта мысль кажется ему нестерпимой. Он – Бог. Иуда вспоминает, как он, Иуда, молился в Иерусалимском храме еще юношей. Под высокими стенами, в широких, почти необозримых просторах, точно затерявшимся. Бог казался ему тогда безмерно громадным. Он слышал, что Бог являлся Моисею на Синае в огне, пламени и буре. Под страхом смерти ни животное, ни человек не смели приблизиться к пылавшей горе. Когда Моисей сошел с горы, никто не мог выдержать силы исходящих от его лица отблесков Славы Господней. И этот Человек в длинной белой одежде, с почти лиловыми от загара руками, нищий и бездомный, окруженный толпой больных и отверженных, Он – Бог? Но разве Бог одевается в человеческие одежды и ходит на двух ногах? Он любит Учителя, но иногда ему бывает Его просто жалко. Когда вечером, утомленный толпой, Он оставляет учеников и уходит на всю ночь в горы молиться, Иуда Его жалеет. Этот Человек, всегда окруженный людьми, расточающий бесчисленные благодеяния и вызывающий как будто восторженную любовь, – Он кажется иногда бесконечно одиноким. Ведь вся эта толпа несет к Нему свою боль и свои скорби, и никто не спросит Его, отчего такая грусть у Него во взоре… Никто даже не замечает этого. Точно Он существует только для них. От Него всего можно требовать, ничего не давая. А ближайшие ученики… Но между ними и Им лежит какая-то грань, которую ни они, ни Он никогда не переступают. Недаром они так часто Его боятся и так плохо понимают Его слова, а Он никогда не говорит им о самом сокровенном. И Иуде кажется, что Учитель скорбит смертельно о Своем одиночестве, несмотря на то что, по Его словам, с Ним всегда Отец Небесный. И Иуде жалко Учителя. Но разве можно жалеть Бога? Он – Сын Божий. Он – Бог сокровенный… Но если так, то почему хоть на миг Он не откроет Своего лица хотя бы им, отдавшимся Ему беззаветно? Почему Он не покажет им Бога в Себе или вне Себя, явно, лицом к лицу?.. Всюду покровы, всюду тайна! И почему Он не обнаружит Своей Божественной силы? …Он творит чудеса. Но вот теперь он сам, Иуда, тоже творит чудеса. Конечно, его чудеса меньше чудес Учителя, но все-таки и он исцеляет больных и поднимает с одра расслабленных. Да, может быть, творить чудеса вовсе не так трудно. Для этого достаточно, может быть, знать имя, которое хранится в секрете… Да притом, какие же это чудеса для Бога? Не надо много чудес.