* * * Мысли об Эдмунде Уокере Ризе и его жертвах пробудили в Мэдди беспокойство за сына – при мысли о детях, которым угрожает опасность, к какой бы части гендерного спектра они ни относились, внутренности выкрутились точно половая тряпка. Взяв фонарик, она направилась в гараж, чтобы проведать Оливера. – Олли! – окликнула Мэдди, водя лучом из стороны в сторону. – Приятель! Сынок! Однако в гараже никого не было. Мэдди прошла дальше, заглянула между машинами, затем в самый дальний угол. Ни Оливера, ни Джейка, ни Калеба, ни Хины. Гараж был закрыт. Никто его не открывал. Электричество отсутствовало. Твою мать! Вернувшись в дом, Мэдди пронеслась по нему, окликая сына по имени. Паника гнала ее подобно стае волков, лязгающих зубами. * * * Джейк замедлил движения рукой, но кружащееся пространство оставалось открытым. Там по-прежнему была безмятежная и бесконечная пустота. Такая глубокая и темная, что она казалась чуть ли не багровой ссадиной на коже самой реальности. Оливер сосредоточил взгляд на ярких огоньках, мигающих где-то далеко за всем этим. Похожих на звезды, но только это были не звезды. Огоньки не были похожи и на глаза, однако Оливеру казалось, будто они наблюдают за ним. И еще ему казалось: их свет проходит через призму. Разложенные в спектр лучи разбитого маяка – острия треснувшего света, пульсирующие, мигающие, умирающие, чтобы ярко вспыхнуть снова. Тишина этого чуждого места перетекала в Оливера. Пустота внутри говорила с пустотой там, и, глядя на что-то неуловимо скользящее в гематомной тьме, он чувствовал, как сам отвечает чем-то схожим. * * * Мэдди выбежала из дома в бурю, и сильный порыв ветра едва не сбил ее с ног и не швырнул в деревья. Непрерывно грохотал гром, снег и лед впивались в щеки. Где-то в лесу, в темноте раздался треск отломившейся ветки, которая полетела на землю, ломая другие ветви. Мэдди снова и снова звала Оливера. – Олли! Олли, ты здесь? В голове вихрем сменяли друг друга все более безумные сценарии: мальчик спрятался в кузове пикапа, уехавшего в Управление охоты и рыболовства, заблудился в лесу, его придавило упавшее дерево, Нейт оказался прав насчет Джейка, и подросток со странными глазами увел их сына навстречу смерти, дух Эдмунда Уокера Риза прямо сейчас бродит где-то рядом с твердым намерением вырезать число на щеке Оливера, прежде чем выпотрошить его на камне… Мэдди обвела взглядом двор, темнеющий за ним лес. Пожалуйста, Олли, пожалуйста… Свет. Где-то далеко в лесу. Мэдди побежала туда, борясь со стихией. * * * Выйдя на улицу, они снова вернулись в завывающую, пронизывающую бурю. Нейт как можно бережнее вывел девочку в дверь конторы, мысленно просчитывая самый быстрый путь к больнице, при этом утешая девочку ласковыми словами. Фига поддерживал ее с другой стороны, и вдвоем они, шаг за шагом, сражаясь с ветром и снегом, вели ее к машине. – Все будет хорошо, – повторял Нейт, не столько девочке, сколько Фиге и себе самому. – Все будет… Он собирался сказать: «замечательно», но тут у него заныл зуб. Глаза заслезились, и он почувствовал какой-то странный запах, похожий на вонь сгоревшей электроники. Впереди сверкнула молния, ударившая в землю всего в каких-нибудь десяти шагах перед пикапом – окружающий мир исчез за стеной ослепительного белого света, и Нейт увидел, что эта молния не похожа на все те, что он когда-либо видел. Она образовала столб электричества, разбрызгивающий голубые искры высокого напряжения, и в этом пространстве стоял человек. Точнее, лишь силуэт, озаренный светом. Держащий что-то в руке. «Нож», – догадался Нейт. Оглушительный раскат грома налетел ударной волной. И тотчас же молния исчезла, и вместе с ней человек. – Нейт… – пробормотал Фига. – Ты тоже его видел, – сказал Нейт. – Это он! – воскликнула девочка. Вырвавшись из рук Нейта и Фиги, она бросилась обратно в здание… Нейт тщетно попытался ее удержать… Девочка испустила вопль ужаса… Молния снова разорвала небо. На этот раз столб электричества поразил девочку… И Нейта тоже. * * * Пустота мерцала. По ней мельтешила рябь, словно на экране старого телевизора. Оливеру показалось, будто он разглядел в ней лицо. Там находилось что-то, пристально смотревшее на него. Белый рот и черные глаза. Это что-то мурлыкало и бормотало, напевая песню, странную, с фальшивой мелодией. Звуки этой песни обладали массой, тяжестью, и она начала заполнять пустоту образами – в буквальном смысле актом творения, словно божество (или его противоположность) создавало вещи из ничего одним лишь веским словом. Однако вызывалось к жизни не что-то новое, но то, что уже существовало. Оливер увидел вестибюль школы, не знакомой ему, но он увидел шкафчики, серый звонок на стене и доску с расписанием прямо под ним. Коридор кишел старшеклассниками, такими же, как он сам. Школьники выходили из классов с сумками и рюкзаками на плечах, с учебниками в руках; одни смеялись, другие были чем-то расстроены, и у всех где-то внутри присутствовало маленькое ядро темной боли. Девочка с рюкзаком со «Звездными войнами» рассмеялась, парень с взъерошенными волосами показал непристойный жест приятелю, учитель шагнул в коридор, усталым движением руки приглашая за собой учеников… И вдруг – бах! Оливеру показалось, будто у него прямо над ухом прогремел выстрел. Коридор опустел. В нем не осталось никого… Точнее, никого живого. На полу лежали семь тел. Натекали лужицы крови. У одного подростка пулевое отверстие зияло в спине. Девочка привалилась к шкафчикам, на ее груди расплывались два алых пятна. Еще один мальчишка лежал навзничь: пуля снесла ему подбородок, обнажив влажный темный тоннель гортани, а липкая кровь вытекала на шею, на пол, на голубую футболку, окрашивая ее в багровый цвет. Где-то в стороне кто-то плакал. Еще кто-то кричал. Бах! Сцена в пустоте снова изменилась. Теперь молодой парень, лишь немногим старше Оливера, сидел в кресле перед рядами мониторов. Он был в военной форме. В какой именно, разглядеть было трудно, свет экранов вырисовывал только силуэт. Парень сидел в наушниках. В одной руке джойстик, другая неловко развернула пластинку жевательной резинки и отправила ее в рот. Парень принялся жевать, словно лошадь. В мертвых глазах сверкнула боль, боль, увидеть которую смог только Оливер, боль, похожая на катящийся клубок переплетенных змей, совокупляющихся и воспроизводящих себя. На экране свадьба: невеста в белом, жених в красном шейном платке, гости поздравляют их, веселятся и смеются, все встают в круг и начинают танец, рука парня в форме сжимает джойстик, палец нажимает на спусковой крючок, последние мгновения супружеского блаженства, затем стремительное движение, раздирающее небо, и после этого огонь стирает изображение. Парень за консолью засовывает в рот новую пластинку жвачки; боль в нем не уменьшилась, а только потемнела, разбухнув. Бах! Дети стоят на коленях в клетках, в каких держат собак, просунув пальцы в маленькие отверстия; все они плачут, из носов длинными струями стекают сопли… Бах! Кто-то ударил тяжелым ботинком в ребра человека, спящего на жесткой подстилке из картона. Ребра хрустнули, словно гравий под ногой… Бах! Младшеклассники окружили маленького слабого мальчика. На дворе зима. Земля покрыта снегом. Небо точно заштриховано простым карандашом. Дети втирают снег мальчику в лицо. Вжимают ему в лоб камешки с такой силой, что остаются глубокие красные отметины. У одного из них замерзшее собачье дерьмо в тарелке-фрисби – сто лет в такие уже не играют, – и он сует ее мальчику в рот. Тот крепко стискивает зубы, но плачет, нос у него забит, и скоро придется открыть рот, и тогда злобные дети получат свой шанс… Бах! Мальчик стоит на коленях, прикованный наручниками к батарее. У него рассечена губа. Посредине подбородка блестит свежая ярко-красная полоса. «Это я», – подумал Оливер. Бессмыслица какая-то. Как такое возможно? Однако это действительно он. Да, моложе. И чуть другой – волосы светлее и короче, прическа вроде армейского «ежика». На щеке веснушки, но Оливер все равно решил: «Правда похож на меня». Как будто он смотрелся в кривое зеркало. Тут в изображение шагнул еще кто-то, и тот, другой Оливер вздрогнул и напрягся, но появившаяся из ниоткуда рука ударила его, швыряя на старую чугунную батарею, и голос произнес: «Вот что бывает за попытку побега». И Оливер подумал: «Мне знаком этот голос», это голос Нейта Грейвза. Более грубый, более резкий, более хриплый, как у заядлого курильщика или человека, обжегшего себе горло уксусом, но это определенно был он, и этот Оливер, настоящий, попытался оторвать взгляд, попытался крикнуть, но обнаружил, что во рту у него пересохло, язык прилип к нёбу, и он не может ни отвернуться, ни издать какой-нибудь звук, и… – Оливер! Это голос отца? Или… – Оливер! Чей-то еще? – Оливер! Вздрогнув, Оливер заморгал. В воздухе кружился снег. Он развернулся. Джейк исчез. Вокруг поднимались темные деревья. Казалось, они стали больше, склонились над ним, словно грозя прихлопнуть к земле. У Оливера закружилась голова. Он крутанулся в сторону, в то время как его мозг и желудок, казалось, крутанулись в другую. Затем шаги. Быстро приближающиеся. Кто-то спешил к нему… Мать. Мама! Это она окликала его.