– И как же тебя зовут? – спросил он, помолчав. – Малкольм, сэр. Малкольм Полстед. – Очень хорошо, Малкольм. Можешь идти. – Спасибо, сэр, – сказал мальчик, стараясь, чтобы его голос не дрожал. Его собеседник окинул взглядом зал и повысил голос. Стоило ему заговорить, все разговоры тут же стихли, словно остальные гости только этого и ждали. – Вы все слышали, о чем я сейчас спрашивал юного Малкольма. Мы ищем одного человека. Сейчас мы повесим его портрет на стену возле стойки, чтобы вы могли его рассмотреть. Если кто-то из вас что-нибудь о нем знает, свяжитесь со мной. Мое имя и адрес тоже указаны на листовке. Запомните и хорошенько обдумайте мои слова. Это важно, и вы все это должны понимать. Если кто-то захочет побеседовать об этом человеке после того, как посмотрит на картинку, не стесняйтесь – я буду сидеть здесь. Его спутник взял листовку и приколол к пробочной доске, где вывешивали объявления о танцах, распродажах, собраниях для игры в вист и тому подобном. Чтобы освободить место для своего листка, он сорвал парочку других, даже не взглянув на них. – Эй, – сказал стоящий рядом мужчина, и его деймон-пес ощетинился. – Повесь-ка обратно, что снял. Человек из ДСК повернулся и посмотрел на него. Деймон-ворона у него на плече раскрыла крылья и негромко каркнула. – Что ты сказал? – спросил тот из двоих, что остался у камина. – Я твоему приятелю сказал, пускай повесит обратно, что снял. Это наша доска объявлений, не ваша. Малкольм подался назад, к стене. Говорившего звали Джордж Боутрайт. Это был краснолицый и вспыльчивый лодочник, которого сам мистер Полстед уже раз десять вышвыривал из «Форели», – но человек он было честный, и не сказал Малкольму ни одного грубого слова. В баре воцарилась тишина, глубокая как омут. Даже в других залах посетители поняли, что творится неладное, и подошли к дверям поглазеть. – Тише ты, Джордж… – пробормотал мистер Полстед. Тот, что у камина, хлебнул своего брендвейна, потом поднял глаза на Малкольма. – Малкольм, как зовут этого человека? Не успел тот раскрыть рот, как за него громко и грубо ответил сам Боутрайт. – Джорджем Боутрайтом я прозываюсь. И мальца ты сюда не приплетай, так только трусы делают. – Джордж… – начал было мистер Полстед. – Нет, Редж. Я уж как-нибудь сам за себя, – оборвал его тот. – А еще я вот что сделаю – раз уж твой кисломордый друг меня не расслышал. Он протянул руку, сорвал листовку, смял и швырнул в огонь. Потом встал посреди зала, слегка покачиваясь и с вызовом глядя на главного из двоих церковников. Малкольм не сводил с него восхищенных глаз. Лисица-деймон поднялась. Грациозно выйдя из-под стола, она встопорщила хвост щеткой, вытянула нос по струнке и посмотрела Сэйди, деймону Боутрайта, прямо в глаза. Сэйди была гораздо крупнее – крепко сбитая дворняга, помесь стаффордширского терьера, немецкой овчарки и волка (насколько мог судить Малкольм). И сейчас ее явно тянуло в драку. Ощетинившись, оскалив клыки, неторопливо хлеща хвостом по бокам, она стояла у колена хозяина, из ее горла доносился глухой, похожий на отзвук дальнего грома, рык. Аста поскорее юркнула Малкольму за пазуху. Драки между взрослыми деймонами случались, но никогда еще мистер Полстед не дозволял подобного в стенах трактира. – Джордж, тебе лучше уйти, – распорядился он. – Давай, проваливай! Вернешься, когда протрезвеешь. Боутрайт нетвердо повернулся к нему, и Малкольм с огорчением увидел, что лодочник и правда слегка пьян: он даже покачнулся и вынужден был сделать шаг, чтобы устоять на ногах. И заметил это не только Малкольм. Однако шатало его не спиртное, а страх – страх его деймона. Что-то перепугало собаку, и теперь эта могучая сука, чьи зубы смыкались на загривке не одного деймона, тряслась и скулила, глядя на медленно приближающуюся лису, – а потом и вовсе упала на пол и перевернулась на спину. Боутрайт и сам съежился, пытаясь удержать деймона и уберечь его от смертоносных белых зубов лисицы. Человек из ДСК тихо назвал имя. Лиса замерла на мгновение, потом сделала шаг назад. Собака Боутрайта так и валялась, скорчившись, на полу и тряслась. Выражение лица самого Джорджа было жалким. Малкольм отвел глаза, не желая быть свидетелем его позора. А щеголиха-лиса аккуратно потрусила назад и улеглась под столом. – Джордж Боутрайт, выйдите и ждите снаружи, – приказал человек из ДСК, и голос его прозвучал так повелительно, что никому и в голову не пришло, что Боутрайт может ослушаться. Гладя и чуть не на руках неся своего сжавшегося от страха деймона – собака клацнула зубами и прокусила дрожащую руку Боутрайта, – он проковылял к дверям и вышел в ночную темень. Второй гость вытащил из портфеля другое объявление и приколол к доске. Потом оба не торопясь допили напитки, взяли плащи и вышли вон, туда, где их должен был ждать смиренный арестант. Никто не сказал ни слова. Глава 3. Лира Как вскоре оказалось, Джордж Боутрайт все-таки не стал дожидаться, пока люди из ДСК выйдут и заберут его. Он просто исчез – должно быть, пустился в бега. «Вот и славно», – подумал Малкольм, но никто не обсуждал вслух, что же случилось с лодочником. Так уж было принято во всем, что касалось ДСК: ни о чем не спрашивать, а еще лучше – даже не задумываться. На несколько дней в «Форели» стало тише обычного. Малкольм ходил в школу, делал уроки, разносил заказы в трактире и снова и снова перечитывал секретную записку из желудя. На сердце у него было тягостно: атмосфера подозрений и страха никак не желала рассеиваться, и это было очень странно. Ведь мир, к которому Малкольм привык, был таким местом, где все вокруг интересно и весело. Еще очень странным было то, что люди из ДСК интересовались другом лорда-канцлера (этот самый друг и спросил тогда Малкольма о младенце). А между тем забота о судьбах младенцев вряд ли входила в круг обязанностей ДСК. Вот желуди с секретными записками – это да, совсем другое дело, но про желудь они почему-то расспрашивать не стали. В общем, все было очень загадочно. Несколько дней подряд Малкольм плавал к дубу в надежде застать кого-нибудь еще, кто придет за желудем или принесет новое тайное послание. Заодно можно было посмотреть на уток-поганок – и если бы кто-то вдруг спросил, чем его так заинтересовал этот ничем не примечательный участок канала, у Малкольма было оправдание. Еще он подолгу околачивался в лавке судовых товаров: очень уж удобное это было место для наблюдений за пьяццей. Люди так и сновали через площадь, а кое-кто заглядывал в кафе напротив, выпить кофе. В лавке торговали всем, что имело хоть какое-то отношение к лодкам, и красная краска тоже нашлась. Малкольм купил маленькую жестянку краски и кисточку в придачу, но уходить не спешил. Женщина за прилавком вскоре сообразила, что краской дело не ограничится. – Что тебе еще нужно, Малкольм? – спросила она. Звали ее миссис Карпентер, и Малкольма она знала еще с тех пор, как ему разрешили плавать на лодке одному. – Хлопковый шпагат, – ответил мальчик. – Я тебе вчера показала, что у нас есть. – Да, но, может, где-то завалялся другой моточек… – А что не так с тем шпагатом, который я тебе показывала? – Тонковат. Хочу сделать фалинь, а для него нужен шпагат потолще. – Можешь сложить этот вдвое. – А ведь и правда… Да, наверное, можно и так. – Ну так сколько тебе нужно? – Где-то четыре фатома[11]. – Одинарного или двойного? – А, ну да. Восемь фатомов. Если сложу вдвое, этого должно хватить. – Надо полагать, – кивнула миссис Карпентер и, отмерив восемь фатомов, щелкнула ножницами. По счастью, в жестяном морже у Малкольма денег скопилось изрядно. Забрав шпагат, аккуратно уложенный в большой бумажный пакет, он вернулся к прерванному наблюдению, которое вел вот уже четверть часа, – подошел к окну и принялся поглядывать то вправо, то влево. – Это, конечно, не мое дело, – не сдержалась миссис Карпентер, и ее деймон-селезень тихонько курлыкнул в знак согласия, – но все-таки, что это ты приклеился к окну? Все стоишь да смотришь, да уже не первый день. Ждешь кого-нибудь? А его все нет да нет? – Нет! Никого я не жду. Просто… «Если уж миссис Карпентер нельзя верить, то кому тогда вообще можно?» – подумал он и решился. – На самом деле я кое-кого ищу. Человека в сером пальто и шляпе. Я заметил на днях, как он кое-что уронил, а мы нашли эту штуку, и я хочу ее вернуть этому человеку. Но я его с тех пор так и не видел. – И это все, что ты можешь о нем сказать? Серое пальто и шляпа? А сколько ему лет? – Я его толком не разглядел. Лет – ну, примерно как моему папе. И довольно худой. – А где он потерял эту вещь? Возле канала? – Да. Там, у тропы, есть одно дерево… Ну, неважно. – А это случайно не он? Миссис Карпентер достала из-под прилавка свежий номер «Оксфорд Таймс», пролистала до нужной страницы и показала Малкольму заметку с фотограммой. – Да, похоже, что он… А что с ним… Что?! Он утонул? – Его выловили из канала. Пишут, оступился и упал в воду. Дожди-то уж который день идут, а тропинка вся заросла – никто за ней не следит, как положено. Так что он не первый, многие там падают. Одним словом, что бы он ни потерял, ему уже ничего не вернешь. Малкольм не слушал ее – он жадно пожирал глазами заметку. Человека звали Роберт Лакхерст, он был профессором из колледжа Магдалины, историком. Жены у него не было, но остались мать и брат. Как полагается в подобных случаях, дело расследуют, но никаких признаков насильственной смерти при осмотре тела не обнаружили. – А что он потерял? – полюбопытствовала миссис Карпентер. – Да просто такую маленькую штучку. Что-то вроде украшения. – Малкольм ухитрился произнести это ровным голосом, хотя сердце у него в груди так и подпрыгивало. – Он ее подбрасывал и ловил, пока шел вдоль берега. А потом уронил и стал шарить в траве, но тут припустил дождь, и он бросил искать и ушел.