– А если за ним будут следить? И он приведет немцев прямо к маки? – Да, такое нельзя сбрасывать со счетов. – Вы никогда не думали, что вся наша работа может оказаться напрасной? А вдруг мы просто оттягиваем неизбежное? И тем самым только играем им на руку? – Если речь идет о спасении жизней, такие труды не могут быть тщетными. А ты уже спасла несколько сотен человек, – сказал он с легкой улыбкой. – Что до остального, Ева, нужно верить в Господа и ждать, когда Он пошлет знак. В самые страшные минуты я часто ощущал, что Он рядом. Отец Клеман направился к выходу, но Ева не испытала облегчения от его слов. Ей казалось, что с каждым днем кольцо вокруг Ориньона сжималось все крепче. Если немцы догадывались о местонахождении партизан, если они неоднократно получали информацию о детях-беженцах, возможно, им стало известно и о ней? Ева вернулась к работе, но не могла унять охватившую ее дрожь. – Между вами с Жераром что-то есть? – спросила Женевьева несколько секунд спустя. Ева полностью погрузилась в свои тревожные мысли и даже забыла о ее присутствии. Она подняла глаза и не сразу смогла вспомнить, что Жерар – это подпольное имя Жозефа в Сопротивлении. Обычно все обращались к нему по фамилии – Фокон. – Нет, конечно, – ответила Ева. На щеках Женевьевы все еще играл румянец, а взгляд был напряженным, и в эту минуту Ева поняла, что происходит. – Женевьева, а между тобой и Жераром что-то есть? Женевьева опустила глаза и, помолчав несколько секунд, кивнула. – Да, но мне кажется, что он к тебе неровно дышит. Он отзывается о тебе с особой теплотой, – пробормотала Женевьева. – И когда мы с ним вдвоем, он часто говорит о тебе. – Женевьева, я знаю его давно. Мы с ним старые друзья, ничего больше. – Но он, похоже, переживает за тебя. – Женевьева, тебе не из-за чего волноваться. Поверь мне. Вы с Жераром встречаетесь? Румянец на щеках Женевьевы вспыхнул ярче. – У нас уже было несколько свиданий. – Свиданий? – Нет, Ева не испытывала ревности. Но она не могла себе представить, как эта женщина и Жозеф смогли найти на это время. – Когда? – Мы… мы встречались несколько раз по ночам. На ферме, где он остановился, есть амбар с чердаком. Там можно уединиться – хозяева используют этот чердак только как склад. Звучит, конечно, не очень, но на самом деле там довольно романтично. Ева лишь покачала головой. Ей бы радоваться, что хоть одна из них смогла обрести счастье посреди всего этого ужаса, но слова Женевьевы напомнили ей о Реми и о том, как он далеко от нее. – Ты ведь не расстроилась, правда? – спросила Женевьева, потому что Ева молчала. – Я… мне хотелось тебе рассказать, но Жерар попросил держать это в тайне. – Нет, все хорошо. Я рада за вас. – Ева с трудом выдавила улыбку. – Отлично. – Ответ Евы, похоже не убедил Женевьеву. – Я счастлива, что есть человек, на которого можно положиться в такой момент. – Да, просто здорово, что вы есть друг у друга. – Нет, Ева, я тебя имела в виду. – Женевьева подождала, пока Ева посмотрит на нее. – Я хотела сказать, я рада, что могу положиться именно на тебя. На этот раз улыбка Евы была искренней. – Я чувствую то же самое по отношению к тебе, Женевьева. И для меня очень важно, что ты здесь. Несколько часов они работали молча. Под конец дня, когда Женевьева предложила сделать перерыв, Ева согласно кивнула. – Ты идешь к Фокону? Женевьева покраснела и отвернулась. – Я должна прийти на место наших встреч, на всякий случай. Не знаю, сколько у него уйдет времени, чтобы добраться до леса и обратно, но когда он вернется, я помогу ему развеяться. – Фокону повезло, что у него есть ты. Пожалуйста, береги себя. Женевьева пробормотала «спасибо» и ушла, а Ева со вздохом вернулась к работе над стопкой продуктовых карточек. К концу недели пришел Жозеф и принес хорошие новости: он успел вовремя отыскать маки, и хотя у их лидера оставались сомнения в отношении Жозефа, он принял документы с благодарностью и согласился сменить место лагеря. Однако, как Жозеф сказал Еве, Реми среди них не оказалось и неизвестно, где он находится. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Ева в последний раз его видела. Она не знала, вспоминает ли он о ней или же обосновался в каком-нибудь другом городе и, возможно, нашел другую женщину, помогавшую ему сражаться с немцами, – католичку, кторая не оттолкнет его из-за своей религии и верности семейным ценностям. Если Ева и могла винить кого-то в том, что потеряла Реми, то лишь саму себя. «Нужно верить в Господа и ждать, когда Он пошлет знак». Слова отца Клемана по-прежнему звучали в ее голове, но она начала сомневаться в том, что у Бога есть время для такой, как она. У Него были дела поважнее, чем переживать из-за женщины, слишком поздно осознавшей, что она любит человека, который, скорей всего, никогда не узнает о ее чувствах и никогда не вернется к ней. Пять недель спустя Ева в одиночестве работала в библиотеке, заканчивая готовить удостоверения личности для восьмерых детей, которых на следующей неделе должны были переправить через швейцарскую границу. Когда Ева открыла 233-ю страницу в «Книге утраченных имен» и начала записывать имя 231-го ребенка, в спасении которого она принимала участие, ее сердце вдруг учащенно забилось. Она заметила точку посередине страницы над буквой «к», но она точно ее там не ставила. Она знала, что эта страница, как и все остальные, составляла часть определенной последовательности: один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один, тридцать четыре, пятьдесят пять, восемьдесят девять, сто сорок четыре, двести тридцать три. До боли знакомые ей числа – она могла повторить их без запинки. Она посмотрела на страницу, и ее рука замерла. Точка над последней из букв, которые складывались в ее фамилию – «Траубе» – находилась на тридцать четвертой странице. Там были и другие точки над буквами, из которых получались имена некоторых детей, а также треугольник, обозначавший начало обратной последовательности, но все эти отметки находились в первом параграфе. Кто же мог добавить точку на ту страницу? Может, просто ошибка? Маленькая клякса, которую она раньше не замечала? Или же Реми оставил в книге для нее послание, о чем она даже не догадывалась? Дрожащими руками Ева стала листать страницы и на одной из них обнаружила две звездочки – старую и совсем новую, явно нарисованную недавно. Первая звездочка над буквой «е» в слове «Его», как и точка над буквой «е» в слове «Рождество» были ей знакомы, но звездочку над «я» в слове «Святого» она прежде не видела, как и точку над «в» в том же слове. В страшном волнении она перевернула страницу и обнаружила новую точку над буквой «е» в слове «же» и еще одну точку над буквой «р» в слове «пришли». Она стала перелистывать страницы, соблюдая последовательность, которую так хорошо выучила от начала до последней страницы и выписывать все буквы с новыми точками над ними. И в конце концов смогла прочитать послание: «Я вернусь к тебе». Ева смотрела на эту фразу, слезы застилали ей глаза. Реми оставил ей весточку, обещание, клятву, что они обязательно встретятся. Вот он, тот самый знак, который, по словам отца Клемана, нужно было ждать. И он возник перед ней на чистом листе бумаги. Она подняла голову, закрыла глаза и проговорила: «Боже, спасибо тебе! Спасибо за твой знак! И пожалуйста, пусть он вернется ко мне!» Глава 24 Май 2005 Мой самолет приземлился в Берлине в начале двенадцатого утра. Мне полагалось вроде бы чувствовать себя усталой, ведь у меня дома во Флориде еще только пять утра и в самолете я спала лишь урывками. Но нет, оказаться в Европе спустя столько десятилетий – для меня так непривычно. Я вновь ощутила себя молодой, и, наблюдая в окно самолета за работой аэродромной техники – она, кстати, казалась здесь более приземистой и тяжелой, чем в Штатах, – я невольно пробормотала себе под нос фразу из фильма, о котором не вспоминала уже много лет: «У меня такое чувство, что мы больше не в Канзасе». Эти слова напомнили мне о маленькой девочке, ей было шесть лет, когда я в последний раз ее видела. Настоящее ее имя – Франия Кор, и оно записано на 147-й странице в моей «Книге утраченных имен». Интересно, смогла ли она вернуться во Францию, уцелели ли ее родители, смотрела ли она фильм, снятый по книге, которую она так любила? Мысль о том, что я до сих пор не знаю, кто из детей выжил и нашел своих родных, разбивала мне сердце в течение шестидесяти лет, и даже сейчас слезы подступили к глазам. Я достала из сумки платок и промокнула влажные щеки. Сидевшая рядом женщина, которая за весь полет не проронила ни слова, хотя я и пыталась обменяться с ней любезностями, взглянула на меня с удивлением и слегка отстранилась, словно мое горе могло оказаться заразным. Мы вышли из самолета и попали в кишевшее людьми здание аэропорта, и толпа, словно бурный поток, понесла меня вперед. Вокруг все говорили по-немецки, и мне пришлось напомнить себе, что Гитлер давно уже умер. Здесь больше не обитало зло; это было самое обычное место, и меня окружали самые обычные люди. Отсюда мораль – нельзя судить человека по тому, где он родился или на каком языке разговаривает. Правда, иногда складывается впечатление, что каждое поколение стремится заново усвоить страшный урок. Я мимолетно вспомнила Эриха, чье лицо стремилась стереть из памяти все эти годы, только оно никак не забывалось, и мои глаза неожиданно наполнились слезами. Я споткнулась, меня поддержал молодой мужчина со светлыми волосами и пронзительным взглядом голубых глаз. Он что-то говорил по-немецки, и, хотя война закончилась больше шестидесяти лет назад, я невольно вздрогнула и у меня сильно забилось сердце. Он удивленно посмотрел на меня и отошел в сторону, как только убедился, что я твердо стою на ногах. – Danke![13] – поблагодарила я его, но опоздала – он уже скрылся из вида. Я, к счастью, быстро прошла паспортный контроль, поменяла валюту и встала в очередь на такси. Через несколько минут я уже села в машину. Водитель что-то спросил по-немецки, и снова мне с трудом удалось подавить нахлынувшую тревогу. – Простите, я не говорю по-немецки, – ответила я, захлопывая дверцу. – А, англичанка? – Да. – Я спросил, где ваш багаж? – Он говорил с сильным акцентом, но я все равно обрадовалась, что мы можем с ним пообщаться. Он, наверное, лет на десять моложе меня, и своим зачесом на лысине напомнил мне моего покойного мужа Луиса. – Я взяла с собой только эту сумку. – И показала на лежащую рядом со мной на сиденье дорожную сумку. – Я здесь ненадолго. – Значит, вас отвезти в отель? – Вообще-то я собиралась в Берлинскую Центральную и Земельную библиотеку. – Достав из сумочки листок, я прочла вслух адрес. Кивнув, он тронулся с места, а потом посмотрел на меня в зеркало заднего вида: – Что вас привело в Берлин? Я задумалась, как ему ответить: – Скажем так, я хочу встретиться со старым другом. Берлин современный и шумный город, я даже не ожидала, что здесь так красиво. Я знаю, что под конец войны он сильно пострадал, так же как и Франция, и меня поразило, как он возродился и помолодел. Кто бы мог подумать, что шестьдесят лет назад город лежал в руинах? А интересно, как сейчас выглядит Ориньон, он тоже перестроен, сохранились ли на нем старые шрамы? И что стало с церковью отца Клемана? Уцелела ли она? Когда через полчаса такси остановилось около библиотеки, я почувствовала себя эмоционально опустошенной. Но «Книга утраченных имен», словно песня сирены, все сильнее манила меня к себе, и я была бессильна в борьбе с воспоминаниями, которые накатывали на меня, как волны. – Желаю вам хорошо провести время с вашим другом, – весело пожелал мне водитель. Я протянула ему несколько новых купюр, он помог мне вытащить с сиденья мою сумку. Когда такси уехало, я наконец-то повернулась лицом к библиотеке, и мое сердце забилось быстрее. Огромное здание, с сотней одинаковых окошек, несмотря на современную угловатую архитектуру, чем-то напомнило мне библиотеку Мазарини в Париже. Я пыталась прогнать воспоминания о том, сколько раз я стояла и ждала на тех ступенях, ждала будущего, которое так и не пришло. Такое невозможно забыть. Картины прошлого буквально обступили меня со всех сторон. Я медленно поднялась к входной двери и открыла ее. Внутри, пока мои глаза привыкали к полумраку, я сделала глубокий вдох. Удивительно, каким знакомым казалось мне это место, хотя я никогда здесь не бывала. Если ты влюбляешься в книги, то рядом с ними ты всегда будешь чувствовать себя как дома, даже там, где ты чужая. Я направилась к столику в конце длинного холла. Сидящая за ним молодая женщина подняла глаза и улыбнулась мне.